В последнее время они практически не пересекаются, поэтому договорились встретиться сегодня днем в кафе на Кудамм. Времени еще много, поэтому Лотта прогуливается дальше вдоль Шпрее. Зимой этот город весь день может наводить тоску, но летом здесь живешь как в дурмане. На раскаленных улицах пахнет борделем, в который только что ввалилась целая команда. Это запах раскаленного асфальта, мускуса и амбра женских духов и особый аромат айланта во внутренних дворах, который удивительно похож на запах мужчины. Будто ниоткуда появляется рука, выглядывающая из потрепанного рукава, которая преграждает Лотте дорогу. Эта рука нищего с грязью на лице и чашкой без ручки. Он потерял одну ногу, наверное, во время войны. Это было давно, и парню вряд ли больше тридцати, то есть половину свой жизни он, должно быть, провел со своим увечьем, думает подавленная Лотта. Когда он раскачивает чашку туда-сюда, в ней звенят несколько монет. Лотта ищет в своей сумочке кошелек и добавляет к его улову еще марку. – Спасибо! – Он вытягивает губы и насвистывает первые такты песни Мэкки-ножа. – Я думал, что вы пройдете мимо, госпожа Ленья. Что у вас не найдется для меня и пфеннига, – хрипит он. – А вы ведь так хорошо пели, будто одна из нас. – Вы меня узнали? – радостно вскликнула Лотта. Он кивает. – Может, вам нужен такой, как я, в банде нищих мистера Пичема? Она сокрушенно поднимает плечи и тут же опускает. – Жаль, что это только театр. Вы же понимаете. Улыбаясь, он наклоняется вперед. – К сожалению, да. Лотта незаметно вздыхает. Она бы с радостью вместе с монетами положила зубную пасту «Одол». От бедняги ужасно воняет. Позади него за стеклянными дверями шикарного отеля виден освещенный разными цветами фонтан, расположенный в середине зала. Вот было бы удовольствие затащить его через эти стеклянные двери и искупать. Мечтал ли он приблизиться к этим волшебным дверям? Весь город тем временем погружается в свет. Между ярко освещенных вывесок мерцают рекламные щиты. Для Лотты этот свет и блеск как обещание: больше никогда никакой темноты. Курт, напротив, видит в этом лишь уход от действительности. Он считает, что быстро распространяющийся электрический свет придуман для кровопийц, он на руку владельцам фабрик, которые по ночам заставляют людей работать, не разгибая спины. А между прочим, дома к электричеству подключено все, чем Курт с удовольствием пользуется. Она могла бы ему рассказать про темные улочки, в которых этот свет очень даже к месту. Конечно, от этого не становится безопаснее, но вы хотя бы можете увидеть, что вас подкарауливает за углом. Когда Лотта появляется в кафе, Курт уже сидит за одним из столиков. Он сразу ее замечает и тут же встает. После того как их губы мимолетно соприкоснулись и они сели на свои места, она пытается оценить его настроение. Но его неподвижное лицо не дает возможности зацепиться хоть за что-то. – Как твое выступление? – спрашивает он нежным голосом. – У меня вчера был прекрасный вечер. Ведекинд хорошо идет. А теперь рассказывай ты. Как вчера все прошло с вашим «Happy End»? У меня не было времени посмотреть газеты, но готова спорить, что это был полный успех. Из-за того, что ей самой пришлось быть на сцене, Лотта не смогла пойти на его премьеру. – Пьеса, конечно, хороша, только ее отменили. – Что? – Лотта несколько раз моргнула глазами. – Я же только что видела репетицию, все было очень убедительно. Все говорили, что новая пьеса будет еще более впечатляющей, чем «Трехгрошовая опера». – Сначала им понравилось, но потом… – Он бросил на блюдце чайную ложку, которой только что размешивал черный мокко. – В конце Хелена вдруг обругала публику и скандировала коммунистические лозунги. После этого все захотели свои деньги назад. Уже решено, что спектакль отменяют. – О нет! – вырывается у Лотты. Курту срочно требовалась поддержка, ведь он описывал репетиции как настоящий ад. Мелочная ревность трех брехтовских женщин действовала ему на нервы – помимо Хелены и Элизабет, вернулась еще Карола со своей партией. Лотта может его понять. И дело не только в женщинах. Брехт на глазах превращается в остервенелого коммуниста без всякого чувства юмора, в чем Хелена, похоже, решила его превзойти. – Чего же еще хочет эта