- Она красивая - наша принцесса. За красоту ей все причуды прощают... Эх! - и махнул рукой так, что стало ясно: был бы он подобающего звания, то и сам, очертя голову, посватался бы к принцессе. - Красота такая не Богом дана в награду, - молвил странник. Возница недоверчиво улыбнулся. - Ты бы, что ли, спел для неё? - предложил он. - Вдруг по нраву придёшься? Ведь, поди, в город едешь за милостью? Человек в чёрном плаще вздрогнул так, будто его огрели кнутом, вмиг побледнел и зашёлся мучительным кашлем. Знал бы этот мальчишка, какова она - принцесса! Легче умереть под пытками, чем принять милость из её рук! Но срок пришёл, и надо платить по счетам. Зовёт дорога; память собственных ошибок можно стереть лишь искуплением. Служить той, кого он так долго ненавидел. Петь для неё, сливаясь в одно дыхание с её беззвучной молитвой... и, наконец, умереть, позабыв свою ненависть... Прокашлявшись, странник вздохнул и закрыл глаза. Вид зелёных холмов и полей почти созревшей ржи утомлял. Он уже не верил себе, забыв вкус мира с бесовскими соблазнами, всецело погрузившись в ненависть, в которой находил тайное очарование. Но добровольное изгнанничество не спасало от тревожного призрака, порой врывающегося в сны, заставляющего вновь ощутить разнозвучную полноту своего голоса. И он пел, изнемогая от бессилия, преодолевая боль, - и после песни становилось легче. В один из таких моментов изгнанник отчаянно рванулся за стены собора, приютившего его. Но решимость была мимолётной, и если бы не этот деревенский парень, в самый острый момент выбора встретившийся на дороге со своей повозкой и кобылой, странник, наверное, не нашёл сил продолжить путь в город. Про неизбежную встречу с принцессой он старался не думать... Возница, тем временем, видя, что его спутник утомлён и не желая тревожить его, соскочил с повозки. - Но! Уснула! - подбодрил парень кобылу. - Этак мы до вечера в город не доберёмся, и не видать тебе отборного овса с королевских конюшен! Рыжая затрусила веселее. Телега ровно покачивалась, перестав подпрыгивать на ухабах: видно, город уже близко. Но пока ни пеших, ни верховых не попадалось, не было слышно гомона утренней толпы. И, убаюканный нехитрой песенкой, которую насвистывал возничий, странник уснул. * * * * * Яркий день в тронном зале дворца казался ещё пестрей и солнечней, а оттого - невыносимее. Жеманные дамы соревновались между собой богатством нарядов; среди шелков и атласов, разукрашенных на разные лады, простое чёрное платье принцессы выглядело нищенским. Менестрели были в синем или лиловом: так предписывал дворцовый этикет. Но среди певцов тоже шло негласное соревнование за право понравиться хозяйке: вычурная форма инструментов, дорогое шитьё сорочек и диковинные цветы в петлицах выдавали гордецов и франтов. Впрочем, всю эту пёструю толпу изгнанник окинул взглядом лишь единожды - бегло и буднично, не задерживаясь на деталях. На принцессу он смотреть не решался, но отступить тоже не мог, а потому, войдя в тронный зал через одну из боковых дверей, странник так и остался у портьеры рядом с картиной, изображавшей ангела с букетом лилий. На чужака сперва не обратили внимания, затем среди менестрелей поднялся неодобрительный шёпот, передавшийся дамам: - Он пришёл за милостью! - Он будет петь! - Невежда! Кто его сюда пустил в дорожном плаще?! Слыша эти замечания, намеренно достигавшие его ушей, странник всё больше бледнел, хоть это казалось невозможным, и плотнее запахивал плащ. Она решила подвергнуть его унижениям? Пусть. У него всё равно нет обратной дороги. Недобрый шёпот в зале усиливался. Принцесса нервничала, не решаясь или не желая прекратить эту пытку, но странник готов был поклясться, что она знала о его приходе и неспроста надела это чёрное