– Посмотри мне в глаза. – О, нет! – подумал я. – Я не хочу утонуть в лабиринтах безумия, которые находятся в их глубинах! – Посмотри мне в глаза, – повторил он, и в голосе его было, кажется, что-то вроде просьбы. Я поднял взгляд. Серо-голубые напряжённые глаза. Я не нашёл в них, к счастью, ничего из того, что я запомнил по предыдущим встречам. – Я не наврежу тебе, – пообещал он. – Хотя и не до конца знаю, что является вредом, а что благом. – Я верю тебе, мой господин, – ответил я и почувствовал, что моё сердце бьётся как у пойманного кролика. – Расскажи им обо всём, – приказал Ангел. – Передай, что час пробил. Я не знал, о ком он говорит, но не успел спросить. Вдруг я потерял сознание. Это не было похоже на обморок, когда за мгновение перед падением в темноту ты знаешь, что теряешь сознание. Это было словно кто-то мгновенно опустил перед моими глазами чёрный занавес. Я не помнил ничего из того, что произошло позже. Пока не увидел над собой настоятеля монастыря Амшилас. У него было усталое лицо, но его глаза, казалось, сияли подобно небу в безоблачный летний полдень. – Что вы здесь делаете, отче? – Спросил я слабым голосом. – Может быть, я должен спросить тебя о том же. – Он мягко улыбнулся. – Что привело мастера Инквизиториума в монастырь Амшилас? – Где? – Очумело отозвался я. – Ведь я... – Я огляделся вокруг и увидел, что нахожусь в монашеской келье. – Я... я был... в замке Хабихтбург. Кто-то, стоящий за спиной настоятеля, нетерпеливо фыркнул. – Это магия папистов! – Услышал я полный злости голос. – Это шпион! – Мордимер не шпион папистов, – спокойно ответил аббат. – Правда, сын мой? – Конечно же, нет. – Я сглотнул слюну. – Вы же знаете, отче. – Я знаю. – Он кивнул головой. – Однако твоё прибытие в монастырь было, по меньшей мере, удивительно. Ты приземлился с громким стуком, – я услышал тень веселья в его голосе, – на полу в трапезной, в то время, когда мы только что закончили благодарить Господа за дары, которыми он нас наделяет. – Его не было со мной? – Спросил я, как только переварил слова настоятеля. – Кого, дитя моё? – Ангела, – шепнул я в ответ. – Его не было, да? – На допрос его! – Снова услышал я тот же нетерпеливый голос. – Тогда всё и узнаем. Аббат обернулся, и я увидел, что его лицо напряглось. – Мы не отправляем на пытку друзей монастыря, – сказал он твёрдо и вернулся взглядом в мою сторону. – Ну, по крайней мере, не слишком часто, – добавил он, и именно эти слова не до конца меня успокоили. – Расскажи нам всё, что знаешь, и обо всём, что помнишь. Раз он требовал, я рассказал. Я не пытался говорить красивым языком и приукрашивать или замалчивать факты, как я делал это в отчётах для епископа Хез-Хезрона. Я говорил с полной искренностью и без мелких сокрытий или искажений. Я надеялся, что мне поверят, хотя по мере того, как продвигался рассказ, для меня самого он звучал всё менее и менее правдоподобно. Может быть, я сумасшедший? – В какой-то момент задал я себе вопрос. Может быть, всё, что происходит, рождается только в моём воспалённом уме? Я закончил и я вздохнул. – Бог мне свидетель, что я рассказал всё, что знаю, и всё, о чём помню. Он велел рассказать вам всё это и велел вам передать, что час пробил. – Час пробил, – повторил мои слова столь недружелюбный ко мне ранее монах, но сейчас в его голосе я слышал только страх и печаль. – А значит, мы обречены, – спокойно заключил настоятель. – Когда-нибудь это должно было случиться. Наша судьба была предсказана за много лет до того, как кто-либо из нас родился. – Он тяжело вздохнул. – У вас же есть монастырь, Круг, шпионы! У вас есть сила! – Закричал я, не обращая уже внимания на тайну, окружающую Внутренний Круг Инквизиториума. – Как долго мы можем сопротивляться соединённым силам империи и папства? – Спросил он. – Рано или поздно они пришлют нам папский указ, требующий послушания. А когда его не добьются, отправят армию. Ибо не будет уже Инквизиториума, который защитит нас мощью своего имени. Ибо там, в Риме, разлеглась Великая Блудница, там из моря выходит Зверь, имеющий десять рогов и семь голов, и на рогах его десять бриллиантов, а на головах его имена богохульные. – Проклятые паписты! – Рявкнул один из монахов. – Зачем папа это делает? – Внезапно в его голосе вместе с гневом прозвучали печаль и недоумение. – Война с Богом начинается: победит Бог, когда пробьёт час, – ответил аббат. – Мы ещё не готовы к войне с открытым забралом. Теперь эти стены окружены врагами. Нам не победить тысячных армий, не разбить пушек и осадных машин. Мы поляжем... А может, вернее, скажем по-другому: полегли бы. Как цветок под лезвием жнеца. Беда только в том, что завтра и послезавтра мир будет иметь проблемы поважнее, чем взятие Амшиласа. Амшиласа, который никогда и никто получить не должен! Он поднялся с места. – Уже пробил час, брат Феодосий, – объявил он грустно. – Час освободить из темниц Посланников. Час выпустить Чёрный Ветер. Грядёт Очищение. Монах, к которому обращался настоятель, выступил на шаг вперёд. У него было почти белое лицо, и я был уверен, что это не была