– Ну, не до конца, – снова зашептал он чуть погодя. – Показали мне инструменты и объяснили их действие… – Вы правильно поступили. – Я кивнул головой. – Что?! – Он определённо не ожидал услышать из моих уст эти слова. – Вы правильно поступили, – повторил я. – Так или иначе, они бы вытянули из вас всё, что хотели, только, безусловно, вы бы уже не покинули тюрьму на собственных ногах. Вы не могли бы мне помочь в любом случае. Предав меня, вы помогли хотя бы самому себе. Я рассердился бы на вас, если бы вы поступили иначе. – Правда, правда? – Он не мог поверить своим ушам. – Вы не держите на меня зла? Не хотите отомстить? – Мастер Риттер, – я похлопал его по плечу, – вы с ума сошли? Разве в моей ситуации что-то изменилось бы, если бы вы дали запытать себя до смерти? Задумайтесь на минутку. Будьте честны и лояльны к новой власти. Тогда, может, и уцелеете. Хайнц, однако, был благородным человеком. Человек подлый никогда не признался бы в том, что он сделал. А ведь он рисковал. Во-первых, вызвать мой гнев, во-вторых, что я выдам допрашивающим что он рассказал об их интриге. Он не повёл себя как герой, но героев бесполезно искать в наши подлые времена. После известных героев остаются гробницы или курганы, после неизвестных героев – быстро исчезающие круги на поверхности навозной жижи или ямы, вырытые в свежей земле. Не стоит умирать за яму в свежей земле... Я свято верил в слова, которые говорил перед лицом Светлейшего Государя. В слова, гласящие, что «храбрые не живут вечно, но трусы не живут вовсе». Только иногда нужно выбрать подлую жизнь, чтобы когда-нибудь ещё, в будущем, получить шанс на героическую смерть. И нужно знать, когда вы достойный восхищения герой, а когда достойный лишь жалости дурак. Риттер знал разницу. И очень хорошо. * * * Каппенбург отлично справился. На следующий день после нашего разговора меня ожидало письмо от Энии, сообщающее, что сегодня вечером меня проведёт в её покои верная служанка. Убийца ждала меня, одетая лишь в длинную белую ночную рубашку. Она была с распущенными волосами и лежала на широком ложе с балдахином. В руке она держала кубок из чистого золота, инкрустированный драгоценными камнями. – Здравствуй, мой инквизитор, – произнесла она ласково. – Что такого важного случилось, что ты попросил меня о встрече? Тебя тяготит неодолимое желание угасить похоть, – она погладила себя по груди с игривой улыбкой, – или другие дела? – Скоро тебе не удастся меня угасить, если меня отправят на костёр, – сказал я. Она рассмеялась. – Ты ищешь здесь помощь, а не удовольствие, – ответила она. – Жаль, ибо второе было бы легче. – Легат пытается обвинить меня в… – Подожди, – прервала она меня. – Ещё успеем поговорить. А пока иди сюда. Во-первых, человеку, в чьих руках находится ваша судьба, не отказывают, во-вторых, Эния была так прекрасна, что отказать ей было бы грехом. Перед глазами у меня был образ другой женщины, но чем навредило бы лечь рядом с ней. – Выпей, дорогой… Она приложила чашу к губам, потом приблизилась ко мне. Я выпил вино из её уст. Уже миг спустя я почувствовал, что что-то не так. Очень не так. Когда я очнулся, мой взгляд упал на свечу, стоящую в изголовье кровати. Эния только её зажгла, а теперь свеча сократилась наполовину. Таким образом, я пробыл без сознания достаточно долго. – Что это за яд? – Спросил я, обращая взгляд на убийцу, которая сидела в кресле с высокой спинкой. Она поджала ноги, чтобы защитить босые ступни от холодных камней пола, и внимательно смотрела на меня. – Не тот, который ты бы знал или умел распознать, – ответила она. – Хотя я предпочла подстраховаться. Она говорила, конечно, о способе, которым подсунула мне яд. Ибо кто ожидает, что получит его из уст любовницы? Сама она, должно быть, была к нему устойчива. А может, яд действовал лишь через некоторое время, или же взять вино в рот, а потом быстро избавиться от него, не было опасно? Так или иначе, ответ на этот вопрос была не важен ни в малейшей степени. Важно было только одно: почему убийца, служащая Внутреннему Кругу (который, как я думал, был ко мне в определённой степени благосклонен) решила лишить меня сознания? Что