платье. О да, несомненно, она ждала, когда же грешник придёт каяться, и в наступившей тяжкой паузе нет ничего удивительного: минуты мести слишком сладки! - Ваше высочество! - наконец не выдержал кто-то из придворных. - Если этот человек - менестрель, прикажите ему петь: в своём молчании он слишком дерзок! Странник, наконец, нашёл в себе силы поднять голову и встретиться взглядом с принцессой... О Боже, возможно ли это?! В её глазах нет сладости исполнившейся мести! Ни тени торжества или обиды, только бесконечная благодарность, нежность и глубокие, тайные слёзы!.. Он сделал шаг навстречу. Принцесса вздрогнула. - Я ничего не могу приказать этому человеку, - раздался её разрывающий пространство и душу голос. - Он здесь в своём праве. И словно в тревожном бреду, являвшемся ему под витражами собора, она оказалась рядом, слишком близко, чтобы он мог продолжать дышать, и слишком далеко, чтобы перестал чувствовать. Протянула руку, нервным, опасливым жестом распахнула его плащ, коснулась онемевшей груди. - Так легче? - В её руках оказался сломанный веер, тот, который изгнанник носил у сердца со дня их последней встречи. Он судорожно вздохнул. Кровавая пелена перед глазами рассеялась, и вновь запестревшая отовсюду любопытная и язвительная толпа повторила его вздох эхом удивления. - Я пришёл, чтобы петь. Улыбаясь, принцесса бросила обломки веера в камин, неизвестно зачем зажжённый здесь: летний вечер был тёплым. Странник пел долго, и голос свободно повиновался ему, больше не встречая на пути боли и удушья. Дамы замерли в восхищении, менестрели завистливо отступили, признавая превосходство того, над кем готовились посмеяться. Закатное солнце расплескалось бликами витражей, делая зал дворца похожим на зал собора. И среди огромного мира, развернувшегося ярко и безгранично, не веря в былую ненависть, изгнанник и принцесса удивлённо смотрели друг на друга, открывая души чуду знакомства и узнавания. ... Когда первые звёзды засветились над дальним лесом, а городская площадь опустела, длинноногий парень и его рыжая кобыла тронулись в обратный путь, оставив во дворце чистый холст в раме у двери тронного зала и букет белых, душистых лилий, рассыпавшихся по паркету. Собирающий молнии Город накрыл дождь. Мелкий-мелкий, торопливо семенящий серыми шажочками по невидимым крышам. Он ждал тишины. Ждал, когда люди убегут в свои дома, спрячутся, затаятся. Тогда можно будет позвать грозу. Грозы здесь не редкость: недаром все дома этого города стоят на высоких каменных цоколях, иные - на деревянных сваях. И ливневые канавы по улицам прокопаны, и колодцы всегда исправны. Люди не боятся грозы, они привыкли пережидать её. А вот громоотводов в домах нет. В больших каменных и маленьких деревянных - ни в одном. Странно, - скажете вы? Вовсе нет. Просто здесь, на окраине, есть один дом под железной крышей... Все жители знают об этом и потому не боятся грозы. ...Моросил дождь, когда большой туристический автобус выгрузил у гостиницы группу торговых представителей. Люди с сумками потекли в сухие, тёплые номера. - Ну и погодка! - Да тут всегда так! Ничего, в этот раз мы ненадолго: завтра домой. - Эй, хозяйка, как вам, дождь не надоел? - А тебе что, плохо? Он снаружи, а мы - внутри. Лучше покажи, чего новенького привёз! Людей из большого мира в этом городе ждали всегда. Тепло встречали, сытно кормили, провожали с искренней грустью. Потому Ренье с самого начала своей работы торговым агентом предпочитал эту дождливую, глухую местность иным богатым и красивым мегаполисам. Город населяли душевные, добрые люди, удивительно наивные и доверчивые, как дети. Всех, кто хоть чем-то отличался от них, кто иначе жил и думал, они почитали великими и необыкновенными. Ренье называли здесь «господином», отличая от прочих торговцев. Горожане, хоть раз беседовавшие с ним, покорялись его ласковому обаянию и странной внутренней силе. Люди тянулись к свету добрых карих глаз, излучавших спокойную, мудрую уверенность, - и в ответ в их душах загоралась благодарность. - Господин Ренье, ключи от комнаты! - подошла к нему улыбающаяся хозяйка. - Вы, когда дела закончите, спускайтесь в зал, чай пить: к вечеру-то все соседи сбегутся новости слушать. Весело будет! Приходите! Молодой человек улыбнулся в ответ. Эта женщина всегда заботилась о нём больше, чем о прочих постояльцах. Искренне гордясь вниманием такого замечательного человека к своей гостинице, она даже не позволяла двум молоденьким дочкам кокетничать с ним. Разве можно было причинить неудобство господину Ренье?! Он ведь необыкновенный, особенный! Но сегодня, видимо, на вечер у него были другие планы. - А что, матушка Анет, кузнец всё ещё живёт в доме под железной крышей? - Живёт, что ему сделается! - И всё так же собирает молнии? - Ох, старый колдун! Не иначе, с чёртом связался! Мы и терпим-то его только из-за того, что молнии наши дома стороной обходят. Да что вам за радость, господин Ренье? Вы такой видный, молодой, богатый - любой горожанин почтёт за честь говорить с вами, не то, что в доме своём принять! А кузнец, прости господи, никого и на двор не пускает! - ворчала хозяйка, не любившая старого Олава. Ренье снисходительно усмехнулся: он знал, что никто в этом городе не питал привязанности к угрюмому отшельнику, хотя изделия его кузни пользовались замечательным спросом. К ночи разразилась гроза, но людям не было никакого дела до стихии, бушевавшей за окнами. В домах зажгли электричество. По крытым сухим галереям в гостиницу приходили соседи. Торговцы приехали! В огромном зале весело пылал камин, гремела музыка. Накрытые столы не вмещали всех блюд с яствами и кувшинов с вином. Здесь ели и пили в своё удовольствие, рассказывали и слушали, пели и танцевали. Торговцы разложили свой товар, но не менее ценными и удивительными были их истории о жизни в большом мире, находящемся за стеной вечной непогоды этого края. Лишь один человек, закутавшись в тёмный плащ и надвинув на глаза шляпу, шёл в это время по мокрым улицам. В гостинице знали, куда отправился господин Ренье, но возразить ему никто не осмелился. Поступки этого человека не обсуждались, каждое его решение встречалось уважительным молчанием. Если ушёл - значит, так надо. За весь вечер никто ни разу не произнёс его имени, а уж о том, чтобы сплетничать или шпионить, вовсе не могло быть и речи. Молодой человек остановился у высоких железных ворот крайнего дома и замер, приникнув к кованым узорам решётки. Он каждый раз, как приезжал в этот город, приходил сюда. Каждый раз в дождь, в самую непогоду, - и смотрел, как над каменным домом, стоящим на высоком цоколе, кружат молнии, ударяясь о железную крышу, похожую на шлем русского воина. Это зрелище завораживало и ослепляло: алые и синие сполохи освещали дом и сад, отражаясь зарницами далеко во все стороны. Гром гудел над самой головой одинокого зрителя, жалобно звенела железная крыша. Бесновался ураган. Даже дождь, казалось, лил здесь сильнее, чем во всём городе. А путник стоял, не замечая непогоды, мокрый до нитки, с тихой печалью и отчаянной решимостью глядя на вечно закрытую дверь. Хозяин дома никого не пускал к себе даже во двор. Старый кузнец всегда был угрюм и нелюдим, а в последнее время и вовсе перестал выходить в город. Ему и незачем было: хозяйство вела жена, кузню и торговое дело поддерживали два взрослых сына, такие же серьёзные и молчаливые, как сам Олав. Кузнец знал, что молодой заезжий торговец каждый раз, как бывает в городе, стоит у его ворот. Даже рассмотрел как-то раз повнимательнее, когда на рассвете направлялся из дома в кузню. Красивый парень, черноволосый. Решительный. И глаза блестят как-то по-особенному. Стоит в грозу до самого рассвета, видно, что не на молнии любуется! А позвонить в дверь - так ни разу! И это тоже нравилось старику. Хорошие у него сыновья, да не такие... Молний не боятся, а спросить - ничего не спрашивают. В этот раз гроза закончилась рано: к полуночи. Непогода утихла, только привычно моросил мелкий дождик. Даже небо, казалось, посветлело: серые тучи, как зеркала, отражали идущий снизу свет окон и фонарей. Но Ренье, по-прежнему стоявший у решётки ограды, прижимаясь щекой к её мокрым чугунным узорам, ничем не показывал, что заметил эту перемену. Он с той же грустью смотрел куда-то сквозь двор и сад, сквозь стены дома, пытаясь увидеть и понять то, чего никто, кроме старого Олава, не смог бы ему объяснить. Но вдруг всегда закрытая дверь распахнулась. В прихожей замигал тусклый огонёк фонаря (электричество сюда даже не было подведено), и на пороге возникла угрюмая фигура кузнеца. Старик смотрел прямо на Ренье, так что у молодого человека сердце взволнованно сжалось: неужели, зовёт?! Хозяин дома чуть наклонил голову, и этот жест, несомненно, означал только одно: «Заходи, если не боишься!» Бояться?! Как можно! Ведь он так долго мечтал об этом... - Дора, принеси-ка гостю сухой плед и горячего вина! Видишь, парень совсем промок, - голос у кузнеца был хриплый и печальный, но вовсе не старческий. Это Ренье удивлённо отметил про себя в первую очередь, устраиваясь в кресле у пылающего камина. - Так значит, молнии... - хмыкнул Олав после того, как гость перекусил и обогрелся. - Ты уж прости, гостеприимство у меня не очень... Первым будешь за последние пятнадцать лет... Н-да... Люди, люди... Старею, нетерпеливым становлюсь, раздражаюсь на них. Вот и решил, чем Бога гневить, совсем с ними не разговаривать. Кто, кроме меня, будет молнии-то ловить? Не понимают, право слово, как дети малые. - Вы бы уехали отсюда, - предложил Ренье. Он был уверен, что кузнец с его золотым сердцем, умелыми руками и умной головой заслуживает лучшей доли, чем вечная неблагодарность жителей этого города. Олав вдруг улыбнулся - так светло, так хорошо и весело; подошёл к молодому торговцу и положил руки ему на плечи, словно указывая путь к важной тайне. - Ты сам пришёл, растопил моё сердце. Думал я - один совсем, а тут... друг... настоящий. Понимаешь? После стольких лет одиночества? Да не могу я уехать с тобой! Место моё здесь, с ними. Молнии - это детские игрушки по сравнению с тем, что я тут собираю... И откуда оно приходит, и куда девается - одному мне ведомо. Если бы знали они, поседели бы за одну ночь. Только знать никому не надо. И ты молчи. Для всех я - кузнец, а ты - торговец. И кончен разговор! Говорили они долго. О многом. Шёпотом. Лицо старого кузнеца постепенно светлело, глаза наполнялись теплотой и нежностью. И молодой человек улыбался не так, как прежде, не было уже в его взгляде тайной печали. Он действительно многое понял и знал теперь, что назад дороги нет. - Не боишься, сынок? Тебе ведь уезжать, а там совсем другой мир, - спросил Олав на прощание. - Я не отступлюсь, Учитель. Я слово дал. - Ну, и хорошо. Если совет понадобится, - приезжай. Или знаешь что? Увидишь молнию, - посылай её ко мне: буду знать, что тебе помощь нужна. А теперь ступай с Богом. Занималось жиденькое, тусклое утро. На глазах у изумлённых прохожих заезжий торговец из большого мира вышел из дома полоумного кузнеца. Неужели старик пустил его?! Ну и дела! Значит, так надо. Здесь не привыкли обсуждать то, что делал господин Ренье. Он - другой: добрый, замечательный. Жаль только, что приезжает редко... Где песня почитается доблестью