Я был прав! Старик лишь поджёг фитиль, который горит всё ближе к бочке с порохом. И каким образом, меч Господень, я мог остановить этот огонёк? – Император не был ни в чём не виноват, – сказал я. – Хочешь узнать правду, старик? Твой владыка не забыл о твоей борьбе и твоей самоотверженности. Он передал полную сумму выкупа ближайшему тебе человеку. Сыну. Жаль только, что он её пропил и проиграл в кости, а потом решил, что лучше обо всём забыть. Клянусь ранами Господа нашего, что именно так об этом говорят. Отмени проклятие, ибо ты направил его не в того человека! – Ах, – воскликнул Маурицио Хоффентоллер, чудом очнувшись от паралича. – Какая ужасная ошибка! Позволь, я немедленно остановлю своё заклинание! Да, быть может, именно так это всё выглядело бы на сценических подмостках. Но здесь был не театр. Здесь был лишь умирающий старик, который, услышав мои слова, глубоко вздохнул, захрипел, а потом застыл в неподвижности. Я осторожно прикоснулся к его шее. – Гнев Господень! – Заорал я. – И надо тебе было помереть именно сейчас?! Я смотрел на мёртвого Хоффентоллера и думал, что делать дальше. Я мог выйти отсюда, взять книги и приказать Давиду, чтобы держал язык за зубами. Я также мог бы арестовать Матиаса за хранение запрещённых произведений. Вопрос был в том, знал ли он о том, что делает его прадед? Знал ли он о применении чёрной магии и хранении богохульственных книг? Конечно, я без труда мог заставить его во всём сознаться. Даже в том, что он сам персидский чернокнижник и каждый день летает на метле из Персии в Империю и обратно. Однако меня интересовало не вынужденное признание вины, а лишь чистая правда. Я сел за стол и в очередной раз начал просматривать книги, на этот раз ещё внимательнее, чем раньше. Я по-прежнему был не в состоянии разобрать арамейский алфавита (для меня эти буквы выглядели словно в беспорядке разбросанные палочки), но я мог сосредоточиться на рисунках. Я внимательно их рассматривал, когда меня прервал стук в дверь. – Мастер, мастер, – услышал я напряжённый шёпот, – вы там? Я встал и открыл дверь. – Слава Богу, вы здесь. – На лице Давида отразилось облегчение. – Пойдёмте уже, господин, ведь если кто проснётся, мне придётся плохо. Я положил руку ему на плечо. – Сейчас ты официальный помощник Святого Официума, – сказал я. – И твой хозяин не имеет над тобой власти. – Парень, услышав эти слова, просиял. – Но ты прав, нужно идти. Подожди ещё минутку... Я закрыл дверь и снова сел за книги. Снова остановился на рисунке, изображающем мужчину, лежащего на кровати, и стоящую рядом с постелью семёрку красиво одетых молодых женщин. С первого взгляда было видно, что это невинные девственницы. Не спрашивайте меня, как иллюстратор передал их девственность, но поверьте мне, что, глядя на их лица, я понимал, что ни одна не знала до сих пор мужских объятий. Семь девушек в красивых, украшенных одеждах. Сейчас, сейчас... Семь? Разве в последнее время не исчезло семь молодых крестьянок? Я перевернул несколько страниц назад. Здесь голая красивая женщина отдавалась мужчинам, но на её лице отражался не экстаз, а лишь равнодушие. Это было холодное, сосредоточенное лицо, лицо, которое, я определённо не хотел бы увидеть у любящей меня женщины. Иллюстратор дал волю воображению и представил девушку в столь удивительных позах, что даже автор знаменитых «Трёх ночей султана Алифа» мог бы научиться чему-то новому. Стоп, стоп... Разве Анна Хоффентоллер не отдавалась всем мужчинам вокруг? Я подпёр голову руками. Было ли это простой случайностью, что жизнь напомнила иллюстрации в этой книге, или Анна и Рейтенбах исполняли какие-то тёмные ритуалы? Ха, у меня было над чем подумать! Я знал, что объяснение загадки надо искать в замке маркграфа. Я, правда, мог допросить Матиаса Хоффентоллера, однако, во-первых, он мог ничего не знать, а во-вторых, если он участвовал в заговоре, то его арест стал бы предупреждением для других. Надо было соблюдать чрезвычайную осторожность. И во имя этой осторожности я решил положить персидские книги обратно в тайник, хотя это далось мне с трудом, ибо я понимал необычайную ценность этих томов. Я строго приказал Давиду молчать, и пригрозил ему не только осуждением в жизни грядущей, но и тем, что я сделаю так, что его земная жизнь станет для него лишь чередой страданий. Конечно, я объяснил ему это простыми словами, описав, между прочим, какую