произошло в то время, когда я лежал без памяти и без чувств? Я пошевелился. Сначала осторожно сдвинул одну ногу, потом приподнялся на локте. Как ни странно, мне не было больно, так что яд не оставлял видимых следов. Я осмелился на большее и приподнялся на подушках, лежащих в изголовье. Только теперь я увидел, что произошло в комнате. – Почему? – Спросил я, глядя на окровавленное тело императора. Его ударили по крайней мере три раза: в грудь, в шею, и один раз лезвие скользнуло по щеке и челюсти, оставляя красную борозду. Эния смотрела на меня холодным взглядом. – Почему? – повторила она. – Потому, что мы несём с собой ветер великих перемен, Мордимер. А кто не с нами, тот будет сметён. – Она дунула на раскрытую ладонь. Я посмотрел на пораненное лицо бедного Хокенстауфа и подумал, что он такая же никчёмная пешка, как и ваш покорный слуга. Только он полагал, что он игрок... Риттер сказал: «С шахматной доски исчезнут башни, кони и слоны. Останутся пешки, которыми намного проще управлять». Он не предусмотрел одного. Что с шахматной доски исчезнет также и король. А рукой игрока должен был с этих пор стать Ватикан. Позволено ли было Светлейшему Государю умереть в неведении о понесённом поражении? Какой удар был первым? В сердце, в шею, или, может быть, тот взмах, который искалечил лицо? Если он умер не сразу, то что он чувствовал, видя, что погибает от руки женщины, которую любил? – Бедный, бедный сукин сын, – прошептал я, и это должно было сойти императору за эпитафию. Потом перевёл взгляд на Энию. – Так кому ты на самом деле служишь? Она встала с кресла, вздрогнула, когда босые ноги коснулись пола, подошла и прижалась ко мне. – Если тебя это утешит, знай, что мне жаль. – Она подняла глаза. – Очень жаль, Мордимер. Не из-за этого, – я понял, что она имеет в виду императора, – а из-за тебя. Она погладила меня по щеке. – Все тебя использовали, бедный Мордимер. Все тобой играли. Ты не мог пережить эту партию. Если бы не я, то кто-нибудь другой. Хотя... у тебя ведь был выбор, не так ли? Я согласился с ней. Мне был дан выбор. Я мог вопреки своим убеждениям и вопреки своей вере встать на сторону победителей. Но иногда лучше быть преданным, чем предать самому... – Тебе не удастся. – Я покачал головой. – Мариус и его люди... Они доберутся до тебя. Я сказал так, не зная, что за всей интригой не стоит именно Внутренний Круг. Однако я понятия не имел, какими целями он мог руководствоваться, убивая императора и сваливая вину на одного из инквизиторов. Ван Бохенвальд был человеком, которому я не только был обязан жизнью, но также верил, что, хотя в работе он и руководствуется неизвестными мне мотивами, мотивы эти вполне согласуется с нашей верой. –У Мариуса теперь будут большие неприятности, – она усмехнулась, будто видение Ван Бохенвальда, удручённого тревогами, казалось ей забавным. Несмотря на необычайную серьезность ситуации, я не мог не заметить, как очаровательно она выглядит, когда улыбается. И я уже знал, что она предала своих хозяев. – Что теперь? Убьёшь меня? – Меч Господень, откуда эта безумная идея?! Инквизитор, который убил императора, всем нужен живым. Двое твоих людей уже сидят в подземельях, а с утра расскажут о том, что ты занимался колдовством и поносил Светлейшего Государя. Я подозреваю даже, что их не нужно будет к этому принуждать. Может, не стоило вешать их товарища? То же самое свидетельствовал, впрочем, и твой друг комедиант, и, определённо, найдётся ещё много других свидетелей... Я долго молчал, размышляя над всеми последствиями, которые могло вызвать подобное событие. – Ты предашь всех, – пообещала она. – Братьев инквизиторов и епископа. Не будет больше Святого Официума. Она могла оказаться права. Иногда даже падение такого крошечного камешка, как ваш покорный слуга, может вызвать лавину на большом склоне. Кроме того, Инквизиториум был силён и богат. А на его власть и богатство давно уже многие точили зуб. Любой повод был хорош, чтобы расправиться с ненавистным врагом. Что уж говорить, когда в игру вступало поражение армии и смерть самого императора... – Когда разверзнется ад на земле, ты сможешь себя