врождённая бледность кожных покровов. – Отец... – голос его дрожал. – Разве отец... – Да, я уверен, – отозвался аббат. – Начинай во имя Божие! Я понятия не имел, о чём идёт речь, но был уверен, что сейчас в присутствии вашего покорного слуги принимаются решения необычайной важности. Только подумать, что я всегда хотел всего лишь жить в спокойной тени! – Отче, – в голосе брата Феодосия слышалась почти мольба, – во имя Бога живого... – О да, брат, именно так, – прервал его настоятель. – Во имя Бога живого, делай, что тебе приказано! Во имя Бо-га жи-во-го, – повторил он, чётко выделяя каждый слог. – Это правда должен быть я, отец мой? – Монах почти плакал. Аббат погладил себя по бороде и вздохнул. – Ты всегда знал, что тебя ждёт задание. И ты принял предназначенную тебе судьбу... В надежде, что момент выбора никогда не придёт. Но, он наконец, пришёл. При вашей жизни и моей жизни, о чём я искренне сожалею, ибо я бы предпочёл, чтобы перед подобным испытанием стояли будущие поколения, а не мы. Примешь ли ты крест на свои плечи или отринешь Господа? Примешь тридцать серебряников спокойной совести? Мгновение они стояли друг напротив друга. Аббат, глядящий с грустью в глазах прямо на Феодосия, и Феодосий, всматривающийся в изношенные носки своих сандалий. – Тогда выбери человека, который сделает это вместо тебя, и возьми на свои плечи его грех, если не можешь взять свой собственный, – добавил настоятель. На мгновение моё горло сжал страх, что испуганный взгляд Феодосия повернётся в мою сторону, и монах скажет: «Он, пусть он исполнит волю Господа». Но потом я успокоился. Это дело монастыря. Я был лишь случайным свидетелем беседы, содержание которой не понимал. Вдруг испуганный взгляд Феодосия повернулся в мою сторону, и монах крикнул: – Он, пусть он исполнит волю Господа! Моё сердце застыло. Но аббат лишь рассмеялся. Печальным был этот смех. – Ты должен указать на одного из нас, – сказал он. – Или, – его голос затвердел – сделай, наконец, то, к чему тебя готовили все эти годы! Брат, – он сделал шаг в сторону Феодосия – делай, что приказано, или убирайся из моего монастыря! Монах отступил на шаг, потом ещё и ещё на один. Рухнул на колени с грохотом и плачем, рвущимся из глубин сердца. – Я не справлюсь, отец! Как Бог свят, не справлюсь! Я не возьму этот крест на свои плечи! Настоятель кивнул двум братьям-послушникам. – Выведите его за ворота, – приказал он. – И заберите рясу, которую он не достоин носить. Феодосий даже не сопротивлялся. Они вытащили его, громко плачущего, стенающего и умоляющего о прощении. Аббат посмотрел на одного из монахов, стоящих перед нами. – А каково твоё решение, брат Зенобиус? Тучный мужчина с седым венчиком волос, окружающих красную лысину, выступил из ряда. – Более тридцати лет я знаю свой долг, – сказал он твёрдо. – И я не отступлю в час испытания. – Научил ли тебя Феодосий всему, что надлежит знать? – Да, отец. Чёрный Ветер для меня не секрет. – Аббат покивал головой. – Так делай, что было решено, – приказал он. Я увидел, какое старое, грустное и усталое у него лицо. Зенобиус склонил голову, после чего повернулся и ушёл быстрым шагом. – Пойдёмте на ужин, милые братья. – Аббат широко развёл руки. – Пригласим на него всех, кто присутствует в монастыре. Братьев-послушников, гостей... Пусть кто может веселится сегодня за нашим столом, ибо завтра нас ждёт мир, которого ни я, ни вы никогда не хотели. Доставайте из погребов лучшие вина! Пусть красуются на нашем столе хрупкие птицы, сочная свинина, нежные раки, ароматная баранина! – Сейчас пост, – осмелился заметить один из монахов. – Поститься мы будем с завтрашнего дня, – решил настоятель, – И не постом живота, а постом сердца. Сегодня Господь нам простит... В трапезной сидели все монахи, наравне с младшими братьями, которые, как правило, ели в зале при кухне. Присутствовало и несколько гостей монастыря. Я заметил обрюзгшего дворянина, одетого в красное, и несколько неприметных мужчин, одетых в серые кафтаны. Я подозревал, что это шпионы Амшиласа, возможно, находящиеся здесь для того, чтобы отдать отчёты или получить следующие задания. Настоятель почтил меня местом рядом с собой. Когда мы закончили долгую молитву, он сказал: – Ешьте и пейте, дорогие дети! Веселитесь, а я именем Господа нашего прощаю вам несоблюдение поста. Повара приготовили изысканные блюда, из монастырских подвалов достали вина наилучшего качества. И, тем не менее, хотя и не все знали, что произошло что-то плохое, это предчувствие грядущих событий омрачало радость. Никто не говорило вслух, все лишь шептались, будто в повышении голоса было что-то неправильное. Некоторые из блюд выносили на кухню почти нетронутыми, в кубках и чашах не убывало вино. – Печальное это пиршество, – вздохнул аббат, обводя взглядом сидящих в трапезной. Трудно было не согласиться с этим утверждением. – Даст Бог, дождёмся более весёлых, – ответил я. Вдруг на другом конце стола я увидел фигуру, которая показалась мне знакомой. Я подождал, пока она не повернётся в мою сторону, и теперь у меня уже не было сомнений.