— Укротила! Повезло тебе просто, что я вовремя вышел. Джек — нехороший пес, совсем одичал. В лесу живет, на людей нападает. Меня только боится — получал уже. Ну и помнит, что я с хозяином его общался. — А кто у него был хозяин? — Да вот здесь жил, — дедок махнул на избушку, — плохой человек, гнилой. Захотелось ему перемен — и сюда из Москвы явился. Дом построил, горами потешился, собаку пригрел. Потом надоело — и дальше по свету скакать. Жилье на продажу выставил, а пса бросил. — Сам уехал, а собаку не взял? — Сказал, на новом месте новую заведет. — Ничего себе! А сейчас в этом доме что? — Риелторы пытались под курортников сдавать, но не пошло дело. — Почему? — Глушь. Достопримечательности далеко. Автобуса нет. Маша усмехнулась: — Подумаешь! Зато дом красивый. Уединение, лес рядом. Воздух какой! — Красивый он только с виду, а построен криво-косо. Еще и хозяйской руки нет, — вечно то протечки, то канализация воняет. И Джек еще: под забор приходит, воет, туристов раздражает. Так что нет больше желающих арендовать. Пустует дом, ветшает. Хозяин каждый год цену сбрасывает. — И сколько сейчас? Дедок назвал сумму. Ничего себе — целый дом по цене однокомнатной квартиры! — Я его куплю, — пообещала Маша. * * * Маша всю жизнь прожила в «муравейниках», горячую воду в трубах и прочие удобства воспринимала как должное, поэтому частный дом ее ошеломил. Каждый день новое приключение: то сколопендра заползла или рой летучих муравьев залетел, то свет погас, то пол провалился. До магазинов неблизко, машины нет, все необходимое таскай на своем горбу. Да и проклятый пес — наследство от бывшего хозяина — нервировал. Джеку явно не нравилось, что в его бывшем жилище завелась какая-то дамочка. Днем не показывался, но по ночам выбирался из лесу, устраивался под окном спальни и выл — негромко, тоскливо, надсадно. — Да вызови ты ловцов каких-нибудь! Или хоть охотников найми! — увещевал соседский дед. — Пусть пристрелят его. Но Маша твердо отвечала: — За что его стрелять? Я понимаю: обидно ему. Потерплю. Она упорно пыталась подружиться с собакой. Закупила мешок корма, обязательно ставила под калиткой плошку с едой и питьем. Но Джек к угощению не притрагивался — все доставалось бродячим котам. Соседи принимали Машу за очередную эксцентричную москвичку. Явно ждали: поначалу будет всем восторгаться, бродить по горам, рисовать пейзажи, но очень быстро заскучает и смоется обратно в столицу. Но уезжать ей было некуда. Все сбережения ушли на дом, жалкие остатки стремительно утекали на занавески, постельное белье, постоянный мелкий ремонт. Нужно было искать работу. Куда только устроишься в курортном поселке? Аниматором, детей приезжих буржуев развлекать? Администратором, по двенадцать часов в день за стойкой, размещать гостей и выслушивать их претензии? В магазин продавцом?! В Лос-Анджелесе она одно время работала — поющей официанткой. Разносила кушанья, а пару раз за вечер подходила к микрофону. Но в Розе Хутор подобной профессии не имелось, а просто певицей Машу ни в один ресторан не взяли. В итоге получила место на самой обочине сектора luxury — в дорогом СПА-салоне. Ей выдали красивую форму, оформили скидку на маникюр с массажами и выдали бесплатный ски-пасс. Работа, правда, оказалась скучнейшая: набирать клиентам ванны (хвоя, бишофит, морская соль), помогать в них забраться и подавать полотенца. Салон располагался при пятизвездочном отеле, и публика здесь собиралась изысканная. «Бентли» на парковке и бриллианты на часах кружили головы. С клиентками-дамами сотрудницы общались холодно-вежливо, зато перед клиентами-мужчинами стелились. Кто плавал мельче, старался за чаевые. Остальные надеялись очаровать, поразить, влюбить, женить. Маша поневоле втянулась во всеобщий марафон. Перед каждой сменой она тщательно укладывала волосы, красилась. Полотенца подавала с голливудской улыбкой, всегда старалась сказать клиенту приятное, чем-то