– Я слышала, ты теперь живешь в Глюкштадте и начал учиться на наборщика. Тебе нравится там? Джимми краснеет. Макс стучит по рулю. – Ну скажи что-нибудь, мой мальчик. И потом, прежде чем Джимми успевает что-то ответить, продолжает: – Он считает, что ты замечательная. А пластинки с «Трехгрошовой оперой» хранит как самое ценное на свете сокровище. – Правда? – спрашивает Лотта. Джимми опускает взгляд. – Это правда, мне нравится, как вы поете. – Спасибо. Это большой комплимент для меня. Честно. Мальчик застенчиво кивает, но теперь уголки его рта поднимаются. Если Лотте повезет, то мальчика еще можно подкупить сладостями и приключенческими фильмами. – Надеюсь, кино будет таким же хорошим, как говорят. У меня еще шоколадные конфеты есть, вкусные. Мы прекрасно проведем время. В кино Лотта устраивает так, чтобы Джимми сидел между Максом и ею. Он должен насладиться «Вива, Вилья!», не беспокоясь о проявлениях нежности взрослых. Похоже, ему это нравится, как и конфеты. Он опустошил коробку почти в одиночку задолго до того, как мексиканского революционера Панчо Вилья – которого называют Ля Кукарача – убивают в конце. Имя актера, выведенное крупными буквами, красуется на плакате перед входом в «Мадлен Синема», иначе бы Лотта его не узнала. Они изуродовали красивое волевое лицо Уоллеса Бири челкой, свисающей прядями, сомбреро и глупыми усами. После фильма Макс, похоже, в приподнятом настроении. – Может, пойдем где-нибудь перекусим? Лотта смотрит на Джимми. Когда он кивает, она тоже соглашается. Но в машине Лотта на мгновение забывает о его присутствии и позволяет скользнуть языку Макса по ее чувствительному ушку. С заднего сиденья доносится хриплый вдох: – Я хочу выйти на следующей станции метро. – Извини. – Лотта смеется и немного отодвигается от Макса. – Тебе нехорошо, Джимми? – озабоченно спрашивает Макс. – Тебя это удивляет? Нахмурив брови, Макс пытается поймать взгляд сына в зеркале заднего вида. – Ты чего? – Ничего, я просто хочу выйти. Эрнст неохотно останавливает машину. – Ну как хочешь. Джимми громко захлопывает дверь машины, и этот громкий стук заставляет подпрыгнуть от испуга пожилую даму, проходящую мимо. Но Макс уже снова давит на газ. – Это что такое? Завтра я пойду куда-нибудь только с ним одним. Ты уже подумала о моих планах? – Ты имеешь в виду – сделать из меня живое искусство? – Я хочу, чтобы ты импровизировала живьем, комментируя в пении картины, и это бы всех провоцировало. Сможешь? – А ты сомневаешься? – Конечно нет. Она закрывает глаза и опускает голову на спинку кресла. Именно завтра я все ему скажу. Завтра, точно. Но необыкновенное насекомое, которое он сделал для нее, она будет хранить под стеклом. И сохранит карикатуру, написанную Эрнстом с них обоих, на которой хищная птица клюет шляпу Лотты. Завтра. Сцена 4 Странный отросток – Париж, весна 1935 года Ни расстаться с Максом окончательно, ни получить ясный ответ от Курта Лотта не могла. Для переспросов она слишком горда. С Максом они уже давно не спят, но не столько из-за их порядочности или предубеждений, сколько из-за ужасной боли внизу живота, которая мучит Лотту. В конце концов она привела Лотту на неудобное кресло в кабинете месье Дальсаса. С высоко поднятой юбкой Лотта лежит перед ним, пока врач деликатно осматривает ее гениталии. Между обсуждением состояния ее здоровья он успевает вести вежливую беседу. Он кажется ей механиком, который ремонтирует машину. – Мотор сломан? – Какой мотор? – Он озадаченно смотрит на нее, останавливаясь. – Все нормально. Она решает, что лучше молчать. – Кстати, я видел ваш спектакль, госпожа Ленья. «Смертные грехи». Мне очень понравилось. Наконец-то он вытаскивает из нее холодный металл, который крайне неприятно касался ее лона. С трудом Лотта сдерживает улыбку. – Я рада, что вам понравилось то, что вы видели. Он откашливается. – Речь идет о полипе в матке. Ничего страшного, но будьте готовы к небольшой операции. – Полип? Откуда он? Дальсас пожимает плечами. – В таких образованиях нет ничего необычного. Они просто иногда появляются. Тогда хорошо. На секунду Лотта испугалась, что эта болезнь послана ей в наказание за ее неугомонность. Она не считала себя слишком набожной, но кто его знает. В детстве, дойдя до входной двери, она каждый раз возвращалась, если забывала перекреститься у статуи Девы Марии на лестничной площадке. – Вы сейчас будете удалять этот чертов полип? – У меня здесь нет такой возможности. Но я вместе с моим коллегой с радостью буду с вами во время операции в клинике. – Это очень дорого? Насколько легкомысленно она тратила деньги раньше, настолько же бережно относится к каждому франку теперь. Чтобы не просить Курта о поддержке снова. – Вас могут прооперировать в госпитале. Там операция не будет стоить вам и франка. Но придется делить палату с несколькими женщинами и рассчитывать на то, что во время операции будет много студентов. – А в частной клинике? – Там вы получите отдельную палату, но придется заплатить примерно тысячу франков. Очевидно, он правильно истолковал ее колебания, быстро добавив: – Поезжайте в больницу. Я буду с вами. – Спасибо, господин Доктор. Значит, все не так плохо. Как долго мне придется там оставаться? – После операции вы сможете быстро вернуться домой. Но кто-то должен будет присматривать за вами, чтобы не позволять вам перенапрягаться. Лотта думает о своей маленькой комнате в пансионе и ее хозяйке, мадам Шаран, которой все до лампочки. – Конечно, не вопрос. Она убирает ноги с кресла и встает. А когда пытается проскользнуть в нижнее белье, врач останавливает ее и показывает жестом на ширму. Лотта удивляется – какая женщина обращает внимание на конфиденциальность, после того как врач все уже видел и трогал? Но Лотта все же выполняет просьбу. – Сколько я должна за осмотр? – спрашивает она потом. – Ничего. Для артистов лечение бесплатно. – Большое спасибо. Очень мило с вашей стороны. Он улыбается: – Не благодарите. Так установлено государством.