Хелена? Она уже выиграла. Ей удалось женить на себе Брехта, хотя у него только что началась афера с писательницей Марилуизой Фляйссер. Никто, кажется, не знает, что произошло, только после свадьбы и Фляйссер, и Элизабет пытались покончить с собой. Потом они стали тайно сговариваться, как и раньше, как будто ничего не случилось. – Но Брехт меня раздражает больше, чем Хелена, – объясняет Курт. – Он держит в руках все ниточки и был единственным, кто знал, что она задумала. Принципы для него важнее, чем вся работа, в которую вкладываемся мы. – И что теперь? – с тревогой спрашивает Лотта. – С Хеленой я больше работать не хочу. А что касается Брехта, не знаю, как в этих обстоятельствах я смогу снова ему доверять. Лотта кивает. – Он вел себя просто как свинья. Мне жалко бедную Элизабет, как он мог так поступить с ней после всего, что от нее получил? Хотя слова песен в «Happy End» принадлежали Брехту, все остальное в спектакле написала Элизабет. Это была ее пьеса. Неужели он мог пожертвовать спектаклем ради удовольствия поднять шум? Лотта сомневается: – Мне кажется, он намеренно ее унизил, чтобы она по-прежнему оставалась от него зависимой. Он и Хелена всегда делают вид, будто речь идет только о политике. Но ведь странно, что именно в этой пьесе все вышло за рамки приличия. Сколько бы они ни притворялись лучшими партерами и друзьями – Хелена не против саботировать работу Элизабет. Вероятно, это лишь хрупкий мир, который женщины заключили ради Брехта. – Если он получит то, чего хочет, то не задумываясь натравит одну женщину на другую, – мрачно подтверждает Курт. – Ах, взял бы он эту Неер. Она хоть веселая. Лотта представляет себе вишневый ротик Каролы и тугую кичку Хелены. В чистом виде столкновение тела и духа. Лотта почти уверена, что с новой женой он в конце концов предпочтет секс политике. Хелене, видно, удалось взять своего барашка голыми руками, потому что Карола во время разрыва сбежала с каким-то банкиром. Только у бедной преданной Элизабет не было ни единого шанса. Она не может за себя постоять. – Помнишь о нашем уговоре? – Курт проницательно смотрит на нее. – О каком уговоре? – Лотта раскрывает глаза. – Ты сказала, что переедешь со мной в маленький домик, и мы устроим там отпуск, если женой станет Хелена. – Курт, ты же не мог принять это всерьез? С тех пор как Лотта начала играть в покер во время лыжного отдыха в Санкт-Мориц прошлой зимой, она не может насытиться азартными играми. К сожалению, карты часто обманывают ее. И бесполезным оказывается ее талант блефовать. Курт молча смотрит на нее. Ей становится не по себе. Она и так знает, что ужасно невезучая. К счастью, после каждой неудачи быстро возвращается лихорадочная убежденность, что теперь-то ей повезет. – Твоя мама благополучно добралась домой? – спрашивает Вайль. Лотта с благодарностью принимает предложение сменить тему. – Да, благополучно. Я была так рада, что она приехала на несколько дней в Берлин. Знаешь, что она мне сказала? «Деточка, какой же ерундой ты занимаешься». – Лотта громко рассмеялась. Лицо Курта выражает сострадание, и это говорит о том, что он по-прежнему видит ее насквозь. Конечно, ей хотелось бы услышать от матери похвалу. Лотта считает, что должна доказать ей, что успех дочери стоил всех ее стараний. Лотта не может забыть тот взгляд, которым мать встретила ее, когда вскоре после побега из Вены она оказалась с одним-единственным чемоданом на пороге дома. – Почему ты вернулась? – спросила ее мать. Она не выглядела ни разочарованной, ни обеспокоенной, просто усталой. Лотта обняла ее, улыбаясь, на случай если кто-то их видит: – Я знаю, что не должна была нарушать обещание, но я соскучилась по своей мамочке. И только когда за ними закрылась дверь и Лотта убедилась, что в квартире никого нет, она позволила себе сесть за кухонный стол и разрыдаться. – Все пошло не так, как я думала. – Ну и что? – буркнула мать и сунула ей кусочек сахара. Она думает, что это чудодейственное средство от всех бед? Но Лотта не отказалась. Стыд заставил ее молча положить кусочек сахара на язык, чтобы он растворился, как будто она была в состоянии им насладиться. Как она могла рассказать матери, которая так страдала из-за выкидышей, об аборте, который только