поздравить, – заговорил я в конце концов. – Сможешь сказать: да, это сделала именно я. – Я рассчитываю на подобный поворот дел. – Она улыбнулась. – Гвозди и тернии! – Не сдержался я. – Что тебе обещали за предательство? – Свободу. – Сейчас у неё был тихий, мягкий и мечтательный голос. – Дом на берегу моря и клятву, что обо мне никто никогда не вспомнит. – Если ты думаешь, что кто-то сдержит обещания, данные шлюхе и убийце, ты ещё глупее, чем я думал. Кроме того... я буду помнить, – пообещал я. Она не дала после понять по себе, что слова «шлюха» и «убийца» хоть в малейшей степени её задели. – Тебя уже нет, – в её словах я почувствовал ноту непритворной печали. – Я хотела бы быть с тобой, – добавила она через некоторое время. – Правда... – Но вскоре, однако, подвернулась возможность меня выгодно продать... – Вот именно, – она вздохнула. – У меня только одна просьба, Мордимер, – сказала она через некоторое время. – Не думай обо мне слишком много, когда меня уже не будет с тобой. Я приподнялся и посмотрел ей прямо в глаза. – Я не думал о тебе даже тогда, когда ты была со мной. Ох, поверьте, любезные мои: это её задело! Лицо Энии осталось вроде таким же, но я заметил подёргивание ключиц, так, будто по её телу прошла внезапная дрожь. – Так или иначе, – она пожала плечами, – прощай. Потом она начала громко и отчаянно звать на помощь. Эпилог Я сбежал. Я мог пытаться её убить. Но я имел в себе достаточно смирения, чтобы верить, что Эния без труда могла справиться с инквизитором Его Преосвященства. В конце концов, она – убийца Внутреннего Круга, которую обучали искусству убивать. Что в этом противостоянии мог противопоставить я, которого обучали искусству понимать и любить ближнего и который прибегнет к насилию только в исключительных ситуациях? И даже если бы мне удалось? Как я объяснил бы страже или судьям (если бы до суда вообще дошло, в чём я сомневаюсь), что я с окровавленным клинком стою над мёртвыми телами императора и его возлюбленной княжны? Так что я сбежал и бежал замковыми коридорами, не зная, что делать. Я был словно заяц, против которого объединились борзые, волки и лисы, который убегает, только чтобы получить передышку, не помышляя даже о том, чтобы избежать гибели. Никогда, любезные мои, вы не захотите оказаться в подобной ситуации. Чувствуя, что мир, с которым вам до сих пор удавалось лучше или хуже уживаться, вдруг превращается в трясину. Я наткнулся на короткую винтовую лестницу, сбежал по ней и вдруг увидел, что зашёл в тупик. Я выругался. Долго и грязно. Я уже собирался развернуться, когда увидел его. Он стоял в тёмном углу коридора. Худощавый, сутулый человечек, одетый в серый балахон. Я видел его неоднократно, как в таком виде, как и в совершенно другом. Я видел его в сиянии ослепительной белизны и с распростёртыми крыльями. Я видел его, карающего грешников и сохраняющего их жизни. Я видел, как его прикосновение обжигало моё тело до костей, и я видел, как то же самое прикосновение лечило нанесённые раны. Когда-то я боялся его больше, чем самой смерти, теперь страх был смешан в равных пропорциях с уважением и любовью. А может быть даже, страха было всё меньше и меньше? В конце концов, когда-то он, защищая меня, бился с Падшим Ангелом, а ещё позже мы говорили о чём-то... Я не до конца помнил о чём, знал только, что было это очень грустно и очень важно. Только иногда, во снах, мне казалось, что я помню слова этого разговора, но после пробуждения все они исчезали, словно слёзы под дождём. – Мой господин. – Я преклонил колено, стараясь успокоить дыхание. – Встань, Мордимер, – приказал он. – Час пробил, – сказал он почти с грустью. – Ничто и никогда уже не будет таким, каким было когда-то... Я ничего не ответил, ибо что я мог сказать? Где-то вдалеке я слышал громкие и яростные крики стражи. Мой Ангел-Хранитель протянул мне руку. – Возьми мою руку, Мордимер, – приказал он. Я боялся этого прикосновения, но знал, что у меня нет другого выхода, кроме как послушаться приказа. Пальцы Ангела были сильными и тёплыми. Я почувствовал облегчение при мысли, что на этот раз они не выжгут на мне след, словно раскалённое добела железо.