– Неужели! Разве это не замечательно? Они так еще никогда не злились. Бурного возмущения Вайли никак не ожидали, отправившись на концерт какого-то не очень известного представителя новой музыки. – Как они узнаю́т, кто на чьей стороне? – спрашивает Лотта. – Или им все равно, главное – как следует подраться? – Это всегда одни и те же люди, – объясняет Курт. – Они были готовы вцепиться в горло друг другу еще до первого звука. – Ну да. Только и поджидали реакции остальных. К концу вечера началась настоящая потасовка между сторонниками традиционной и новой музыки. – Это что-то новенькое, непохожее на цивилизованные оскорбления в газетах и постоянные освистывания, – ликует Лотта. – По крайней мере, ты не получил портфелем по голове, как бедняга рядом с нами. – Она дует на лоб Курта, чтобы разгладить его морщины. – У собаки боли́, у кошки боли́… Ну, не смотри так обиженно, дорогой. – Он попал в бедро, а не в лоб, – бормочет Вайль. – Мне что, встать перед тобой на колени? – спрашивает она, приподняв бровь. Он медлит, будто серьезно обдумывает ответ. Она громко смеется. – Я подула на нужное место. Боль может блуждать по странным закоулкам твоей головы. Зонт ведь тебя еле коснулся. – Иди ко мне, безжалостная госпожа Вайль. Он обнимает Лотту, она отвечает на его настойчивый поцелуй. – Ну вот, для этого нам больше не надо прятаться по темным углам. И наши нелюди не могут пожаловаться, даже если увидят. Нелюди – это соседи в пансионе на Луизенплатц, в котором Лотта живет с Вайлем, своим новоиспеченным мужем. Дом принадлежит Хасфортам, но Вайли переименовали его в «Гринайзен», как известное берлинское похоронное бюро. Квартиру в этом доме им предоставили Кайзеры. Это было очень щедро с их стороны, если бы они только не оставили здесь свою мебель и обстановку. Эти две темные комнаты временами наводят на чудовищные мысли. Вообще-то здесь даже три комнаты, но Кайзеры оставили одну для своих визитов в город. После того как Вайли переехали, их встретили многозначительные взгляды соседей: «Как, вы даже не женаты?» И однажды, когда Лотта была в хорошем настроении, она решила показать всем этим любопытствующим: – А что, Курт, давай поженимся! К черту, надоело уже! Прекратим эти разговоры. Она сделала ему предложение так, будто сама против. Правда, с некоторых пор ей захотелось хоть раз кому-то принадлежать официально, с подтверждающей бумагой и печатью. Даже если он и выглядел слегка ошарашенным от ее не очень-то романтичного предложения, то не был против. – Никто, кроме тебя, не станет моей любимой маленькой нотовыжимательной женушкой, – нежно пробормотал он. – Только не думай, что мы произведем на свет миллион маленьких Вайлей, – предупредила она, будто это его идея – тащиться к алтарю. Улыбаясь, Курт осмотрелся в гостиной: – Так, и где нам разместить дождевых червей, дорогая Ленья? Она улыбалась в ответ, спрашивая себя, почему в его взгляде появилась веселость. Он не верит, что она могла бы стать матерью. Она не смогла ничего противопоставить его практичности. Вдвоем они еле-еле помещаются в спальне. Кровать так мала, что они могут повернуться только вместе, по команде. Каждая ночь превращается в борьбу, в результате которой кто-то быстро сваливается на пол. Ей трудно будет теперь сослаться на его возражения, тем более что она первая заявила об отказе иметь детей. Но все-таки! Гостиная кажется просторнее, даже если посреди черной мебели и темных стен хочется облачиться в траурные одежды. На мрачных кайзеровских картинах охотничьи собаки травят беззащитную добычу. Поэтому любимыми вещами у Лотты остаются три кактуса, которые составляют почти все ее приданое. Но несмотря на это, необходимость мириться со всеми этими изящными безделушками кажется Лотте невысокой ценой за квартиру. Зато они могут разместить здесь настоящий рояль и сидеть у шведской изразцовой печи. Она создает такой уют, как запах тушеной говядины и цветочки на лестничной площадке в мелкобуржуазном стиле, что напоминает Лотте ее дом. – Думаешь, здесь темно? Чтобы прочувствовать эту жуть, ты даже вышла за меня замуж. – Мое желание исполнилось в полной мере, – ответила она сухо. Они предпочли скромную церемонию, зарегистрировав брак в городской ратуше, без