– Ты был инквизитором, не так ли? – Он обратил на меня взгляд светло-голубых глаз. – Я являюсь им и сейчас, милостивый государь, – ответил я, – хоть Его Преосвященство и одарил меня милостью своего доверия, назначив капитаном стражи. Стоящий рядом с императором феодал фыркнул с явным неудовольствием, и его седые торчащие усы зашевелились, как жвала жука. – Это оскорбление, милостивый государь, присылать к нам этого мясника, – сказал он скрипучим голосом. – Бьюсь об заклад, что Герсард был пьян, как животное, когда подписывал назначение. Я ничего не ответил, ибо что я мог сказать? Но трудно было не заметить, что ни Церковь, ни Святой Официум не пользовались при императорском дворе чрезмерным уважением. – Милостивый император, – сказал кто-то за спиной правителя, и только теперь я заметил худого человека в чёрной сутане, – осмелюсь выразить решительный протест против безрассудных и оскорбительных слов господина барона... – Довольно! – Император лениво поднял руку. – У нас есть дела поважнее. А вы, господин барон, – он посмотрел на феодала, – старайтесь не оскорблять иерархов нашей святой матери-Церкви. По крайней мере, не делать этого в присутствии моего духовника, – добавил он, слегка улыбаясь. Ага! Теперь я знал, кем был тот одетый в чёрное человек, который осмелился противостоять словам барона. Капеллан императора – Джулиано Верона, брат уважаемого легата. Я никогда его раньше не видел, но слышал о нём достаточно много, чтобы составить соответствующее мнение. И мнение это гласило: «Держись от него подальше, Мордимер. А ещё лучше, держись подальше от всей этой семьи». Ибо папы менялись, а братья Верона без малого сорок лет выполняли важные функции при папском дворе и участвовали в бесчисленных интригах. Определённо, они не были людьми, которых стоило иметь среди врагов. – Скажи мне, капитан, что Его Преосвященство думает о нашем благословлённом Церковью походе? – Спросил император, несмотря на то, что он, со всей определённостью, прекрасно знал ответ. – Он присоединяется к молитвам тех, кто с нетерпением ждёт триумфа истинной веры, – осторожно ответил я. – И благословляет желающих нести в мир крест и меч Господа нашего. – Вместо того, чтобы молиться, он мог бы нам, наконец, отправить припасов, – буркнул усатый барон. – Не будем мелочными. – Император махнул рукой, и я был уверен, что цвет его рыцарства не понял последнего слова. Но жест они, конечно, поняли. – Напомни мне, сколько сотен людей епископ передал под твоё командование? – Видите ли, милостивый государь, служба в епископской гвардии это де-факто почётная должность, – ответил я. – Но я уверен, что на территории домена Его Преосвященства продолжается набор, который доставит вам тысячи боеспособных рекрутов. – В зале раздались смешки. – Я имею честь лишь исполнять роль глаз и ушей Его Преосвященства, – добавил я искренне и громко. – Но если вы, мой господин, – я преклонил колено, – захотите послать меня и моих людей в бой, то мы с радостью отдадим жизнь во славу Империи. Один из феодалов, судя по всему, пьяный, протиснулся из рядов. – Я дам себе связать обе руки за спиной, и то побью этого инквизитора. – Он громко хлопнул. – И одними пинками погоню его домой. – Жду только разрешения милостивейшего государя, – сказал я, склоняя голову. – Я уже убивал дворян под Шенгеном, почему бы и не повторить это сегодня? В комнате установилась тишина. Болезненная и звенящая в ушах (если тишина может звенеть). Дворяне не любили вспоминать битву под Шенгеном. Это правда, что на второй день мятежники были окружены и перебиты, а в течение последующих на них охотились, как на диких животных, после чего увешали их телами все окрестные леса. Но после первого дня дворянские матери имели много причин для плача. Конечно, я немного погрешил перед истиной. Я принял участие в битве под Шенгеном, но попал туда не в первый, а во второй день. Мне тогда было четырнадцать лет, и я сбежал в леса от атаки тяжёлой кавалерии. Я не только не победил ни одного дворянина, но и спас жизнь одному из них, убив своих товарищей. И только