боль можно причинить мужчине, протыкая ему яички раскалённым докрасна железным ножом. Я думаю, что он хорошо запомнил мои слова. Чтобы не вызывать подозрений, я лёг в одежде и в обуви и заснул крепким сном. Когда хозяин разбудил меня утром следующего дня, я поднял на него бездумный взгляд. – А хорошо вы меня напоили, господин Хоффентоллер, – пожаловался я болезненным голосом. Он засмеялся, но явно через силу, ибо он всё ещё не очень уверенно держался на ногах, его лицо было серым, а в глазах отражалась похмельная боль. – Может, от щедрот своих, вы распорядитесь о завтраке и мы поедим? Возможно, яичницу с толстым куском поджаренного сала? – Простите, – выдавил он и почти бегом выскочил за дверь. Потом до моих ушей донеслись звуки рвоты. Я улыбнулся. Пить нужно уметь – справедливо говорил один из моих учителей в Академии Инквизиториума, поскольку, представьте себе, там учили и безопасному употреблению различных алкогольных напитков. Не надо уточнять, что большинство из нас любили эти уроки... После завтрака, который я съел в одиночестве, я попрощался с Хоффентоллером и отправился в путь. У меня было о чём подумать. Предполагая, что Рейтенбах не врал о свадьбе, оставался вопрос: как гордый феодал сможет смириться с тем, что женщину, которую он поведёт к алтарю, драл на сене конюх? Конечно, я слышал и более удивительные истории, поскольку знал, что великая любовь или великое желание даже благородных господ в состоянии превратить в достойных сожаления дураков (какое счастье, что подобное не касалось инквизиторов!). Маркграф мог врать, чтобы выиграть время, спровадить из замка нежеланного гостя, усыпить бдительность Хоффентоллера. Но какая во всём этом могла быть цель? Между тем, если подозрения, которые зародились у меня после просмотра персидских книг, были справедливы, это означало, что Рейтенбах терпит подобное поведение Анны потому, что оно необходимо для выполнения ритуала. Да, я знал о подобных делах, и знал, что как минимум нескольким культам требовалось участие жриц-проституток в тёмных обрядах. Ибо чем сильнее женщина была осквернена, тем легче ей было наладить контакт с демонами. Мне не оставалось ничего другого, кроме как отправиться в ту часть замковых подземелий, которую я увидел во время молитвы. В часть, скрытую за красным барьером. Я мог бы попросить у Рейтенбаха разрешения посетить это место, но не удивился бы, столкнувшись с отказом. Даже если бы ему было нечего скрывать. Однако если ему было что скрывать, это лишь показало бы ему, что я узнал его тайну и что я близок к её разгадке. Быть может, я и не заплатил бы за это жизнью, но, по всей вероятности, я стал бы в замке весьма нежелательным гостем, а все следы преступления были бы тщательно уничтожены. Мне было интересно, как провернуть это дело, чтобы не возбудить подозрений хозяина. По крайней мере, чтобы не возбудить их до тех пор, пока я не выясню то, что хотел выяснить. Усадьба Рейтенбаха была огромным сооружением. Со множеством комнат, коридоров и лестниц. Без планов или руководства я, скорее всего, блуждал бы половину ночи, прежде чем добрался бы до цели, если бы вообще до неё добрался. Так что я должен был найти проводника. Человек, не имеющий специальных способностей, какими обладали некоторые из инквизиторов, подумал бы о запугивании или подкупе. Но я думал, что ни первое, ни второе, не завершилось бы успехом. Не зря ведь меня обслуживали слуги, которые выказывали ненамного больше разума, чем хорошо обученная собака. Оставалась ещё одна возможность. Так вот, в нашей преславной Академии Инквизиториума нас учили определённому воздействию, позволяющему на некоторое время получить контроль над разумом другого человека. Признаюсь честно, что ваш покорный слуга не преуспел в этом искусстве, а учитель предупреждал, что лишь немногим из нас удастся сломать волю человека, сопротивляющегося этому. Однако глупость приставленных ко мне слуг могла в этот раз послужить мне на пользу. В любом случае, я решил, что стоит попробовать, хотя последний раз подобную процедуру я проводил ещё в Академии, и мне надо было точно припомнить соответствующий ритуал. Учитель уверял нас, что в этой способности нет ничего от тёмной магии (впрочем, разве в противном случае ему позволили бы преподавать?), а это лишь искусство, позволяющее высшему разуму господствовать над низшими. Однако прежде чем этим заняться, я