— Ну-у… Интрижка обычно сочетается с определением «на стороне»… Стереотип брачной жизни. Назови они своё заведение так, то отпугнули бы часть клиентов. — Тех, кто переживает адюльтер? — Именно. Адюльтер ведь потому и заманчив, что преступен с точки зрения ханжеской морали. Светлана сделала губками разочарование, не сумев скрыть его перероста в брезгливость: — Ханжество само по себе в силу своего лицемерия аморально. Мораль же не может быть аморальной — это нонсенс. Она-то, мораль, как раз в определениях не нуждается. Есть просто мораль и всё. — Хорошо, — Антон принял замечание. — Когда мы говорим ханжеская, то мораль заключаем в кавычки. Светлана, улыбнувшись, согласилась и мигнула ему обоими глазами. Прощупывая друг друга таким образом на трезвую голову, заказали кофе для начала. Стали рассматривать сидящих в зале. — Кроме нас тут четыре парочки, — умаслив лукавством глазки и сузив их для остроты, зашептала Светлана. — Давай поиграем… Попробуем каждый угадать, какая или какие из них в адюльтере. Потом сопоставим… С доказательствами, естественно. — Игра предполагает победителя… А здесь и сейчас он невозможен. Не будем же мы потом открыто у них спрашивать «Скажите, а вы сейчас жене-мужу изменяете?». Побьют! Светлана чисто по-женски надулась, но возразила по-мужски: — Ничего ни у кого спрашивать не придётся. В конкурсе будут участвовать подмеченные визуальные доказательства… Конкурс, кстати, может и не состояться — если мы одно и то же представим друг другу… Поведение людей, вынужденных что-то скрывать, всегда отличается от обыденного. Никогда не замечал, что у тайных любовников и страсти, и нежности друг к другу больше, чем у законных супругов? Последнее слово Светлана произнесла с пренебрежением в голосе и произношении: звук «г» был, скорее, звуком «х», только не глухим, а звонким. — Ты была замужем? Она слишком явно показывала, как ей неприятно. Она играла. И похоже, что привычно уже. — Не сложилось? Антон, как настоящий исследователь, ощутил азарт, препарируя её память. — А почему? Уж не из-за адюльтера ли? А чьего? Твоего или его? — Так много бестактных вопросов на первой же встрече… Настоящий мент!.. Она словно бы пыталась отгородиться частоколом ровных зубов в ледяном оскале, называемом почему-то вежливой улыбкой. — …Но у нас же не допрос… А беседа по душам… А душа от кофе уже не разворачивается… Теперь она подмигнула одним глазом. И впрямь! Затравочный кофе был выпит. Пора было уже продолжать-наращивать. И Антон снова ей подыграл, шутливо, но звучно хлопнув в ладоши: — Официант, вина! — И закуски! — по-простецки весело и громко сказала Светлана и засмеялась, разряжая нечаянный напряг. Антону становилось комфортно. — А играть-то будем? Или… — Будем-будем. Вина выпьем и разыграемся. Ну, не тупо же жрать сюда пришли! Глава 21 Когда часа через полтора Антон увидел, что к ним по залу (демонстрируя себя) от входа идёт Диана, то подумал, что и не вспоминал о ней… о них с тех пор, как заговорил со Светланой. Он скосил взгляд на собеседницу — та тоже не ждала подружку и смотрела теперь неуверенно. Было от чего! Диана выглядела ослепительно: одета-причёсана-накрашена… Судя по макияжу, она поцелуев не предполагала — она разила наповал ещё до них. Антону самонадеянно хотелось думать, что она целится именно в него, ведь она было одна. Впрочем, может Кира в сортире задержался? — Представляете? Дома его нет… Звоню ему, звоню… Никто не отвечает… Наверное, опять где-нибудь пьёт… Это прозвучало уже чуть ли не намёком. Диана говорила немного нервно — как всегда вначале, когда тщательная подготовка переходит уже в само событие. Светлана взглянула на неё с разрешённой алкоголем откровенностью: «Чё ты вообще припёрлась-то? Сидела бы дома и ждала своего супруг-ха Киру! Кашу бы и щи ему варила на кухне». Антон, не во все глаза, конечно, и не раскрыв рот, но смотрел на Диану, не отрываясь. Ему нравилась её нервозность… Стервозная нервозность! Или нервозная стервозность — всё равно… Ему нравилось