— Да. То ли детский, то ли женский, но, в любом случае, идиотский голос — явно ненастоящий: — Антон Малой, вы получили письмо? — фамилия была произнесена правильно. И сразу же, словно подбадривая себя, незнакомец непонятного пола и возраста произнёс эту же фразу в утвердительной форме: — Вы получили письмо… — Ка-кое письмо? — успев растеряться от неожиданности, ставшей таковой в дальнем углу ожидания, быстро мчась по сериальным фрагментам памяти и беря себя в руки, ответил вопросом Малой. — Бросьте кривляться, — голос нервничал-таки, судя по торопливости. — Это мы вам писали… — с ударением на «мы», из чего Малой смог предположить, что звонит одиночка. — Слушайте, Антон Малой… — опять полное обращение, как не принято, имя-фамилия, наверное, специально для отвлекающей, искусственной особой приметы. — …Сохранение в тайне произошедшего в туалете травматологического отделения будет стоить сто тысяч долларов. Срок — неделя. Куда и как — сообщим. Повторять не буду. Затянете — факт станет известен. И уж точно не полиции. — Послушайте! Сто тысяч долларов — несуразная цифра. Откуда?! Он остановил свой эмоциональный трёп — толку-то говорить в пустое пространство. И тут же выделил первое обнадёживающее противоречие: «мы писали», но в конце «повторять не буду». Точно одиночка! Уже хорошо. Чем это лучше, додумывать не стал — другими соображениями увлёкся: «Та-ак… Номер абонента — вот он. Ничего примечательного. Симка-то, поди, уже в мусорную урну полетела… А почему в урну? С улицы разговор шёл — гул был слышен, машины… Та-ак… Ну, в любом случае, начинать надо с телефонистов… Рано я из отдела ушёл. Придётся возвращаться… Плохая примета, чёрт!» Антон вдруг поймал себя на том, что про «плохую примету» он подумал не отвлечённо по тысячелетней традиции мракобесия, а совершенно серьёзно — испуганно, словно бы раньше не раз убеждался в справедливости правила не возвращаться. Упрекнул себя в мнительности. Но по приходу обратно в отдел удивил дежурного не только своим возвращением, но и просьбой посмотреться в зеркало в дежурке. Снова оказавшись в отделе полиции — теперь по другому поводу — Малой очень быстро начал себя костерить за глупость: «Какого чёрта я сюда, дурак, за помощью попёрся?! Нашёл, где помощь искать — в ментовке!» И действительно, вполне прогнозируемая реакция его знакомых и даже приятелей (друзей у него там не было, то ли потому, что там дружба в принципе невозможна из-за людоедской сути организации, то ли потому, что Малой и сам с трудом сдруживался с кем-либо) выражалась в выкатывании насколько это возможно глаз из орбит и вопроса-недоумения «Как это можно без санкции-то?!». Служивые могли не только незаконные действия, но и законные — профессионально обязательные даже! — свои действия делать строго по приказу, а не по служебной обязанности. Но среди тех, кто приказывает, у участкового были даже не приятели… Да и знакомые только наполовину — он их и о них знал, а они о нём — совсем необязательно. Впрочем… Прежде чем Антон окончательно убедился в своей суетливой ошибке и начал её исправлять, уйдя из отдела для самостоятельного расследования в незаконном режиме, его успели вызвать к начальнику. — В чём дело, господин участковый инспектор? — полковник с пропечённым в солярии лицом, напоминавшим жареный пельмень, сразу обозначил служебные позиции. Вытягивать руки по швам Малой, одетый в «гражданку», не стал, но и демонстративно «борзеть» — тоже. Хотя хотелось… Ох, как хотелось! Так, как никогда раньше — до удивления. Но захватил интерес: Антону вдруг представилось, что у полковника лицо не пельмень, а пятно. — Вы о чём коллег просите? О проведении следственно-оперативных мероприятий. Так? Малой кивнул — вилять или, тем более, отказываться смысла не было — полковник сам бывший опер. — Ну а почему в таком неофициальном порядке-то? Потерпевший есть? Заявление есть? — Малой потряс головой — не про себя же рассказывать! — Ну дак, а в чём же дело тогда?! Даже если возмущался полковник театрально, являя миру — и себе как его части! — представление максимальной законопослушности, то делал это до такой степени убедительно, что это его «ну дак!» звучало, как будто с «м» в начале. Затем начальник отдела рассыпался пятиминутной лекцией из области воспитательной работы с личным составом, в конце которой подошёл к Малому вплотную, склонился к его уху и прошептал: — Сам, Антоша, сам… И тихо… А как раскрутишь дело, тогда и докладывай — победителей не судят… Мало того, ещё и незаконные действия помогают узаконить… И сразу же, сделав шаг назад, в голос… Командирский: — Идите пока. Почитайте ещё раз закон «О полиции»… Пусть он, вообще, у вас станет настольной книгой. Это будет вам напоминать обязанности и, главное, права участкового уполномоченного. Свободны. И характерный жест-отмашка рукой: «Пшёл вон». Хотя… После искреннего шёпота, скорее всё-таки, менее пренебрежительно: «Вали отсюда». Выходя из кабинета в приёмную, Малой подумал, что полковник стал для него Полковником, который своими беззвучными словами почти стёр из воображения, как тряпкой с доски, пятно-блин, вертикально стоявший на бюсте-подставке с золотыми погонами. А финальный во встрече жест смахнул и развеял все осыпавшиеся остатки-пылинки этого нечеловеческого образа, оголив-таки под пельменем ещё и человеческое лицо. — Ну сам, так сам! — сказал он вслух, когда за ним закрылась входная дверь в отдел. — Сразу было ясно. Взгляд в студенческую юность — Антон — Здравствуйте, Антон, — услышал он как-то в коридоре уверенно-правильный голос за спиной и повернулся с вопросом на лице. Перед ним стоял в дешёвой пиджачной паре и отработанно оптимистично улыбался университетский активист из числа студентов. Иван Петрович Сидоров. Ни больше ни меньше. Именно так в паспорте. Именно так в студенческих разговорах. Иногда просто одно слово — «активист». Точнее, конечно, было бы «карьерист», ибо туповат и учение подменяет общественной незаменимостью, но в «карьеристе» все было бы слишком прямолинейно, без изящества. «Активист» был приятней для ушей эстетствующих во всём молодых людей — студентов университета. Так вот это Активист его окликнул. Антон кивком ответил на приветствие и сохранил вопрос на лице: чем могу, дескать? — У меня к вам, разговор, Антон. Важный. Даже не просто разговор. Предложение. Серьёзное. — Слушаю вас, Иван Петрович. — Может мы не здесь пообщаемся? Может к нам в штаб пройдём? Там удобнее будет. «Кому?» — подумал Антон и согласился. В штабной комнате Активист, сняв пиджак и повесив его на высокую спинку директорского кресла, привычно удобно уселся за свой начальственный стол и жестом функционера пригласил Малого садиться на один из приставленных к совещательному закруглению стульев. — Вот о чём я хотел бы с вами поговорить Антон… э-э, как по отчеству? — Можно просто Антон. — Так вот, Антон… Мы в штабе всегда находимся, так сказать, в гуще событий. Держим руку на пульсе общественной жизни университета, — Активист завел свою дежурную предварительную «бодягу». — А как же? Мы должны точно знать, чем живёт и дышит, так сказать, студенческая среда. Мы как активисты обязаны рулить и направлять вектор общественных настроений в нужное русло. Мы должны консолидировать здоровые силы студенчества вокруг себя, сеять позитивный настрой и патриотический энтузиазм. Согласитесь, Антон, что учёба для самой прогрессивной цели всегда продуктивнее, чем безотносительная учёба. Учёба ради учёбы. Мы подсказываем молодым людям самую благородную цель их занятий — служение отчизне… Антона потянуло в сон, но он крепился. Иван Петрович Сидоров — демагог, конечно, и надо сказать, начинающий пока демагог. Что называется, без огонька. Убаюкивает больше, чем на подвиги массы сподвигает. Но он уже подающий большие надежды — фигура официально влиятельная, несмотря на свою сатиричность. Поэтому надо держаться. Хотя Антон уже догадался, о чём пойдет главная речь. Он не просто бодрился — он уже обдумывал свой ответ. — …Вы согласны со мной, Антон? — Вполне. — Так вот… Сама жизнь заставила нас, так сказать, ха-ха, присмотреться к вам, Антон, повнимательнее. Вы — лучший студент на выпускном курсе. Вы уже даже ведете научную работу. Вы заслужили большой авторитет среди не только товарищей, но и преподавателей. Они прямо в восхищении от ваших способностей, скажу вам откровенно. Одним словом, вы нам подходите. — В каком смысле? — Малой специально «включил дурака», чтобы не раздражать общественно-деятельное начальство своей проницательностью. — Я предлагаю вам работу в нашем штабе. Сразу оговорюсь — в наше время это очень важно и это нормально — деятельность в рамках нашей общественной организации самым благотворным образом отразится на вашей дальнейшей карьере. И вероятно, не только в стенах альма-матер, но и дальше по жизни, так сказать. Насколько мне известно, у вас нет серьёзных «толкачей» в жизни. Вы ведь вдвоём