Часть II Пролог Его сильно угнетало, что она находится внизу, в подвале его дома. Это была нерешенная проблема, и ему даже отдаленно не приходило в голову, как ее решить. А он не мог себе позволить оставить все как есть, особенно сейчас. Он был так близок к цели! До осуществления всех его страстных желаний было рукой подать, он это чувствовал. История с Моник Лафонд не должна была произойти. Когда он обнаружил ее сообщение на автоответчике, то застыл от страха и начал усердно размышлять, кто была эта женщина и как она могла выйти на номер его мобильника. Имя ее показалось ему знакомым: где-то он его уже слышал, но прошло довольно долгое время, пока он смог вспомнить, что связано с этим именем. Уборщица! Чертова уборщица Камиллы. Он никогда лично ее не встречал, но Камилла один или два раза упоминала это имя. Однако как эта женщина вышла на номер его телефона? Он посчитал невероятным, чтобы Камилла дала ей номер, у нее совершенно не было доверительных отношений со своей уборщицей, и к тому же она очень старалась, чтобы ее отношения с ним оставались в тайне. Конечно же, в принципе, и Камилла могла рассказать о нем бог знает кому, и он наверняка ни от кого не стал бы скрывать, что у них были любовные отношения, – тем более от полиции. Но у него так и не появился ни один следователь, из чего он заключил, что Камилла хранила его имя в такой же тайне, как она вообще хранила все в своей жизни. Ее ограждение от своего окружения носило почти аутический характер, и он вполне мог предположить, что она ни словом не обмолвилась о нем. А зачем ему нужно было по собственной инициативе идти в полицию и будить спящих собак? Когда он обнаружил сообщение Моник, ему стало ясно, что он действовал неверно. Ему следовало изначально рассчитывать на то, что кто-нибудь, знавший о нем, все же объявится. Теперь, задним числом, то, что он по собственной воле не пошел в полицию, выглядело бы странным. Более того: это навлекало на него огромное подозрение. Ему едва ли удастся найти веское объяснение своему молчанию. И вот объявляется эта женщина, которая, что совершенно очевидно, знала о его связи с Камиллой, да еще и использовала номер его мобильника, что чрезвычайно напрягло его. Этот номер знало очень ограниченное число людей, он никогда и никому – почти – его не давал. У Камиллы этот номер был. Может быть, уборщица его где-то нашла? Он долго ломал голову над вопросом: когда же он мог проявить неосторожность и легкомыслие? Однажды он оставил этот номер на автоответчике Камиллы в Париже, но там эта Моник вряд ли могла на него наткнуться. И тем не менее этот случай вдруг встревожил его, так как в итоге ту запись мог прослушать кто-то другой. Почему он, собственно, был так уверен, что Камилла всегда стирает все записи, едва прослушав их? Пару раз он видел, как она делала это здесь, в своем дачном доме: прослушивала сообщение и стирала его, причем порой еще до того, как звонивший заканчивал говорить. Это тоже было следствием ее болезненной незаинтересованности в реальной жизни. – Зачем тебе тогда вообще эта штука? – спросил он ее однажды. – Если ты почти не слушаешь, что люди говорят тебе? Камилла посмотрела на него отсутствующим взглядом. – Жак установил эти автоответчики, – сказала она. Насколько он понимал, это было равносильно тому, что эти приборы были отнесены к священным. Все, что сделал ее умерший муж, оставалось неприкосновенным до скончания времен. Даже если эти вещи действовали ей на нервы. А если Камилла по какой-то причине не стерла его сообщение в Париже? Она ведь тогда опровергала, что вообще получала его. Он ей не поверил, посчитав, что это один из ее обычных маневров уклонения, с помощью которых она пыталась все больше и больше избегать его. Он, собственно, ей вообще уже не верил, и это так его злило, до такой степени злило, что в конце концов он… С этого пункта он запрещал себе углубляться в прошлое. Ему не хотелось думать о