Я с трудом сглотнул. Как можно было сказать ей, что сама мысль о рисе причиняет мне физическую боль? Не «просто» из-за ужинов школьных времен, но и из-за того, что следовало после. Глава 2. Сара На самом деле Том был не в моем вкусе. Если бы не годовщина, я бы даже не согласилась на свидание. Но не могла – не хотела – оставаться одна той ночью. Боль не утихала ни на минуту и терзала меня каждый день. Годовщины не должны иметь такое значение. Но они почему-то важны, так ведь? Поэтому я была благодарна – нет, отчаянно благодарна – за компанию. На самом деле тот вечер помнится мне настолько ясно, словно разворачивается передо мной на киноэкране. – Что это за запах? – спросил Том после того, как я осознала, что предлагаю ему пойти ко мне, а не в какой-нибудь модный ресторан. Я не сомневалась, что место было бы модным, поскольку с таким акцентом и строгим костюмом парень выглядел шикарно. Но мысль о людях, которые сидели бы вокруг, болтая о пустяках, сводила с ума. Особенно сегодня. Кроме того, я искренне беспокоилась о том, что ризотто пропадет. Не выносила выбрасывать еду. До сих пор не выношу. Слишком часто голодала. – Запах? – переспросила я. – Это благовония. Я наблюдала, как он оглядывает беспорядок вокруг. Знай я, что приведу кого-то, сперва прибралась бы. На спинках стульев сохла одежда, повсюду валялись наброски, а в раковине лежали грязные тарелки. А еще мне стоило перед уходом открыть окна, чтобы избавиться от запаха травки. Теперь, когда мы остались одни, вдали от класса, у меня появилась возможность детальнее рассмотреть своего гостя. Я оценивала его высокий рост и телосложение, как если бы рисовала его обнаженным. Возможно, вы об этом не знаете, но большинство художников поступают именно так при первой встрече. Том Уилкинс был не в моем вкусе. Во-первых, у него были короткие светлые волосы, а кожа выглядела по-детски гладкой и очень чистой. Я подозревала, что он чист и в другом смысле, хотя наверняка не всегда можно сказать. Еще у него имелась привычка нервно заламывать руки. Это я нашла довольно милым. По дороге он успел рассказать, что не пьет алкоголь и «страстно увлечен» Моцартом. Я, конечно, знала имя, но никогда не слушала музыку этого парня. – А мне нравится «Перламутровый джем»[1], – сказала я. – Мы разве о еде говорим? – Очень смешно. Он нахмурился: – Почему? Тут я поняла, что он серьезно. – «Перламутровый джем» – название группы. – Я разразилась смехом. – Ты где был вообще? – Давайте посмотрим. – Он начал загибать пальцы. – Вырос в Лондоне. Потом была школа-интернат в Сомерсете. Университет в Рединге, а теперь я снова вернулся в Лондон. – Я тебя не про историю твоей жизни спросила. Просто пыталась пошутить о том, что ты не знаешь «Перламутровый джем». – В самом деле? – нахмурившись, спросил он. Неужели он правда это всерьез? Однако мой инстинкт подсказывал, что этот высокий, неуклюжий мужчина с медлительной и осторожной манерой разговаривать был абсолютно честен. Том оказался откровенным собеседником. Он принимал все, что я говорила, за чистую монету. Это удивительно освежало. А еще он был забавным, словно не возражал против шуток над самим собой. – Взгляни на это, – сказал он, указывая на левый глаз, который был слегка опущен. Мы сидели друг напротив друга в креслах-мешках и ели ризотто, которое я на этой неделе разогревала уже дважды. Тем не менее Том выглядел благодарным и ел так быстро, что вилка не задерживалась у него во рту дольше секунды. Мне было неловко из-за того, что я не могла предложить ему добавку. – Когда я был ребенком, это называли ленивым глазом, – продолжил он слегка застенчиво. – Но я никогда не ленился. Наоборот, был до крайности добросовестным в учебе. Всегда. Меня не очень-то беспокоил его глаз, хотя было очевидно, что Том хотел выставить напоказ свой недостаток. Я этим восхищалась. – Медицинское название – амблиопия, – добавил он, – и ею страдают от двух до трех процентов детей. Можно вылечить, если выявить достаточно рано. Но сестра-хозяйка от этого отмахнулась. – Сестра-хозяйка. Ты лежал в больнице? – Нет. Она отвечала за то, что мы в школе называли пастырским попечением. Затем он хмыкнул, будто о попечении там и речи не шло. Обо мне пеклась моя мама. «Улыбнись, Сара, – всегда говорила она, фотографируя. – Покажи мне свою прекрасную улыбку». Тогда наша жизнь казалась идиллической. Но я другой и не знала. По крайней мере, Том не слишком расспрашивал о моем прошлом. Зато принимал на веру всю ту чушь про большую счастливую семью. Узнай он правду, второго свидания не было бы. – Что подтолкнуло тебя заняться рисунком с натуры? – спросил он. Я пожала плечами: – Меня попросили позировать, когда я училась в школе искусств, и мне стало интересно. – Тебе не было неловко снимать свою… – Он замолчал, словно ему было слишком стыдно закончить фразу. – Мою одежду? Нет. Почему мне должно быть неловко? У тела прекрасная конструкция. Оно создано для того, чтобы его выставляли напоказ. – Но почему люди становятся моделями? – Он нахмурился, точно маленький ребенок, которому нужно что-то объяснить. – То есть за это ведь не могут много платить. – Возможно, тебе так кажется, но Мод говорит, что помогает любая мелочь. А еще ей нравится компания. После этого он немного помолчал, словно обдумывая услышанное. – Подумал, не мог бы я… – начал он, когда мы покончили с едой. Затем замолчал. – Да? – спросила я, ободряюще наклоняясь вперед. Разве не поэтому привела его? Мне нужен был кто-то или что-то, чтобы отгородиться от воспоминаний. Снотворное не справлялось. От выпивки становилось еще хуже. Вот я и пыталась скрыть свои переживания за улыбками. Это помогало убедить себя в том, что все замечательно. Что я – одна из тех беззаботных людей, которые плывут по жизни безо всяких преград. – Подумал, не мог бы я помыть за тебя посуду? Он действительно это хотел сказать? Или собирался предложить заняться сексом и струсил на половине пути? – О! Нет, не волнуйся. – Я пожала плечами. – Попозже помою. Том нахмурился: – А ты знаешь, что если оставить еду на тарелках, то за двадцать минут количество бактерий удвоится? – Шутишь? – Нет. Это правда. Этот человек походил на какую-то суетливую ходячую энциклопедию. Он уже начинал выносить мне мозг. Но в ту ночь я не могла оставаться одна. Не могла. Поэтому махнула рукой в сторону раковины, полной мисок из-под хлопьев и грязных кружек, в которых разводила краски. – Будь моим гостем. – Я уже твой гость, – серьезно ответил он. – Скажи, где ты хранишь жидкость для мытья посуды. – Вообще-то она закончилась. Я не добавила, что обычно просто ополаскиваю тарелки и кружки под краном, даже если вода холодная из-за того, что нет денег для счетчика. – Тогда схожу и куплю. Где ближайший магазин? Вот и все. Я больше не могла это выносить. Мне хотелось лишь секса. Я подошла к нему, встала на цыпочки, чтобы обнять за шею, и осторожно притянула его лицо к себе. – Поцелуй меня, – взмолилась я. – Пожалуйста. Он выглядел так, как будто ему предложили жениться. – Уверена? Мы ведь едва знаем друг друга. Я хотела закричать: «В том-то и дело!» Мне нужно забыться, а не связывать себя обязательствами. – Никогда не встречала людей, похожих на тебя, Том, – сказала я. Это было достаточно правдиво. – Это потому, что… Я взяла на себя инициативу и заглушила то, что должно было прозвучать дальше. Губы у него были теплыми. Я почти ждала, что он оттолкнет меня, но Том этого не сделал. Его язык оказался куда опытнее, чем я предполагала. Только один человек целовал меня так же. Долгими, глубокими поцелуями, которые проникали прямо внутрь и продолжались вечно. Он обхватил мою голову руками. Это заставляло почувствовать себя желанной. Особенной. Том Уилкинс был не в моем вкусе! Вообще. Но что-то в его поцелуе это изменило. Мое тело запылало. Как и голова. Он наклонился за добавкой. Наши губы словно магнитом притягивало. – Я сейчас уйду, – в конце концов сказал он. На меня снова нахлынула паника. – Ты не хочешь остаться на ночь? – Конечно, хочу, Сара. Но не раньше, чем мы узнаем друг друга получше. – Пожалуйста, останься. – Я не смогла сдержать истерических всхлипов. – Не хочу быть одна.