– Они не имеют права! Я налил себе полный кубок, потом попотчевал и моего гостя. – Вы уж простите... – извинился я за неучтивое поведение. – Не имеют права, не имеют права, – повторил он. – На столе у палача ты, конечно, изложишь им свою точку зрения на вопросы законодательства. – Очень смешно. – Ты должен защищаться, – сказал он. – Есть люди, которые тебе помогут, но не здесь и не сейчас. Возвращайся в Хез. – Вы отдаёте себе отчёт, господин, что побег может быть сочтён признанием вины? Светлейший Государь прямо запретил мне покидать крепость. И объясните, будьте любезны, почему влиятельный вельможа заботится о жизни и здоровье инквизитора? Ибо я не верю в угрызения совести после Шенгена. – Ну и правильно, – согласился он. – Я слышал о тебе раньше, Маддердин, и я слышал, что ты друг друзей. У некоторых из вас, инквизиторов, есть правила и законы, которые вы строго соблюдаете. Как вы думаете, хотим ли мы заменить домашних собак стаей бешеных волков? – Я не до конца приручён, – проворчал я. – Ты знаешь, что я имею в виду. Ты знаешь, что не было никакого колдовства, а были лишь допущены обычные идиотские ошибки, которые могут возникнуть, и возникают, на любой войне. Я не хочу, чтобы моих людей допрашивали, я не хочу, чтобы им внушали, что они видели демонов и были одержимы чёрной магией. Я не хочу, наконец, чтобы их начали жечь. Бог наказал нас за чрезмерную уверенность в себе. Вот и всё... – Трудно не согласиться с вашей милостью. Могу ли я спросить вашу милость: вы принимали участие в атаке? Он покивал головой. – А что мне оставалось делать? – Спросил он с отчётливой яростью в голосе, но эта ярость не была направлена против меня. – Остаться в тылу, чтобы меня потом называли трусом или заячьей шкуркой? Ты никогда не был в атаке, Маддердин. Ржание лошадей, крики, хлопанье знамён. Достаточно, чтобы один, двое, трое вырвались вперёд... Остальные идут за ними. – Он закрыл глаза, будто вспоминая, что происходило во время боя. – Так вы не верите в колдовство, господин? – Конечно, верю. – Он размашисто перекрестился. – Как можно не верить? Но я не собираюсь искать колдовство там, где торжествует человеческая неосмотрительность. От меня не укрылось, что Каппенбург, несмотря на ужасающий внешний вид оборотня-людоеда, был человеком, наделённым куда более гибким умом, чем может показаться на первый взгляд. – Они не могут вот так просто взять на допрос инквизитора. – Я вернулся к предыдущей мысли, ибо именно в этой теме я был кровно заинтересован. – Особенно когда сами инквизиторами не являются. Спасибо вам за заботу, господин, но не думаю, чтобы сейчас мне что-то грозило. – Маддердин, ты идиот! – На этот раз он ткнул меня в грудь вытянутым пальцем. Он был силён, надо признать, поскольку я с трудом подавил гримасу боли. – Они сначала соберут свидетельства, потом найдут им объяснения. Ты не видишь, что всё рушится? Принципы, порядок, правила... Это война, человече! А указами, законами и параграфами можешь теперь жопу подтереть! – Без закона мы лишь свора грызущих друг друга хищников, – процитировал я фразу, которую некогда услышал. – Очень верное наблюдение! – Я даже не почувствовал в его голосе иронии. – Налей-ка своей кислятины. – Он посмотрел в сторону кувшина, потом опять обратил взгляд на меня. – Так что хищники сожрут тебя, Маддердин, а потом, возможно, скажут: «Гвозди и тернии! Мы совершили процедурную ошибку». По крайней мере, получишь посмертное удовлетворение. – Чего вы вообще от меня хотите? – Спросил я усталым тоном. – Вы хотите мне сказать, что я по шею в дерьме? Сам об этом знаю. Вы хотите сказать, как из этого дерьма вылезти? Тогда внимательно вас слушаю... – А где ваш приятель комедиант? – Каппенбург сменил тему. – Определённо, пьёт или портит девок… Как всегда. Он ударил меня по щеке. Сильно. Так быстро и неожиданно, что я не успел заслониться. В первом порыве я хотел прыгнуть на него и научить, что никто не бьёт инквизиторов безнаказанно, но