благодаря ему я был тем, кем был, и достиг того, чего достиг. Боже тебя благослови, Арнольд Ловефелл! Почему же я позволил себе столь, казалось бы, поспешные и опрометчивые слова? Потому что восстание бедноты, которое закончилось битвой под Шенгеном, не было направлено против власти императора. Наоборот: повстанцы шли в бой с именем Светлейшего Государя на устах и под императорскими флагами. Это дворяне и феодалы, нещадно угнетавшие народ, были тогда объектом ненависти. А толпы шли в бой с лозунгами защиты императора от плохих советников. Поэтому Хокенстауфы не преследовали тех, кто уцелел после разгрома, а старый император всегда предусмотрительно и хитро заботился о доброй славе среди простого народа. – Ах ты с-стерва! – Пьяный дворянин шёл на меня с ладонью на рукояти меча (лезвие уже наполовину было вытащено из ножен), и со смертью в глазах. – Ты оскорбляешь наше величие, – холодно сказал император, и эти слова были обращены не ко мне, а к пьяному мужчине. – Как ты смеешь хвататься за меч перед лицом своего сюзерена? Дворянин начал глупо бормотать что-то вроде извинений и, низко кланяясь, вернулся на прежнее место. – Наш отец много лет назад помиловал всех, кто принял участие в том несчастливом восстании, – сказал император. – Хотя признавать своё в нём участие, – он обратил взгляд на меня, – я не считаю особо разумным. – Я прошу прощения, мой господин. – Я снова низко поклонился. – С другой стороны, в зале, полном дворян, это можно счесть актом особого мужества, – добавил Светлейший Государь и подождал секунду, чтобы собравшиеся правильно поняли это высказывание. Кто-то в голос рассмеялся. Это был грузный старый мужчина с пурпурным лицом, одетый в кафтан ценой больше, чем мой годовой доход. Звенья золотой цепи, висящей на его шее, были толщиной с указательный палец. Из ноздрей его торчали чёрные волосы, густые брови срастались на переносице, а бакенбарды соединялись со спутанной бородой. Одно слово, оборотень из народных баек. Он был сильно пьян, а за его спиной я видел трёх мужчин – молодые копии оригинала. – Святая правда! – Крикнул он басом. – Ибо кто из вас, козоёбов, набрался бы духу, чтобы в одиночестве признаться на холопском собрании, что убивал их братьев и кузенов? – Мир! – Крикнул император, видя, что части присутствующих вовсе не пришлось по вкусу это заявление. Кстати, интересно, кем был человек, который осмелился подобным образом обратиться к феодалам. – Мир между христианами! А тебя, капитан, ловлю на слове. Ты будешь сопровождать меня во время битвы, чтобы из самого её пекла написать отчёт своему епископу. – Самым прекрасным был бы отчёт, который один из моих солдат дал бы Его Преосвященству, рассказывая, как я отдал жизнь, защищая императора. – Лучше жить с именем императора на устах, чем с ним умирать, – сказал Святейший Государь, и я подумал, что он более интересный человек, чем я мог ожидать. – Это правда, что храбрые не живут вечно, – позволил я себе ответить. – Но трусы не живут вовсе. Я услышал шумок, свидетельствующий о том, что собравшиеся не сочли мои слова стоящими вышучивания. – Да, да, да… – задумчиво признал император. Он дал знак, что я могу уйти, что я и сделал, склонившись в глубоком поклоне и не оборачиваясь спиной к правителю. Аудиенция у императора стоила мне много здоровья. Однако я узнал об этом только тогда, когда уже покинул зал и почувствовал, что мокрая рубашка прилипла к спине. Мои руки были влажными, и капля пота скатилась по моему носу аж до губы. По всей вероятности, я нажил себе врагов, но я также знал, что наше дворянство, по крайней мере, его часть, уважает людей, не позволяющих плевать себе в кашу. Об этом свидетельствовала и реакция грузного дворянина, который с такой изумительной оригинальностью выступил в мою защиту. Впрочем, два раза задумается тот, кто тронет епископского капитана, и, вдобавок, человека, с которым Святейший Государь соизволил милостиво побеседовать. В таверне меня уже ожидало послание от отца Вероны, так что я без промедления отправился в его комнату. Легат выглядел точно так же, как во время нашей предыдущей встречи, только лицо его казалось ещё более бледным и ещё более усталым. – Садись, капитан, – приказал он. Он отпил что-то из кубка, проглотил и вздрогнул с явным отвращением. – Как прошла аудиенция? – Спросил он. У меня не было сомнений, что брат подробно перескажет ему её ход, поэтому повторил всё с предельной точностью. Он засмеялся сухим, неприятным смехом, а потом закашлялся. – Хорошо ты им сказал, – заключил он, когда уже сплюнул в золотую плевательницу. – Какие впечатления от прогулки вокруг Хейма? Я рассказал ему о том, что видел. О высоком боевом духе, хорошей дисциплине и о Бешеной Грете. Это его заинтересовало. – Ха, – произнёс он. – Надо будет на неё взглянуть. – Мой друг соизволил выразить сомнение в эффективности этой бомбарды, тем не менее, её вид очень нам понравился. – Я тоже слышал подобное, – буркнул он. – Ну, посмотрим... Тебя ждёт интересная поездка, – добавил он, – если император желает, чтобы ты вошёл в его свиту. Держи ухо востро, капитан, и докладывай мне обо всём. – Как пожелает ваша милость. – Я пока останусь в Хейме, но я хочу знать обо всём, что произошло, понял? – Так точно. Могу ли я задать вопрос? – Он позволяюще махнул рукой. – Как ваша милость считает, когда император отдаст приказ выступить? Он пожал плечами. – Не раньше, чем прибудут наёмники и следующие рекруты из Хеза, а их мы ожидаем через два-три дня. Но это сейчас, потому что известно... – Он внимательно посмотрел на меня. – Ты слышал о княжне Анне? – Дочери Никифора Ангелоса? Да, слышал. – Она ему такая же дочь, как я его сын. – Легат скривил губы. – Говорят, что император в спальне только и слышит, чтобы выйти из войны. И некоторые господа из совета тоже были бы не против этого. – Сейчас? – Изумился я. – После всех приготовлений? После сбора войск? – Как знать, как знать? Иногда выгодным договором можно добиться больше, чем войной. А когда лучше подписать договор, как не тогда, когда за пером и пергаментом стоят тысячи мечей? Трудно было отказать рассуждениям легата в правоте. Интересно только, что он сам об этом думает, но я и не собирался спрашивать, и не думал, чтобы он ответил мне честно. – Благодарю вашу милость. – Я встал, склонил голову. – Постараюсь не подвести доверия вашей милости. Он посмотрел на меня с ехидной улыбкой. – У меня нет к тебе доверия, так что тебе нечего будет подвести, – произнёс он наконец. – Тем не менее, в хорошо понятных собственных интересах, постарайся меня не рассердить. Ибо наступают времена, когда даже такие люди, как ты, могут оказаться полезны. И для них будет лучше, если они окажутся на правильной стороне. Я поклонился ещё раз и вышел, снова оставив за Вероной последнее слово. Прямо за порогом таверны мне встретился запыхавшийся Риттер. – Рассказывайте, рассказывайте! – Закричал он, как только меня увидел, забыв даже поздороваться. – О чём я должен рассказать? – Ну, как это? Вы ведь были у императора! – Пойдёмте, мастер Риттер. – Я потянул его за руку, поскольку драматург говорил очень громко, и, услышав слова «вы были у императора», на нас уставился десяток пар глаз. – Быстро тут расходятся новости, – проворчал я, когда мы уже протискивались через толпу, заполонившую улицы. – А как вы хотели... Где много людей, там много слухов. После долгих поисков мы нашли себе столик в тёмном углу таверны, в которой воняло гниющим деревом, а дым из топки выедал глаза. Балки потолка нависали так низко, что мне пришлось пригибаться, чтобы не задеть их теменем. Столешница была вся перепачкана варёным горохом. Я посмотрел на неё с подозрением. Или кто-то опрокинул на неё миску с едой или, что ещё хуже – заблевал. Трудно было распознать. Риттер приволок за шиворот трактирщика, чьё лицо и одежда прекрасно соответствовали внешнему виду стола. – Если не приберёшь здесь, я вытру это твоей собственной мордой, – пригрозил он. – А потом неси жбан пива. Трактирщик многословно уверил, что «всё для благородных господ», но я увидел в его глазах злобный блеск. – Нассыт нам в пиво, – буркнул я, когда он ушёл. – Нассыт, как Бог свят.