том, что произошло дальше. У него достаточно забот по приведению в порядок своей жизни. Если он совершил ошибки, ему нужно позаботиться о том, чтобы они не стали для него роковыми. Он должен обдумать, что делать с этой Моник Лафонд, которая висела тяжким грузом у него на шее и которая могла стать для него слишком опасной. Она даже любезно сообщила ему район, в котором живет, так что было совсем просто узнать ее точный адрес через справочную службу. В субботу, около трех часов дня, он в первый раз пришел к ее квартире – ее не было дома, но в двери торчала записка, которую он, конечно же, убрал оттуда. Эта дрянь, видимо, уже подняла много шуму, так что теперь ему было крайне необходимо вмешаться. Вечером он снова хотел прийти к Моник, но как раз в тот момент, когда он стоял перед ее дверью, он услышал, что кто-то позвонил к ней снизу, и тут же забежал на этаж выше. Судя по голосам, к ней явилась подруга, а поскольку, согласно его опыту, женщины, навещающие друг друга в субботние вечера, обычно просиживают до половины ночи, он даже и не попытался подождать, когда гостья уйдет, и скрылся так же тихо и тайно, как и пришел. Сегодня ему пришлось довольно долго и терпеливо выжидать, и это стоило ему немалых нервов. Проблемой были другие жители дома – они отнеслись бы с подозрением к тому, что посторонний мужчина часами шатается в подъезде, и в довершение ко всему хорошо запомнили бы его лицо. Каждый раз, слыша открывающуюся дверь какой-нибудь квартиры, он тут же шнырял на самый верх и прятался под маленькой лестницей, ведущей на крышу – туда точно никто из жильцов не пошел бы. Сложнее было, когда он слышал, как открывалась входная дверь в подъезд: тогда он не мог скрыться под крышей, потому что это могла быть и возвращающаяся Моник. Ему приходилось оставаться на своем посту, чтобы не упускать из виду лестничную площадку, и дважды он скрылся от вошедших жильцов в последнюю секунду. Потом наконец появилась она, и он отреагировал молниеносно. Слава богу, она была одна – все это время его мучили опасения, что с ней снова будет какая-нибудь подруга. Странным образом ему никогда не приходила в голову мысль, что у нее мог быть муж или бойфренд. Должно быть, это было связано с тем, что на дверной табличке стояло только ее имя, – или, что более вероятно, с ее глупым поведением: по его убеждению, мужчина никогда не стал бы звонить потенциальному убийце и оставлять свое имя и номер телефона, как это сделала она. Подобная наивность могла быть присуща только женщине. Он втолкнул Моник в квартиру и запер дверь. У него был с собой нож, но ему не пришлось его показывать – она не проявила ни малейшего сопротивления и не кричала, а только уставилась на него широко распахнутыми от страха глазами. – Вы хотели со мной поговорить? – спросил он и тут же смог прочитать по выражению ее лица, что она поняла, что он имел в виду, и испугалась. На всякий случай он сунул руку в карман куртки, чтобы быстро выхватить нож, если она все же закричит, но Лафонд, видимо, была не в состоянии это сделать. Она только таращила глаза, а в голове у нее, казалось, проносились сотни мыслей. Он слышал, что снаружи, на лестничной площадке, кто-то проходит мимо. Они стояли слишком близко к двери, поэтому он протолкнул Моник спиной вперед в гостиную – вернее, ему не пришлось ее толкать, достаточно было лишь медленно придвинуться к ней, и она тут же сама отступила назад. Оказавшись в гостиной, он быстро удостоверился, что все окна закрыты, а затем потребовал, чтобы Моник села, что она тут же и сделала. К счастью, Лафонд действительно испытывала настоящий страх перед ним, а значит, не станет создавать ему трудности. Сам он остался стоять, потому что это давало ему ощущение превосходства, так как на самом деле он чувствовал себя неуверенно. Он не имел представления, что ему следовало делать. На протяжении всего этого времени у него была только одна мысль: «Я должен вывести