холодная кровь взяла верх. – Если захотите ткнуть меня кинжалом, то не стесняйтесь, господин, – попросил я сварливо. Он рассмеялся, обнажая белые и ровные лопаты зубов. – Это для того, чтобы ты очнулся, Маддердин. Твой друг не пьёт и не трахает девок, а только выкладывает твои вины перед отцом Вероной. Твои, – повторил он, чтобы у меня случайно не возникло впечатление, что он оговорился. – Это... разумно, – ответил я, понимая тот факт, что дворянин может оказаться прав. – Ра-зум-но… – Посмаковал он высказанное мною слово. – Да-а, именно так… – Хорошо, господин Каппенбург. Вы пришли сюда, пооскорбляли меня и побили. – Дворянин заржал при последнем слове. – Давайте играть с открытыми картами: почему Светлейший Государь это допускает? Как думаете? – А что, он должен любить вашего епископа? Хокенстауфы всегда хотели держать всё в своих руках. Вы спорите с папством, он будет вас мирить. Вообрази себе хотя бы, как сильно обвинение капитана епископской гвардии в ереси и колдовстве подорвёт престиж Официума. Светлейший Государь не даст никому выиграть, но тобой, вероятно, пожертвуют... Я покивал головой, ибо мои подозрения двигались схожим путём. – Видите... – сказал он после минутного размышления. – Писание гласит: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Но их не интересует истина. Так я теперь должен верить в магию и колдовство? Ждать, пока они решат обвинить моих солдат, придворных, а затем и меня самого, из-за того что эти обвинения послужат им для продолжения игры? – Вы пришли не только от своего имени, не так ли? – Мне не нужно было дожидаться ответа. – Что я могу, господин Каппенбург? Что я могу? – спросил я и сам понял, насколько жалко звучит этот вопрос. – Вы предсказуемы, Маддердин. Вы руководствуетесь законами и правилами. Вы создаёте порядок, каким бы он не был, но порядок. А я боюсь, что ваши оппоненты алчут лишь хаоса. – Повторю вопрос: что я могу, господин Каппенбург? – Он склонился ко мне. Наши лица оказались теперь так близко, что я, если бы захотел, мог бы схватить его зубами за бакенбарды. – Напиши письмо. Пусть епископ пришлёт инквизиторов. Это твоя единственная надежда. – Прошу его всё это время, – ответил я. – Ничего из этого не выйдет. Несмотря на весь драматизм ситуации, меня забавлял тот факт, что благороднорождённый господин считает приезд инквизиторов спасением от проблем. Только я знал, что Его Преосвященство не вмешается в эту авантюру. Хотя, учитывая слова Каппенбурга, определённо должен бы. Я должен был помочь себе сам. Как всегда. – Забудьте о епископе, – сказал я. – Подумайте лучше, что мы, здесь и сейчас, можем предпринять? Он застучал пальцами по крышке сундука. Забавно, только сейчас я заметил, что у него даже пальцы волосатые. Если бы он родился в крестьянской семье, либо родители выбросили бы его в лес, либо соседи забили кольями. Однако были какие-то преимущества в благородном происхождении... Я вдруг подумал, что есть ведь кое-кто, кто может мне помочь. Эния, любовница императора, служащая Внутреннему Кругу Инквизиториума. Конечно, было много способов известить кого надо о проблемах, которые возникли в Хабихтбурге. Обращение к мощи Круга не входило в число безопасных задач, но я бы скорее предпочёл сделать это, чем играть против легата и его брата. Только, к сожалению, у меня не было возможности добраться до прекрасной убийцы, и, кроме того, в сложившейся ситуации такая попытка могла навредить как ей, так и мне. – Анна, княжна из Трапезунда, вы знаете её, не так ли? – Спросил я. – Кто не знает любовницу императора? Ба, многие хотели бы узнать её поближе... – Передайте ей сообщение, – попросил я. – Пусть соизволит со мной встретиться... – А что это даст? Если ты думаешь, что… – Только передайте сообщение, – повторил я с нажимом в голосе. – Больше ничего. Он покачал головой и встал с сундука. – Если ты хочешь именно этого. – Он ещё раз повернулся ко мне с порога. – Когда я смотрю на всё