с мамой живёте и высокопоставленных родственников у вас нет. Правильно? Активист недвусмысленно смотрел на Малого. Он даже не пытался прикрыть цинизм в глазах. — Да. Всё верно. Она у меня одна… И я у неё один. — Ну вот видите. Значит доложенная мне информация верна. Не зря, так сказать, мои штабные свой хлеб едят. Ха-ха-ха. — А что я должен делать? — Ну пока давайте просто присмотримся друг к другу. Притрёмся, так сказать, ха-ха. Походите на наши заседания. Послушайте наши решения. Вникните в наши методы. Может вы сами для себя решите вначале, что для вас наиболее интересно. У нас ведь работа не из-под палки. Человеку должно быть по-настоящему интересно то, что он делает. Тогда и отдача будет максимальная. Вы согласны со мной, Антон? — Вполне. Антон потом с усмешкой представлял себя в роли студенческого активиста и даже почему-то с повязкой на руке. Стать новым хуньвэйбином ему казалось не просто стыдным, но и смешным. Если над ним как над «ботаником» поначалу смеялись вырвавшиеся во взрослую, мало контролируемую родителями, жизнь другие студенты, то со временем его безусловные успехи заставили их примолкнуть в уважении к его незаурядным способностям. Но общественная деятельность, бессмысленность, глупость и комизм которой держались на самой вершине кретинизма, ничего кроме реально-общественного «фи» не вызывала. С другой стороны… Нельзя в этой дурацкой псевдоактивности видеть одну только сатиричность. Влиятельность-то туповатого в учёбе и умело циничного в жизни «активиста» видели и осознавали все. И никто не мог открыто и высокомерно рассмеяться ему в лицо. Боялись. Все боялись! Даже преподаватели!. Поэтому терпели его и тянули по всем учебным дисциплинам. Значит, в его бессмысленной деятельности был-таки некий смысл. Уж он-то точно не затеряется после получения диплома, который нужен «активисту» исключительно для анкеты. Он-то ведь себя и дальше видит в роли общественного деятеля. Политика! Руководителя какой-нибудь партии! Депутата! Кандидата! И протчая, протчая, протчая… Поэтому он тоже согласен терпеть общественное университетское презрение. И терпение его держится и крепится простой, известной фундаментальной формулой: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним». А что? В этом точно есть смысл. Антон понял, что не станет пренебрегать «активистом». Более того, он живо вольётся в эту «общественную деятельность». Он разовьёт не просто активность — он поставит её на новую организационную основу. Он сделает так, что реально-общественное «фи» в его адрес просто не успеет родиться. Вместо него появится если не уважение, то страх. Который, впрочем, тоже включает в себя уважение пусть и другого, животного, свойства. А он, Антон Малой, заменит самого главного активиста. Да. Так и только так! Если уж выхода нет и надо что-то делать, то делать это «что-то» надо по полной программе и на максимально возможном уровне. Чтобы окружающие в восхищении снимали шляпы. Главное в этой работе — это демонстративная убежденность и твёрдость во взгляде. Тогда окружающие и думать не смогут о предполагаемом его цинизме. Вернее не так… Цинизм-то ведь никуда не денется. Но при нужном антураже «дурак его не заметит, а умный про него не скажет». Очень скоро Малого познакомили со штабным куратором… вернее, Куратором. Да, именно так. С большой буквы! В его облике явственно проглядывалась старая службистская выправка. Он умел приветливо улыбаться и от его улыбки собеседник одновременно потел и мёрз. Куратору понравилась активность и инициатива молодого человека, взалкавшего порядка в стенах альма-матер. Юноша, ведь, всей своей сутью служил живым примером для оболтусов и ряженых куриц, в силу возраста неправильно ещё понимавших, что такое настоящая свобода. Свобода быть полезным Отечеству (с большой буквы, разумеется!). Не всё в высказываниях энтузиаста бесспорно, конечно, но общая направленность, вектор инициатив — верный. Надо только молодому человеку теперь чаще встречаться с Куратором. И не только в штабе активистов из числа студентов университета, а и лично, в неформальной, тэсэзэть, обстановке. В парках, к примеру, скверах. А что? Прогулки на свежем воздухе располагают к размышлениям о жизни, о мироустройстве, о своей роли, об обязанностях и связанными с ними правах. А для начала надо бы ввести в действие прозвучавшее предложение товарища Малого об организации студенческой дружины. Добровольной, конечно же! Причем, дружины общеуниверситетской… Конечно, конечно! Зачем замыкаться в рамках только одного курса? Ведь надо дружиной охватить всё студенчество. Пусть она будет организована по хорошо известному и отработанному принципу, суть которого проста… Ах! Товарищ Малой знает суть этого принципа. Ну что ж? Тем лучше. Надо только продумать механизм поощрения наиболее активных, деятельных и продуктивных дружинников. Надо, чтобы они были не только примером для других, менее сознательных своих товарищей, но пусть они станут и объектом зависти. Да-да, а как же?! Надо чётко показать, что государство любит тех, кто любит его и не жалеет времени и сил для его благополучия и процветания. Кстати!.. Надо бы решить вопрос с особыми приметами… в смысле, признаками дружинников. Наверное, не надо изобретать велосипед, а надо вернуться к старому, испытанному приему — к нарукавным повязкам (кто бы мог подумать?!) с соответствующей аббревиатурой. Товарищ Малой согласен? Ну и чудно! Пусть готовит организационный проект. Кадры… Полномочия там… Права, обязанности. Надо будет его обсудить, внести коррективы… Ну и… Товарищ Малой должен быть готов возглавить студенческую дружину… Так её и назвать, наверное: ДСД — добровольная студенческая дружина. Нет! Не надо с заглавной буквы. В простом, рабочем режиме… Без лишнего пафоса. — Я вот о чём хотел бы с вами поговорить, уважаемый Антон, — во время очередной регулярной «планёрной» прогулки спокойно заговорил Куратор. — Ваши успехи в руководстве ДСД заметны и бесспорны. И не в статистике дело. Хотя и она говорит о многом: повысилась дисциплина студентов, как следствие, улучшились показатели успеваемости, в правильном направлении растёт общественная активность молодежи. Это всё хорошо. Но это можно считать закономерными начальными успехами организации, обусловленными во многом эффектом новизны. Я бы сказал, даже неожиданности для общей массы учащихся, привыкших к так называемой «студенческой вольнице». Когда молодежь в её безответственности ограничивают преподаватели — это одно. И совсем другое, когда она испытывает контроль за собой со стороны своих товарищей. Для неё это неожиданный и даже пугающий фактор. Согласны со мной? — Да, — ещё бы Малой был не согласен! Тем более, что это так и есть. — Но… — Куратор остановил свой неторопливо уверенный шаг и резко повернулся лицом к подшефному собеседнику. — Со временем… Причем, довольно коротким временем! Студенты привыкнут и освоятся в новых для них условиях. На то они и студенты — передовая, тэсэзэть, часть нашей славной молодёжи. Самая грамотная и мыслящая её часть. А человек, ведь, такая скотина, которая ко всему привыкает и приспосабливается. Прямо как клопы и тараканы, честное слово. Согласны со мной? — Да. — А раз они привыкнут и научатся жить в новых условиях, то обязательно появятся неформальные, тэсэзэть, лидеры или просто демагоги-ловцы некрепких человеческих душ. Это закон. Они всегда есть, какие бы благие цели не ставились перед обществом. Заметьте, благие эти цели не для тех, кто их ставит, а для самого этого общества, не до конца способного понять, в чём его благость! В нашем случае — студенческого общества. Всегда найдётся некто, кто станет подобно шавке на слона лаять. И ладно бы, если бы этот лай был конструктивной критикой. То есть, отвергая, предлагал бы свои методы по достижению нашей общей благородной цели. Не-ет!!! Они, эти злопыхатели, будут целенаправленно выискивать возможные, а чаще даже надуманные, минусы в любой передовой общественной инициативе. И ладно бы, коли так. Не одно масштабное дело без организационных и функциональных издержек не обходится. Все эти «кухонные разговоры» были бы нам, как у вас говорится, «по фигу», ведь, собака лает, а караван идет. Но!.. Я не зря сказал, что студенческая, академическая университетская среда — это не простая серая масса тупых и убогих людишек, для которых за счастье иметь тряпку с брендом, японскую машину и путёвку на банановый остров летом. Не-ет, чёрт возьми! Это в большинстве своём эрудированная и высокоинтеллектуальная среда молодых и не пуганных ещё людей, умеющих думать и анализировать происходящее вокруг них. Чтоб им!.. Куратор так разнервничался от собственных слов, что закончил вступление в основную, наставительную часть «планёрки» вполне искренне. Ему пришлось даже немного помолчать, чтобы успокоиться. Они, словно отец с сыном, неспешным шагом прошлись мимо обледеневших скамеек тихого сквера.