порадовать. Но тягаться со свежими, юными коллегами оказалось нереально. Изюминки-чертовинки в ней не имелось, апгрейда, омоложений-подтяжек Маша не делала, острое словцо к месту ввернуть не могла, кокетничать не научилась. Заезжие богачи равнодушно давали на чай, но никто не смотрел на нее с вожделением — воспринимали ее как персонал, безмолвную «подай-принеси». «А ведь могла бы с Денисом по всему миру ездить! Сама бы сейчас по крутым салонам ходила, а все мне прислуживали!» — переживала Маша. Собственное жалкое положение ее задевало, тем более кругом столько богачей: в люксовых отелях живут или в собственные огромные особняки приезжают. Ей тоже хотелось вести расслабленную жизнь рантье — слушать на балконе записи фортепьянных концертов в исполнении Дениса, пить белое вино со льдом и снисходительно хвалить помощницу по хозяйству за вкусный ужин. Но вместо этого на работе весь день на ногах, да еще дома то полы приходится драить, то унитаз мыть. А когда вдруг розетка ломалась или котел работать переставал — вообще хоть плачь. Сосед помогал, но ворчал: — Некогда мне! Мужа себе найди, пусть он возится. — Ой, а у вас «мужья на час» есть? Ну, фирмы такие, где можно помощь по хозяйству заказать? — У нас не столица, а курорт. Рес-пе-кта-бель-ный. Нормальный местный никогда не пойдет прочищать канализацию, если можно работать лыжным инструктором. — Да мне не обязательно нормального, — развеселилась Маша. — Лишь бы гвоздь умел забить. — Ну, алкаша приваживать я тоже не позволю, — отбрил дедок. — И так одна-одинешенька на окраине живешь. — Он задумался. — Есть у меня один знакомец — Василич. Человек хороший, но блаженный. — Это в каком смысле? — испугалась Маша. — Живет один, в лесу. Говорит, что язык птиц понимает: разговаривает с ними — они в ответ что-то чирикают. Но руки золотые. — Представляю, как от вашего протеже пахнет, — сморщила нос Маша. — У него сруб рядом с водопадом, — усмехнулся сосед. — И моется там, и вещи свои стирает. — А зимой? — До белых мух в своей времянке сидит. Только когда совсем морозы, в Сочи перебирается. У него там квартира. — Ну-у… зовите вашего аборигена. Когда Маша увидела Василича, решила: настоящий йети — длинные волосы, борода, усищи, рубашка из холстины, лицо обветренное, ручищи огромные, натруженные. Но глаза (пусть прятались под огромными бровями-кустами) глядели осмысленно. И Ванессу Мэй он попросил выключить. — Почему? — удивилась Маша. — Не люблю суррогаты, — поморщился гость. Она улыбнулась, поставила Первый концерт Чайковского (за роялем, конечно, Денис). Абориген кивнул: — Нормально, — и отправился воевать с подтекающим котлом. Потом выпили чаю. Василич не чурался застольной беседы. — А правда, что вы прямо в глухом лесу живете? — первым делом спросила Маша. — Правда. — Убеждения? — Она подмигнула: — Или от кого-то прячетесь? Он пожал плечами: — Ни от кого не прячусь, но людей не люблю. — Почему? — Вечно у вас театр: то одна декорация, то другая. И самому актерствовать надо. А в лесу — все настоящее: яркие краски, тишина, никто тебя не трогает. Она прищурилась: — А живете на что? Натуральное хозяйство? — Пчелы есть. Апельсины, мандарины, кумкват сажаю. Травы собираю, грибы. Покупателей хватает. — Все равно должна быть причина, чтоб отшельником стать. Вас по бизнесу кинули? Или любовь несчастная? — Нет никакой причины. Я просто никогда особо не умел общаться с людьми, но долго пытался: учился, работал, тусовки-вечеринки. И вечно через силу! Сижу в кафе, ем эрзац-еду, дышу дымом. А годам к сорока наконец решил: зачем через себя переступать? И сбежал, построил хижину. В пяти километрах от ближайшей цивилизации чувствую себя просто отлично. — Но как же без цивилизации? А готовить? Книжку вечером почитать? Или если вдруг к врачу срочно надо?! — Газовая плитка. Генератор. Квадроцикл. А в телевизоре или ванне-джакузи я не нуждаюсь. Он взглянул проницательно: