Вошла пара — мужчина и женщина: — Здравствуйте. Вы нас вызывали. — Фамилия? Они назвались. — Жалоба на вас, — наставительным тоном заговорил участковый, роясь в стопке бумаг. — Вот она. Соседка ваша жалуется, что… Цитирую: «Со свету меня сжить хотят и всякие козни строят». Далее идёт перечисление козней… Читать не буду — сами знаете, поди… Или прочесть?! Женское лицо растянулось в улыбке, выражавшей неудобство в формате «Ну-у, вы же понимаете…»: — Она старенькая и немножко уже не в себе… — Сумасшедшая, вы хотите сказать? Женское лицо изобразило неудобное согласие. Взорвался мужчина: — Её нельзя назвать сумасшедшей, хоть у неё и справка есть! — Да? Интересно… — Там сходить нечему и не с чего… Она вообще — безмозглая! — Не горячитесь… Антон это промолвил, не услышав собственный голос — в голове после громкой реплики мужчины поднялся шум, словно эхо — отголосок его возмущения. Лица обоих посетителей стали расплываться в пятна. На глазах! Малой даже опускал их специально, будто вчитываясь в бумаги, и поднимал снова — не помогало. Пятна говорящие. Одно, мужское, своей нижней дыркой — бывшим ртом — уверенно и громко доказывало, что старуха-соседка — безмозглая дура. Причём чем чаще звучало определение «безмозглая», тем сильнее шумело, свистело — даже визжало уже! — у Антона в голове. Он механически и очень кратко (чтобы побыстрее от них отделаться) записывал суть их показаний и ответных претензий, будучи не в состоянии на них сосредоточиться. Только бы это быстрее закончилось! Но словесный поток мучительно продолжался… Антон не выдержал: — Прекратите! — Что прекратить? — растерялся мужчина. — Прекратите называть её… Малой застрял в боязни произнести ключевое слово. — Безмозглой, что ли? — подсказал мужчина, и утихавший уже было ураган снова прорезал голову Антона своим пронзительным порывом. — Да! — он почти выкрикнул ответ с искажённой мукой лицом. Опущенными глазами он увидел, как женская рука легла на задрожавшую в растерянности мужскую руку. — Вам плохо? — донёсся сквозь медленно утихающий ветер участливый женский голос. — Может вы в другой раз нас вызовите? Антон взял себя в руки. Голова успокоилась. — Нет. Всё в порядке. Ваши показания понятны. Распишитесь… Вы и вы… Здесь и здесь… Теперь я вызову вашу соседку… — Да! — снова взорвался мужчина. — Сами сможете убедиться, что она без… Не в себе. По ней дурдом скучает. До свидания. Когда дверь закрылась, Антон чуть ли не вслух пробормотал, что дурдом скучает и по нему самому тоже. Теперь — сейчас! — пресловутую соседку он не собирался видеть ни в коем случае. Повестку, которая медленно пойдёт по почте, он выписал ей на максимально отдалённый срок. — Входите. Тишина. Никакого движения. Антон успел даже мечтательно почувствовать лёгкость, освободившую его голову от болезненных приступов, во время которых череп распирало так, что казалось, будто из ушей что-то такое аж свищет, на простой воздух, кстати, своей плотностью совсем не похожее. Теперь в голове не ветер дул, а ветерок гулял. Сродни лёгкому сквознячку, ласкавшему то лицо, то затылок, когда открывалась входная дверь. Он потому и выглянул в коридор, что помнил — людей было больше, чем двое этих предыдущих. Почему же никто не заходит? В коридоре сидели трое: возрастом приближающийся к мудрости мужчина с академической бородкой и явная бабуля с явным внучком, который сразу устремил в участкового взгляд такой влажной чистоты, трагической обиды и заплаканной надежды, что Малой невольно подумал с усмешкой о похищенной у него игрушке. «Интересно, где было совершено преступление, — обретая в шутливости прежнюю реальность, игриво подумал Антон, — в песочнице двора или детсада?» Он даже успел удивиться тому, что вызывающе тараща глаза на просителей по очереди и покачивая вопросительно головой, в смысле «Ну, чего сидим?», он снова легко почувствовал прилив обычной — положенной! — служебной строгости. — Да вот… — вслух ответил на немой вопрос мужчина. — Очередь не моя. И показал кивком головы на бабулю. «Академик!» — сразу окрестил его Малой, исходя из показательно независимой и невызывающей позы «нога на ногу», из интонации, из общей вежливости, без которой для него вообще жизнь немыслима, из готовности и умения ждать. Из интеллигентности, одним словом. Бабуля же была как бабуля. Она с суетливой и виноватой (такие люди всегда чувствуют себя виноватыми в присутственных местах, хотя бы тем уже, что пришли) радостью закопошилась. Поднялась, успев сморщиться от привычной родной боли то ли в ногах, то ли в пояснице, взяла внучка за руку и, не до конца выпрямившись, зашаркала к двери вслед за участковым. — Что у вас? — спросил Малой, терпеливо подождав пока они рассядутся — одна с пыхтением медленно, второй со шмыганьем носом быстро. — Товарищ милиционер… Антон не стал перебивать-поправлять на «господина полицейского» — какая разница! — …Это ужас какой-то. — Пауза. Не постановочная, а искренняя. — Этот хулиган Вадька из соседнего подъезда собачку убил… — Вашу? — Н-н-нет… Общую… Её все во дворе любили. Жулю нашу. Ласковая такая… такая хорошая собачка… Была! С Дениской они так хорошо всегда играли… Дениска, сидящий рядом с опущенной головой, начал конвульсивно дёргать плечиками в новом приступе плача. — …И вот. — Рассказывайте, рассказывайте, я слушаю. — Во-от… Убил он её, этот Вадька. На велосипеде ехал, палкой ударил… — Н-не-е па-ал-кой, а на-шо-шом! — встрял отчаянно уже плачущий Дениска. — Да. Насосом, товарищ милиционер. Она, глупенькая, за ним погналась… Лаяла так радостно… — Но это же естественно, — как можно рассудительнее заметил участковый. — За человеком гонится дворняга… дворняжка, лает — откуда ему знать, что радостно? — он защищается. — Да нет же! Бабуля оживилась — снова искренне, заколыхалась всем телом, придвигаясь к краю сидения, чтобы быть ближе к «товарищу милиционеру». Вытянулась к нему, положив локти на стол. — …Он специально её дразнил. Не любил её! Вот и раздразнил, чтоб она погналась за ним… — То есть она погналась всё-таки злая? — Н-ну, не знаю, — оконфузилась бабуля и глянула на мальчика — тот совсем раскис. — Жуля наша вообще злой быть не умела.