думать, что из-за него. Но говорить что-то он пока не хотел — слушал. И молча наливал вино. Светлана быстро и совершенно спокойно и естественно смирилась со своей вторичностью, а Антон, танцуя с Дианой в целомудренном, трезвом ещё, обниме, сказал ей в ухо, словно ва-банк ставку сделал: — Ты ведь не Киру ждала-вызванивала… Ты ведь марафет наводила, пока мы были здесь… Правда? Диана, зачем я тебе? Спасательный круг для гордости понадобился? То ли под макияжем, то ли от дьявольской игры, но лицо её на эту дерзость цвет не поменяло. А вот глаза!.. Хоть она и увела их сразу, грациозно склонив, как в вальсе, голову набок, но Антон ждал примерно такой реакции, и он увидеть её успел — зрачки её сузились от его слов почти мгновенно. Она молчала. Антон и этому не удивился. Не дура же она, чтобы театрально «возмущаться» — тут уже никакая краска на лице не спасла бы. Когда вернулись к столику, Светланы не было. Мало того! Прижатая её пустым бокалом, на столе явственно лежала купюра… Как упрёк, как укор Диане за устроенное представление, и как пощёчина Антону за лёгкую измену. Стыдились недолго. Неудобство растворили в коньяке. Но ещё только начав глотать породистый алкоголь и предвкушая наступающее благодаря ему оживление, Антон отметил, что расслабления у него и у неё совершенно разной природы… Он, словно бы оклемавшись от контузии её внешностью, танцевальной близостью, запахом её духов и прочим начищенным к бою арсеналом, начинает ощущать некий подъём, азарт даже — воодушевление. Она же — наоборот — забыв о нерве, стала остывать, как дохлая селёдка. Неинтересен он ей!.. «Тогда чего ж сюда припёрлась?!» — в точности повторил он про себя вопрос обиженной Светланы. Помолчали, глядя по сторонам, причём молчание имело совершенно ясное натужное свойство. Антон сходил в туалет… Диана сходила… Снова молча посидели, стараясь друг на друга не смотреть… — Послушай, Диана, если тебе в лом стало тут торчать, то не старайся быть вежливой в своём неуходе, иначе чрезмерность учтивости приведёт к обратному результату — ты, в конце концов, зевнёшь. Даже если бы это было сказано с ироничной интонацией, то и шутливая форма не смогла бы смягчить злобного содержания, а Антон, однако, был ещё и совершенно серьёзен… Правда, отнюдь не хладнокровен — на ощутимом уже взводе, который легко теперь мог проявиться хоть в смертельной драке, хоть в любовной страсти — смотря куда направить. — Нет-нет, Антон… Извини… Просто голова разболелась… — Малой, не прячась и не смущаясь, откровенно гоготнул анекдотичности ответа. Диане пришлось улыбнуться… Впрочем, улыбка выглядела уже не натужно-театральной, а вполне искренней. — …Не смейся, Антон… Нет, правда! Это от нервов. Кирилл стал много пить в последнее время… Вот и теперь — где он? Ответная на её потепление улыбка Антона на последнем восклицании Дианы стала откровенно саркастической, превратившись в конце в брезгливо сжатые в кривизне губы. Он ещё и сморщился: — Диана! Перестань! Чё ты мне тут лепишь!.. Она даже испугалась… И опять искренне. Широко раскрытыми глазами она смотрела так, словно бы не снаружи Антона разглядывала, а внутри него рылась, пытаясь заглянуть в самую его душу, в самое его не только сознание, но и подсознание. Она пыталась его разгадать и предсказать, как будто по известному ей его диагнозу он в приступе может быть опасен. Антон прекратил разоблачать её лицемерие («Бабье — конечно, бабье! Глупая баба! Специально кафе она выбрала, дура… Мозги сначала научи работать… Если они есть!») и замолчал. Даже отвернулся от неё, спасаясь от самого себя. Наконец прозвучал оберег от ссоры: — Мне пора, Антон. Она это сказала, одновременно пытаясь быть и ласковой и безапелляционной. — Я провожу! — его тон тоже не допустил возражений. Такси остановилось в квартале от её дома. — Всё. Пока. Дальше я сама. Ты же понимаешь… Он кивнул, что понимает и что согласен. Но следом за ней незаметно и неслышно вышел, тихо прикрыл дверцу машины, показав таксисту пальцем «тс-с-с».