что сделала? Ведь сама она была еще ребенком, все потерявшим и одиноким. Она пробовала себя в танцах, но поначалу без особого успеха. А в таком состоянии она не могла искать себе нового любовника, чьи дорогие подарки могли обеспечить ее на несколько месяцев. Она скучала по матери. И все же сопротивлялась этому порыву до боли. Ни за что нельзя было дать повод острым языкам соседей с наслаждением препарировать провал никчемной Бламауэр. Когда Лотта все же уехала, то уверяла себя, что в любой момент может вернуться в Швейцарию. Но шла война, да и другие обстоятельства были неблагоприятными. Чтобы Лотта могла уехать во второй раз, им с матерью пришлось надрываться еще больше. После премьеры, на которую мать приехала в Берлин, Лотта обняла бедняжку и прижалась к ней. Но мать лишь похлопала ее по плечу и пробормотала что-то, что для окружающих звучало бы как неодобрение. Но Лотта знала: ее мать – не утонченная столичная дама. Для нее дела важнее слов. Лотта помнила, как однажды мать из фарфоровых черепков и обрезков ткани долго делала ей на день рождения куклу. – На, возьми, – грубо сказала она. Девочка была на седьмом небе от прекраснейшего подарка, который когда-либо получала. Но мать не виновата, что отец в тот же вечер грубо выбил куклу из ее руки, и та разлетелась на мелкие кусочки. Лотта плакала полночи. – Перестань реветь, – строго поучала мать, поглаживая ее по щеке и давая последний кусочек сахара. Такой у нее характер. Хотя если посмотреть, Лотте был сделан большой комплимент. Она смеется. – И все же она потом дважды ходила на спектакль – и каждый раз утверждала, что театр не для нее. Она могла бы стать подходящим персонажем для нашего Брехта. Сцена 3 Падение города Махагони – Лейпциг, март 1930 года «Не так я себе это представляла», – предчувствуя недоброе, думает Лотта, когда они с Куртом приходят на площадь перед Новым театром в Лейпциге, где группа подозрительных людей громко скандирует: «Бойкот! Не смотрите этот спектакль!» – Боже мой! Кто бы мог подумать, что нас ненавидят. – Давай тихо пройдем мимо, – шепчет Курт, – пока нас не узнали. – Мы что, боимся, что ли? – А что ты предлагаешь? Она смотрит на орду, в которой добрых пятьдесят человек. Что-то не дает ей, сгорбившись, проскользнуть мимо, как это, похоже, намерен сделать Курт. А ведь он так гордится новым «Махагони», который теперь не просто зонгшпиль, но даже более серьезное произведение, чем «Трехгрошовая опера». В этот раз Курт писал для профессиональных певцов, не слишком заботясь о Лотте. Она празднует собственные успехи и может не особенно вникать в трения Брехта и Курта. А они становятся заметными. Вязкая масса взаимного недоверия теперь липнет даже к тем, кто крутится в атмосфере каждого из них. К личным разногласиям прибавлялось еще и то обстоятельство, что им приходилось искать компромисс за компромиссом, чтобы новую постановку допустили хотя бы до премьеры. Предыдущие заслуги мало чем могли помочь – настроение в стране изменилось. Из-за всех этих обстоятельств никто не удивился, что Брехт решил не присутствовать на премьере. Но во время поездки Лотте все же его не хватало. Они с Куртом дали бы ему говорить, а сами подмигивали бы друг другу, как заговорщики. Вместо этого в тесном купе стало ясно, как мало общего у них осталось. Им еще удается сглаживать довольно частые размолвки забавными ласковыми словами и оскорблениями общих врагов, но надолго ли? С тех пор как Курт идет по жизни с опущенными глазами, а Лотта гордо смотрит вперед, их взгляды почти не встречаются. Она не собирается смотреть в пол даже ради этих коричневорубашечников. Эти парни и без того слишком заняты распространением своего яда, чтобы замечать что-то еще. И даже если Лотта обратит на себя внимание, они не решатся напасть на Вайлей с кулаками. С другой стороны площади к ним спешат родители Курта. Между ними все уже решено. К ним обоим у Лотты больше нет претензий. Не теперь, когда они наконец принимают Лотту и даже улыбаются, глядя на ее смешные гримасы, которые она корчила на семейных фотографиях. – Отвратительные люди, – неодобрительно смотрит мать Курта на толпу. – Давайте побыстрее зайдем внутрь! Я не хочу их больше видеть. – Давайте, – говорит Лотта.