должен был посетить Рейтенбаха и дать ему отчёт о визите к Хоффентоллеру. Хотя, Боже правый, немного было того, что я мог сказать ему без вреда для дела. * * * – О, господин Маддердин. – Увидев меня, он даже улыбнулся. – Как прошёл визит к моему дорогому будущему тестю? – Коротко говоря? Безрезультатно, – ответил я. – Вы рассказали о моих планах? – Да, господин маркграф. – И? – Он казался удивлённым, – ответил я чистую правду. – Что ж, для начала и это неплохо… Выпьете вина? – Не откажусь. Он разлил вино в массивные золотые кубки. Мой был украшен рубинами, его топазами. Оба, вероятно, стоили целое состояние. – За любовь, – провозгласил он, поднимая кубок. – За любовь к Господу, – согласился я. – Я говорил о любви к женщине, – буркнул он. – Я тоже говорю именно об этом. Вы что, не понимаете, что любовь к другому человеческому существу может быть основана только на бескрайней любви к Богу? Если вы не возлюбили Господа, то как вы сможете любить какое-то из существ, которых он сотворил своими руками? Он отпил два глотка и испытующе посмотрел на меня. – А вы? Любили когда-нибудь? До боли и отчаяния? На века? – Конечно. Бога, слова Писания… – Я говорю о женщине, – нетерпеливо прервал он меня. – Мне не была дана эта благодать, – ответил я некоторое время спустя, – или, глядя с другой стороны, меня не постигло подобное проклятие. Он долго смотрел на меня. – Вы врёте, – произнёс он наконец. – И сами об этом знаете. – Ха, ха, ха, вы читаете в людских сердцах, – отшутился я. – Скажите ей, что любите её, прежде чем будет слишком поздно. – На этот раз я замолчал надолго. – Конечно, – сказал я наконец. – Ведь мечта каждой прекрасной дамы – общество палача из Инквизиториума. – Значит, всё-таки существует какая-то дама... – Он улыбнулся, потом снова посерьёзнел. – Вы ведь не думаете о себе так. – Я нет. Хватит и того, что так думают другие. Если вы кого-то любите, то не обречёте его на такую судьбу. – Люди, – проворчал он. – Почему вас волнуют люди? Почему вас волнуют слухи и злые языки? Почему вас волнует хоть что-то, когда вы знаете, что она та единственная? Мечта, сон, желание. Что вы не можете без неё дышать, только корчиться в отчаянных судорогах. Что ваше сердце бьётся для того, чтобы она коснулась рукой вашей груди, что вы дышите только для того, чтобы ваше дыхание соединить с её дыханием. – Всё, что человек привык почитать, занимает всего лишь день, одно мгновение... Любовь, когда она осуществилась, бледнеет, а кисть разрушает грёзы художника, – сказал я. – Нет, – ответил он, не пытаясь даже спорить. Я слышал, однако, какова была внутренняя сила в высказанном им отрицании, и я это уважал. – Кто она, господин Маддердин? – Спросил он. – Кто «кто она», господин Рейтенбах? – Наверное, какая-то шлюха, в которую вы влюбились во время одного из визитов в бордель... Я даже не понял, когда я схватил его за горло и прижал к стене. Он покраснел, но ему ещё удалось прохрипеть: – Отпустите, Бога ради! Я отпустил его лишь некоторое время спустя, злясь на себя, что я позволил себя спровоцировать, прежде чем успел подумать. Такое не часто случалось с вашим покорным слугой. Маркграф закашлялся, и много времени прошло, прежде чем он смог снова заговорить. – Меч Господень, у вас сильная хватка... – выдохнул он. Я отступил на два шага, и, поверьте мне, я был сильно сконфужен. – Простите, господин, что я пренебрёг обязанностями гостя. Он махнул рукой. – Я сам хотел узнать, вот и узнал. – Я спас ей жизнь, она спасла жизнь мне, – сказал я, глядя в стену над его головой. – Только один раз её обнял, верите? Ведь это не может быть любовью... Почему я ему всё это говорил? Может, потому, что знал, что он уже одной ногой в могиле. – Любовь не предупредительный гость, мастер Маддердин. Любовь не объявляет о своём визите за две недели. Любовь, как вор, влезает в ваш дом и крадёт всё, что в нём есть самого ценного. Она напоминает удар молнии с ясного неба. В поединке с любовью у вас столь же большие шансы, как у цыплёнка против ястреба. – Всегда можно убежать… – Именно это вы и делаете? И что? Лучше вам от этого? – Нет, – проговорил я спокойно. – Ибо когда я вижу что-то прекрасное, я хочу показать это ей. Я хотел бы делить с ней каждую минуту радости. Только я редко вижу красивые вещи, господин Рейтенбах. Вокруг меня страх, ненависть, кровь, смрад и боль. Она будет счастлива, не так ли?