ее из игры. Я должен каким-то образом обезвредить опасность». И вот теперь он имел эту опасность перед собой и не знал, что с ней делать. – Откуда у вас мой номер телефона? – спросил он. – Я имею в виду, номер моего мобильника? Лафонд ответила не сразу. «Я не скажу ему правду», – решила она. – От мадам Раймонд, – ответила она наконец. Он с презрением улыбнулся. – Мадам Раймонд никогда не дала бы мой номер своей уборщице! Слово «уборщица» он просто выплюнул – и почувствовал, что к нему вернулось немного уверенности. Ему нужно было лишь уяснить для себя, что Лафонд действительно была никем другим, кроме как домработницей – ничем не примечательной личностью, и уж ни в коей мере не интеллектуалом. К тому же он, безусловно, не назвал бы ее и симпатичной: на его вкус, у нее были слишком толстые бедра и довольно круглое лицо. Она была совершенно не его типом. – Но она дала мне этот номер, – настаивала Моник. Откуда он у нее на самом деле? Было два варианта: либо она время от времени рылась в ящиках Камиллы, обнаружила там номер и теперь не хотела в этом признаваться, потому что ей было неловко, – либо существовал некий источник информации, который она пыталась покрыть. Но кто, черт побери, мог это быть? У Камиллы не было хороших знакомых или друзей. А даже если б и были – какой смысл ей давать кому-то его телефон? На протяжении второй половины дня он еще несколько раз спрашивал Моник о своем номере, но она по-прежнему придерживалась этой своей совершенно неправдоподобной версии, и он заметил, что постепенно начал злиться. Если б она еще искусно врала, это было бы другое дело, а так ее ответы стали просто оскорблением его интеллекта, и ее упорство делало его агрессивным. И это было хорошо. Он убивал людей, но ни в коем случае не был способен убить просто так, первого встречного. Его жертвы заслуживали этого, была даже острая необходимость уничтожить их, потому что именно из-за них мир становился все хуже, все холоднее и невыносимее. Моник не относилась к этим бесполезным созданиям – во всяком случае, он ничего подобного о ней не знал. Но она вмешалась в его дела, а теперь пыталась сделать из него дурачка, и если она еще немного продолжит в том духе, он придет к заключению, что ее тоже следует наказать. Это намного облегчит его положение. В какой-то момент – Моник все еще сидела, скорчившись, на диване, а он все еще стоял перед ней, большой и грозный – он сказал: – Я буду тебя бить. Я буду долго тебя бить, пока ты не скажешь правду. Лафонд нервно заморгала, а затем пугливым голосом спросила, можно ли ей сходить в туалет. – Нет, – ответил он и удовлетворенно отметил, что она стала еще на несколько оттенков бледнее. Вот это было настоящей пыткой, причем такой, которая с каждой минутой, с каждым часом, становилась мучительней, и при этом ему ничего не нужно было делать. Может быть, до нее когда-нибудь дойдет, что ей лучшее сотрудничать с ним. К счастью, в это время года рано темнело. В шесть часов он решил, что они могут рискнуть уйти. Было даже неплохо, что он до сих пор не показывал Моник нож, потому что теперь, когда он его достал, она испугалась почти до смерти и стала сильно дрожать. Он был уверен, что Лафонд не предпримет никаких попыток, чтобы перехитрить его. – Мы сейчас покинем эту квартиру и пойдем к моей машине, – сказал он. – Я буду идти рядом с тобой, а нож приставлю к твоей спине. Если ты только вздумаешь проделать какую-нибудь ерунду, нож вонзится тебе глубоко в почки, и мне, наверное, не нужно тебе объяснять, что ты или умрешь, или станешь инвалидом. Это значит, ты должна быть очень послушной и не делать ничего, о чем я тебя не прошу. Понятно? Он даже сам не осознал, когда перешел от «вы» к «ты» – он заметил это только сейчас, в сию минуту. Это был хороший знак. Чем менее вежлив он с ней будет, тем быстрее она станет для него просто объектом, и в какой-то момент это намного облегчит все дело. – Пожалуйста, – попросила