Его глаза сверкают неподдельной радостью. Из-за фруктовой шпажки. – Боже, я люблю тебя. Эти три слова слетают с моего языка неожиданно и спонтанно. Груз, который тянет меня на дно, позлащает целиком тело и душу, заставляя задыхаться. Вздохи, его и мой. И на мгновение я забываю, что мы смотрим друг на друга в переполненном ночном клубе. Музыка затихает, смех, голоса, шум – все это тонет вместе со мной, а потом я лежу на том поросшем травой холме с Оливером, и мы смотрим в звездное ночное небо, наблюдая за фейерверком. «Должна ли я загадать желание?» – интересуюсь я, мой голос наполнен магией. «Загадывать желания надо на падающие звезды, Сид. Не на фейерверк». «Кто сказал?» «Я не знаю. Думаю, никто». Я поджимаю губы, глубоко задумавшись. «Я загадываю желания на именинных свечах и семенах одуванчика. Фейерверк может достигать гораздо больших высот, чем они». Мы лежим плечом к плечу, наши лица озаряются яркими красками, когда над нами вспыхивает фейерверк. «Что значит “выше”?» «Ну, знаешь, до человека, который исполняет наши желания. Он живет на небе». Оливер выглядит ошарашенным. «Правда?» «Может быть». «Тогда тебе следует загадать желание». Наши головы поворачиваются одновременно, и мы оказываемся лицом к лицу. «Хорошо». Его глаза светятся красным, синим и пурпурным. «Что ты загадала?» «Я должна записать. Тогда это обязательно сбудется». «Так запиши». Я возвращаю себя к реальности, закрывая крышку своей коробки с грезами. Нет необходимости вспоминать прошлое, или погружаться в другую жизнь, или переживать из-за того, что могло бы быть, потому что глаза Оливера говорят мне все, что нужно знать. Мое желание сбылось. * * * – Давай, Невилл, выкладывай. Ты рассеянная и несфокусированная, – говорит мне Брант час спустя, когда я пытаюсь сделать сложный заказ. Он не сердит и не раздражен – он обеспокоен. Я выдыхаю и останавливаюсь, чтобы собраться с мыслями. Я весь вечер пыталась оставаться профессионалом, но Оливер не покидал бар, несмотря на похвальные попытки Гейба затащить его на танцпол или усадить за столик. Он ждет, когда я закончу работу, чтобы мы могли поговорить. И тогда я буду вынуждена подробно остановиться на этих трех словах, рушащих дружбу. Все мои чувства захлестнут его, и я не буду знать, что делать. Я оглядываю толпу, завидуя тому, что Гейбу и Табите удается выглядеть так непринужденно. Они танцуют как дурачки, не обращая внимания на окружающих. Движения этих двоих самые худшие на танцполе, но, вероятно, им все равно, так как их лица озаряют широкие улыбки. С последним вздохом захлопнув кассовый аппарат, я бросаю взгляд на Бранта. – Помнишь, ты сказал, что я ношу свое сердце в глазах? Он одаривает меня понимающей ухмылкой. – Дай-ка угадаю. Твое сердце сидит через два стула слева, потягивая свой третий клубничный дайкири, и выглядит так, будто набирается смелости пригласить тебя на выпускной. Я краснею, медленно моргая. – Ты чертовски наблюдателен. – Я же говорил тебе, что я хорошо считываю ситуацию. – Брант скрещивает руки на груди. Ухмылка на его лице расплывается, пока он обдумывает свой следующий шаг. Ему не требуется много времени, чтобы добавить: – Убирайся отсюда, Сид. Сердце ждет. – Что? – Я озадачена его приказом, мои брови хмурятся. – У меня смена до одиннадцати. – Твоя смена до этого момента. Я отвечаю за тебя. Не то чтобы я жалуюсь, но: – На каких основаниях? – Старшинство. Кроме того, я готовлю «Лонг-Айленд» намного лучше, чем ты. Притворный ужас. – Отвратительная ложь. – Иди, – ухмыляется он, дружески толкая меня в плечо. – Во всяком случае, сегодня вечером пусто. Мы с Ребеккой справимся. Протягивая руку, чтобы сжать его предплечье, я одними губами произношу «спасибо» и отхожу. Мои глаза ярко сияют от благодарности. Разворачиваясь, мое сердце подскакивает к горлу. Я подхожу к Оливеру, допивающего через соломинку свой дайкири. Он такой милый. – Эй, красавчик. У меня хорошие новости, – говорю я, наклоняясь вперед со скрещенными руками. Его взгляд задерживается на моей груди, прежде чем перемещается выше. Медленно. Очень медленно. – Ты считаешь меня красивым? – он сияет. Его глупая ухмылка и затуманенный взгляд приводят меня к одному выводу: он опьянел. Такой чертовски милый. – Да, – отвечаю я ему, не в силах избавиться от кокетливых интонаций в своем тоне. – Очень красивый. Ты также милый, добрый, умный, преданный, храбрый и еще тысячи других положительных качеств. – Я довольно хорош в «Боггле»[43]. С моих губ срывается смешок, смешавшийся с грубым фырканьем, а затем я ударяю себя по лбу. Когда я поднимаю голову, то вижу милые ямочки Оливера и его взгляд, как у лани. Я оглядываюсь в поисках его стрелы Купидона, но не могу ее найти – вероятно, она уже застряла в моем сердце. – Ты также хорош в том, чтобы пить клубничное пюре с алкоголем. – Это восхитительно, и мне очень понравился гарнир в виде фруктового салата, – говорит он мне, слегка наклоняясь вперед, так что наши носы почти соприкасаются через стойку. – У тебя впечатляющий талант к кулинарному искусству, Сидни Невилл. – Дерьмо. Я нашла свое призвание. – Я бы, безусловно, поддержал это творческое начинание. Десять сантиметров. Десять сантиметров – это все, что нужно, чтобы почувствовать его губы на своих. Я отгоняю эту мысль. – Итак, хорошая новость в том, что моя смена закончилась. Брант отправил меня домой пораньше. – Ты можешь отбыть? – Я могу отбыть. – Выпрямившись, я достаю из-под стойки свою сумочку и перекидываю ее через плечо. В мгновение ока я оказываюсь у прилавка, машу на прощание Бранту и Ребекке и беру Оливера за руку. – Готов? В его глазах появляется озорной огонек. – Закончим для начала здесь, – говорит он, беря мою ладонь в свою и начиная тянуть меня в противоположном направлении. – Танец. – Оливер, нет, в тебе говорит ром. – Комичный визг срывается с моих губ, когда он игнорирует мои протесты и тащит меня на танцпол, залитый светом стробоскопов и извивающимися телами. – Ты ведь видел, как я танцую, верно? Плохо.