это, – он покачал головой жестом, который показался мне беспомощным, – на Империю словно пал злой рок... Тьфу, тьфу, к лешему! – Он сплюнул через плечо. Потом он вышел, не потрудившись даже кивнуть мне головой на прощание. Злой рок? Я не хотел даже думать об этом. Теперь интересно было одно: справедливо ли Каппенбург подозревал Риттера? Я думал, что, скорее всего, справедливо, ибо вера в человеческую преданность и храбрость была в моём случае не особенно развита. Особенно когда речь шла о человеке вроде Хайнца Риттера. Я доверял ему достаточно, чтобы знать, что он не предаст меня по своей воле, но я не поставил бы и ломаного гроша, что он не даст нужных показаний как только его к этому принудят. Что, впрочем, очень правильно. Для чего было бессмысленно страдать, если с помощью палача следователи и так вытянули бы из него всё, что только захотели? Если обвинения Каппенбурга были справедливы, то, скорее всего, Риттер не вернётся ни сегодня, ни на следующую ночь в нашу комнатку. Хотя... с другой стороны, легат и его брат могли поступить совершенно иначе. Хайнц вернётся ко мне и честно признается, что его допрашивали. Признается именно для того, чтобы не вызывать подозрений, потому что, в конце концов, в замке уже допросили десятки людей, и в самом факте допроса не было ничего удивительного. Тем более ничего удивительного не было в допросе человека, который, во-первых, наблюдал за атакой с императорского холма, а во-вторых, как художник, был одарён чувством наблюдательности куда выше среднего. Мне было интересно, сколько времени отделяет меня от ареста. С равной вероятностью это мог быть день, неделя или несколько недель. Всё зависело от того, насколько полны решимости братья Верона и сколь сильной поддержкой они располагают. Конечно, человек добродушный и верящий в светлые стороны человеческой природы понадеялся бы, что Светлейший Государь не забыл, что я оказал ему услугу, помогая спасти его жизнь. К счастью, я не был ни добродушным, ни верящим в светлые стороны человеческой природы. И этот здоровый подход к миру и ближним мог только уберечь меня от разочарований. Потому что рано или поздно нас предаст каждый, и единственное, чего мы можем достичь, - это отсрочить измену либо её предотвратить. К сожалению, в данном конкретном случае я мог лишь ждать, когда главные игроки переместят на шахматных полях пешку с вырезанным на ней именем бедного Мордимера. Риттер вернулся только ночью. Навеселе, но не пьяный. – Меня допрашивали, вы представляете? – Крикнул он с порога. Значит, всё так и есть, подумал я. – И что тут особенного, – буркнул я. – Но что я там знаю… – Он повалился на лежанку рядом со мной. – Выпьем ещё? – Почему нет, Хайнц? Рассказывайте. – Что там рассказывать? – Он мощно глотнул из фляжки, потом подал её мне. Он говорил, как мне, по крайней мере, показалось, неестественно громко. – Туман видели? Крылья демонов видели? Паутина оплетала конские копыта? И так далее, и так далее... – Ну и? – Что мне оставалось делать? Я сказал, что никогда не буду возражать против мнения нашей святой Церкви. – Он захохотал. – Ну, пейте, пейте и идёмте спать. Я осушил фляжку до дна. – Спокойной ночи, господин Маддердин, – сказал он так громко, словно лежал в другой комнате, а не на той же самой лежанке. – Добрых снов, Хайнц, – отозвался я. Несколькими молитвами позже я почувствовал, как Риттер придвигается ко мне. Я почувствовал его дыхание на моей щеке. – Я вас предал, – прошептал он. – Сказал им всё, что только хотели. – Что именно? – Я повернулся на бок и тоже тихо шептал ему в ухо, так что, наверное, мы выглядели в данный момент как жаждущая близости пара влюблённых. – Что вы - чернокнижник, еретик, богохульник и содомит, – пояснил он, и я скривился при последнем слове, хотя в темноте этого никто и не мог увидеть. – Что хулите нашу святую Церковь и Милостивого Государя, что вы были шпионом палатина... – Он громко проглотил слюну. – Меня пытали... – Разве?