всякой романтики и роскоши. Но до сих пор она любит смотреть на их свадебную фотографию, которая была сделана на фоне старого здания в Шарлоттенбурге. На картинке у пары мало общего с нарядно одетыми молодоженами и их праздничными лицами в журналах, зато Лотта и Курт такие, какие есть. По ее мнению, именно так нужно выглядеть, когда обещаешь разделить свою жизнь с другим. Вайль в темно-синем, серьезный и правильный на первый взгляд, рядом Лотта в веселом клетчатом пальто с меховыми обшлагами. В руке она держит белый букетик с жалкими веточками, которыми позже украсит квартиру. А Курт несет белый, хорошо перевязанный пакетик. Вместо своей нотной папки в этот раз он охраняет праздничный обед. Это холодец из селедки. Ничего другого поесть и выпить на те деньги, которые Курт получает за уроки, не удается. Да и у Лотты пусто в карманах. К концу регистрации служащий, казалось, был рад избавиться от странной маленькой группы. Несколько раз он морщил нос. Что именно его не устраивало, определить было трудно. То ли запах рыбы, то ли свидетельницы, явные лесбиянки. Да и молодожены ему мало чем приглянулись. Казалось, он готов был лопнуть от злости, когда жених очень громко крикнул «да!» и щелкнул каблуками, отдавая честь. Но Лотта уверена, что Курт не хотел высмеивать этого человека. Он на свой манер хотел продемонстрировать, что всерьез намерен следовать клятве служить и повиноваться своей жене. И если для мужа это действительно важно, то он может об этом говорить с легкой иронией, которая направлена лишь на него самого. Никогда до и ни разу после она не наблюдала у него манер военного. Среди немногочисленных гостей не было членов семьи. Ее мать не могла приехать из Австрии, а по его родителям она не особенно скучала. Как бы мало значения не придавала она своей свадьбе, ей не нравилась мысль, что придется чувствовать, как ее рассматривают под лупой и тем самым унижают. С его братьями и сестрами она ладила очень хорошо, но без родителей они приехать не могли. В общем, Лотта не раз, вздыхая, говорила перед свадьбой, что хорошо быть сиротой. Это удерживало Курта доверить ей свой пакет. – Как думаешь, Лотта, – говорит Курт, не отпуская из объятий, – зрители и на следующей неделе устроят такой спектакль? Лотта, улыбаясь, целует его в подбородок. Чемоданы для поездки на премьеру «Протагониста» в Дрездене уже упакованы, и Курт не знает, куда деться от волнения. У Лотты нет сомнений, что надежды Курта оправдаются. Имя Кайзера гарантирует, что люди побегут в кассы. – Дорогие дамы и господа, – говорит она после долгого покашливания, поворачивается, чтобы стоять рядом с ним, но оставляет руку на его плече. Другой рукой обводит широким жестом воображаемую публику. – Здесь вы станете свидетелями настоящего триумфа всеми любимого и чертовски талантливого господина Вайля. Дудки, дубинки и театральные бинокли получите на входе. И в бой! Лотта весело смеется. Она никогда не пожелала бы ему провала, как бы ни сердилась иногда, что вынуждена конкурировать с его музыкой. И сейчас, узнав, что через два месяца будет играть роль Фанни в шоу «Разоблачение Бланко Поснета», она в особенно приподнятом настроении, ведь там и до Джульетты рукой подать. Это правда, у обоих дела пошли в гору. – Вайль, я абсолютно уверена, что ты выйдешь победителем. И вытянутыми губами она сымитировала звуки фанфар. – Хотел бы я верить твоим предсказаниям. Не подумай, что я жду всеобщего одобрения, – ответил он. – Честно, если случится небольшой скандал, это хорошо, только бы к опере не остались равнодушными. Вздохнув, Лотта снова вернулась в его объятия. – Ах, если бы у меня было больше денег! Я бы купила могучий легион, который бы поднял шум вокруг твоего «Протагониста», прямо как у «Воццека». Но я думаю, тебе это не понадобится. Они сами слетят с катушек. Неоднозначная реакция на новую оперу Альбана Берга потрясла в конце прошлого года Берлинскую оперу на Унтер дер Линден. Курт, посетивший премьеру в сопровождении Кайзера, с волнением потом рассказывал Лотте об оглушительных аплодисментах и яростных освистываниях. – Некоторые продолжают думать, что вся музыка должна основываться на напряжении между тоникой и доминантой. А его музыка выражала именно то, что он хотел передать. Как можно было огромную историю Воццека втиснуть в строгий традиционный корсет? Лотта сомневается, что постановка так сильно возмутила людей, как казалось. Конечно, многие критики и музыканты пытаются защитить свое искусство от любого намека на атональность. А если потребуется, то и силой. Но все же не секрет, что не все бури протеста и восторга, которые постоянно накрывают городские сцены, вызваны истинными чувствами. Часто конфликты разжигаются клакой с тонким расчетом. – Пойдем домой? – спрашивает Лотта хрипловатым голосом. Целый вечер музыки и шума разгорячил ее, да и Вайль, похоже, в соответствующем настроении. – Давай, – бормочет он хрипло. Когда они, довольные, лежат рядом друг с другом, Лотта зажигает сигарету. Она затягивается и предлагает Курту. – Знаешь, Брави наставлял меня, чтобы я поступала порядочнее по отношению к тебе. Курт поворачивается к ней и гладит указательным пальцем контуры ее бровей. – Что он себе думает? Никто не мог бы поступать со мной порядочнее, чем ты. Она пристально смотрит на него. Он правда не знает? Или ему все равно? – Я ему объяснила, что я не делаю ничего такого, о чем бы ты не знал. Но он слишком переживает за тебя. Мне кажется иногда, что ты для него стал Бузони. При мысли, что такой талантливый молодой человек, как Абраванель, испытывает то же благоговение, что и Курт, льстит ему и заставляет улыбаться. Начинающий дирижер из ученика превратился в самого дорогого друга. – Ты ведь не возражаешь? – страхуется Лотта, не зная, какой именно ответ хочет услышать. Она сама не понимает, почему это происходит снова и снова, почему она отдается другому мужчине. Иногда ей кажется, что периодически надо сбрасывать оковы нежности Курта, ставшие необходимыми, чтобы выжить в случае потери любви. Да и потом, муж просто слишком поздно появился в ее жизни, когда мужчины, как и сцена, стали ее работой. Трудно отказаться от упоения, которое она испытывает в объятиях незнакомца. – Со мной сложно жить, но она прекрасно с этим справляется. Мы ничего не скрываем друг от друга, – защищает он ее от подозрительных друзей. А Лотте он говорит: – Да мне даже льстит, если ты нравишься другим, но хочешь остаться со мной. Они хорошо знают друг друга и стараются не ставить палки в колеса. Но все же ей непонятно, почему он не может проявить свою ревность, когда его еще влажное тело только что в упоении прикасалось к ней. Хотя она подозревает, что именно ее аферы привели брак в равновесие. Ведь без других мужчин они жили бы в любовном треугольнике. Она находилась бы в постоянном клинче со своей неодолимой соперницей – музыкой. Разве можно обижаться на Лотту за то, что квартет с меняющимся составом кажется ей более удобным? Как только он начинает работать над новым произведением, она превращается в соломенную вдову. И стоит его телу разок вынырнуть из очередного своего погружения, дух его продолжает витать где-то между до-диез-мажором и фа-минором. Совсем другое дело, когда он просит ее спеть какой-нибудь пассаж. Только Лотта берет первую ноту, он весь с ней. И если они музицируют вместе, то узнают друг друга в более тесном слиянии, чем слияние их тел. – Никто меня не понимает так, как ты, – вырывается у Курта в такие моменты. Может быть, поэтому он проявляет столько понимания во всем остальном. Ей приятна его похвала, хотя она знает, что почти ничего для этого не сделала. Если бы она читала ноты, то, наверное, смогла бы лучше понять, почему ее голос создает такую захватывающую связь с его музыкой. Вайль против того, чтобы она училась музыке. Он боится, что это испортит ее безошибочное чутье. – Ты очень музыкальна. Лучше, если ты не будешь портить свой слух. И потом, мне нравится идея, что ты будешь заглядывать мне через плечо и следить за тем, что я делаю. Ее мог бы обидеть этот комментарий, если бы, в сущности, ей не нравилось играть роль преданной женушки. Но есть другие, не менее ласковые слова, которые она вряд ли вынесет, потому что они проезжают по ее уверенности, как проволочная щетка по нежной девичьей коже: – Ты всегда будешь для меня незаменимой из-за своего голоса. Когда она услышала это в первый раз, то скрыла шок насмешливой улыбкой: – А как же я сама, дорогой?