она, – можно мне еще сходить в туалет? – Нет, – отрезал он и махнул рукой, чтобы она встала. Ему невероятно повезло. Они не встретили в доме ни одного человека, да и на улице, по дороге, ведущей вниз, к порту, тоже никто не шатался. День был солнечным, но прохладным, а вечером стало по-настоящему холодно. Он шел, так близко прижавшись к своей пленнице, что каждый принял бы их за влюбленную парочку. Нож скрывался у него в рукаве, а его кончик был приставлен к спине Моник, и когда она один раз споткнулась, он тут же дал ей почувствовать жесткость стального острия. При свете портовых фонарей можно было разглядеть капельки пота у нее на лбу и на носу. Ей было очень плохо, но она это заслужила. Ей пришлось залезть в багажник, после того как он основательно огляделся и убедился, что за ними никто не наблюдает. Моник свернулась, как ежик, и тихо заплакала. Что ж, для этого у нее были все основания. Дома ему снова удалось провести ее незаметно из машины в квартиру. Она вылезала из багажника раздражающе медленно и страшно неуклюже – эта женщина была явно ужасно неспортивной, к тому же ей, очевидно, здорово мешал мучительно давивший мочевой пузырь, потому что первым, что она сказала, когда они оказались в доме, было: – О, пожалуйста, пустите меня в туалет! Пожалуйста, пожалуйста! Он покачал головой – пусть видит, что он может быть таким же упрямым, как и она, – после чего повел ее вниз, в подвал, в котором не было окон и который выглядел как огромная каменная нора. Там было одно маленькое помещение, где на деревянных полках хранились консервные банки. Больше там ничего не было – он в конце концов не собирался держать у себя в плену женщину. Толкнув Моник в холодную тьму, он запер дверь и пошел по ступенькам вверх, преследуемый ее криком. Когда он запер верхнюю подвальную дверь, крики стихли. В изнеможении он пригладил волосы. Что ж, он получил лишь передышку, но не более: это должно было быть ему ясно. В конце концов, ему придется найти решение – не мог же он оставить Моник Лафонд гнить там, внизу, в этой ледяной темной могиле… Или все же мог? Тогда ему больше ничего не придется делать, только когда-нибудь потом убрать то, что от нее останется. Он прошел в гостиную и включил торшер рядом с диваном. Ему нравился его мягкий, теплый свет. В огромной чугунной печи горели поленья, распространяя приятное тепло. Он налил себе виски, глотнул, почувствовал, как обжигающая жидкость пронеслась через глотку, и насладился огнем, который охватил его тело. Он знал, что порой пил лишнее, но вовсе не был типичным алкоголиком. Ему достаточно было выпить небольшую дозу, чтобы почувствовать себя сильнее и увереннее. Его взгляд упал на телефон. Он так страстно желал услышать ее голос! И хотя ему вовсе не хотелось быть назойливым, он все же, немного поколебавшись, поднял трубку и набрал номер. Пока он ждал, что она ответит, его сердце громко колотилось. «Господи, хоть бы она была дома! – вертелось у него в голове. – Мне нужно с ней поговорить. Мне нужно убедиться, что она еще есть. Что она еще есть для меня, что я ей нравлюсь, что она полюбит меня в один прекрасный день…» Трубку не брали так долго, что он уже решил, что ее нет дома, и разочарование вызвало в нем такую сильную боль, которую, как ему казалось, он не может вытерпеть. Он уже хотел было положить трубку, когда на другом конце провода все-таки ответили. – Да? – спросила она, запыхавшись. У нее был самый красивый голос в мире, сладкий, мелодичный, мягкий и полный волшебных обещаний. Облегчение переполнило его, и он почувствовал, насколько сильно жаждал ее и как сильно в своих мыслях сливался с ней воедино. – О, ты все-таки дома, Лаура! – неуклюже произнес он, и это совсем не вязалось с тем, что он чувствовал. – Я уже думал… впрочем, неважно. Это Кристофер. У тебя есть желание пойти сегодня со мной куда-нибудь перекусить? Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь