Дедко из-за стола встал, к печке подошел, возился там, готовил что-то. Малец не видел, что. Но точно не снедь. Дедко сидел на корточках к Мальцу спиной, и тот, решившись, встал и потихоньку двинулся к двери. В чужом лесу страшно, но здесь – еще страшней. В лесу он уж как-нибудь. Серый, чур ему, не съест, а от нечисти у Мальца знак тайный есть. Братья старшие показывали. А тут – пропа?сть. – Сел назад! – хлестнул окрик. – Резо?в! Сел, сказано! Я тя и спиной вижу! Малец поспешно вернулся на лавку. – И запомни, – продолжал Дедко. – Вдругорядь говорить не стану: в рака обращу да в кипяток брошу. А потом съем. – Ты ж батьке обещал не убивать… – робко напомнил Малец. – А что мне твой батька? – усмехнулся Дедко. – Я и батьку твоего могу – в рака! – И, вставши, снял со стены ремень. – Драть будешь? – испуганно спросил мальчик. – Драть? Хм-м… То батька с мамкой тебя драли. А я, ежели забалуешь, ножик возьму да таких вот ремешков со спины твоей нарежу и на сучок повешу. Токо ты не забалуешь. Без глаз-то… – Чё? – скорее удивился, чем устрашился Малец. И тут колдун ловко опрокинул его на лавку, придавил коленом и прикрутил ремнем. Накрепко. Даже лоб перехватил. Привязал, взял нож и сунул в огонь. Скосив глаза, Малец видел, как постепенно наливается красным искривленное острие. – Ты что ж, впрямь очи мне выткнешь? – догадался Малец. – Ой не надо, дедушка миленький! – Надо. – Колдун глядел на нож. Решив, что накалилось достаточно, вынул лезвие из огня, подошел к мальчику. – Ой, дедушка, добрый, хороший! Не буду я бегать! Ой, не надо!!! – истошно завопил Малец. – Не надо, баишь? – Раскаленный кончик ножа, источая жар, застыл у переносицы. Мальчик перестал рваться, замер, глядя на красное жало скошенными глазами. – Молодец! – неожиданно одобрил колдун. И отодвинул нож от лица. – Коли не заплачешь – резать не буду. А все ж очи твои надобно перетопить. Больно ярки, сини. Мне такие не надобны. – Помолчал. Затем продолжил: – Больно тебе будет. А ежели закричишь или заплачешь – быть тебе слепу. Разумеешь? Мальчик не отвечал. – Ну? Малец моргнул, не в силах слова вымолвить. Белый стал, как снятое молоко. Дедко бросил нож на стол, шагнул к печи, взял горшочек. – Не кричать! – напомнил еще раз. – Не то – без очей! И, зачерпнув вязкого грязно-бурого месива, вдруг с размаху плюхнул на глаза Мальца. Мальчик успел зажмуриться, но все равно жгучая боль достала. Содрогаясь, он вцепился в края лавки. Он помнил: кричать нельзя. А боль была такая, что никак не сдюжить. Заполнила всю голову. Показалось, глаза расплавились и вытекли на щеки. Что эта жижа кипит в глазницах вместо глаз… Но Малец не кричал. Прокусив губу, сжавшись, выдавливал из себя вопль, выпускал его чрез зубы, обращая в тихий жуткий вой… Сколь длилось, Малец не помнил. Долго. Он то проваливался куда-то, то выныривал, приходил в себя. Иногда старик вливал немного воды в рот и напоминал: нельзя кричать. Да он бы уже и не закричал. Боль притупилась. Больше пугала мысль: глаза все-таки вытекли от жара и он ничего больше не увидит, кроме этой красноты. Глаза не вытекли. Колдун умыл его водой, что тоже было ужасно больно. Потом взял его руку, положил на лицо: – Потрогай. Малец потрогал и убедился с облегчением: глаза на месте. И веки на месте. Только трогать больно. И не видно ничего, всё красное. – Молодец! – одобрил ведьмак. – Не кричал. Вот и глаза сохранил. – А видеть смогу? – набравшись смелости, спросил Малец. – То подождем, – раздался будто издаля голос колдуна. – Может – да, может – нет. От тебя зависит. «Как же от меня?..» – хотел спросить Малец, но вдруг уснул. Зрение вернулось. Только глаза уж не были прозрачно-синими. Потемнели. Глава вторая Видение померкло. Ведун сидел, потупясь. Теперь-то он знал, почто пытал его Дедко. Крицу тоже в огне жгут да молотом бьют. Чтоб шлак выбить, чтоб форму правильную обрела. Так и Дедко – с ним. Глаза – первое испытание. Первое и не самое тяжкое. Были и иные. Пострашней. Но после того, первого, Дедко его долго не мучил. Хотел, чтоб окреп Малец. Так что жилось ему поначалу хорошо. Совсем хорошо. Кушай, сколько влезет, спи вволю. А к зиме ему Дедко одежу подарил. Дорогую. Такой у них в сельце даже у старосты не было. А еще сапожки теплые купил. В таких и мороз – не мороз. От сытой жизни Малец сразу в рост пошел. Сил прибавилось изрядно. Когда Малец с прежней родней жил, они в холода больше в избе сидели, в духоте, темноте да копоти. А на улицу выбегали по нужде или на чуть-чуть. Пробежаться – и обратно. Валенки у них были – одни на троих, и полушубок тоже. С Дедкой – не так. В избе они и зимой не сидели. Дедко Мальца по лесу водил. Много. Ходить учил, глядеть правильно. Не по-людски, по-ведьмачьи. Научил немного. В общем, хорошо жилось. Дедко, хоть и грозился, а бил Мальца редко. За тугодумие разве. Да и то не каждый день. Работать, правда, тоже приходилось немало. И работа была не та, что в отчем доме. Скотины у Дедки не было никакой. Ни скотины, ни живности. Даже пса во дворе. Зачем пес тому, кого волки днем и ночью сторожат? Выйдет утром Малец из дому облегчиться, глядь, а на подворье – следы. И вокруг хутора тоже. Всегда одни и те же. Но большая стая. Сорок три серых. Малец теперь хорошо считать научился. В ведовском деле без этого никак. Всё по счету, что в заговорах, что зелья варить. А варить – приходилось. И варить, и травы да порошки растирать в пыль мелкую, и зверье потрошить правильно, чтоб нужную часть взять. Зверье Дедке волки носили. Делились. Раньше Малец думал, что это Дедко их прикармливает. Ошибся. Волков Малец боялся. А как не бояться? Это Дедко с ними – как с псами домашними, а Малец для них – пища. Дедко так ему и сказал. «Ты – пища. Но ты – моя пища, потому без моего дозволения тебя не тронут». С намеком сказал. Если вдруг вздумается Мальцу сбежать. Бежать, однако, не хотелось. У Дедки сытно, интересно, а порой и весело. А что страшно, так это пока. Вот выучится Малец, станет ведуном, тогда уж его все бояться станут. Эта мысль грела не хуже меховой шубки. И забылось понемногу, как Дедко ему очи запекал. И уже не верилось, когда Дедко внушал, нацелив Мальцу в глаз палец: «Страх, он теперь навсегда с тобой, малой. У волчка – вой, у ведуна – страх. И в нем, внутри, и вокруг него. Как он уйдет, так и ты уйдешь за Кромку». «Ты, что ли, тоже смерти боишься?» – спросил Малец. «А то. Я ведь живой покуда. Иль ты думаешь, не я это, а мертвец костеногий?» И захихикал. Пошутил, значит. А Мальцу – не смешно. А вдруг Дедко и в самом деле – мертвец? С ним ведь ничего не знаешь доподлинно. Он же ведун. Ведуны за Кромку шастают, как блудливый кошак – на соседний двор. Хоть по Калинову мосту ходят, хоть напрямки. Им людской покон не указ. У них – свой. Помер, ожил – и снова по земле живых ходит. Такой вот он, Дедко. Не поймешь, то ли врет, то ли пугает, то ли правду говорит. Хотя его правда такая иной раз, что лучше бы врал. Вот как тогда с ведьмой было. А было так. Дедко разбудил Мальца среди ночи. Молча бросил ему свиту, шапку и шубу. Малец так же молча оделся. Обул меховые сапожки, которые Дедко ему справил к зиме, черпнул ледяной водицы из кадушки, мазнул по лицу, прогоняя сон. Уже выходя, увидал, как Дедко вгоняет в притолоку заговоренный ножик. Ножей у Дедки много. Но три – особенные. Один жизнь пьет, другой силу, третий – храбрость. На каждом – заговор, в каждом – душа скованная, голодная. Так Дедко говорил. И трогать эти ножи без дозволения никому нельзя. Не то умрешь смертью страшной, а душу Морена проглотит.