«Ламбет. Незадолго до закрытия суда, мистер Септимий Локер, известный продавец старинных драгоценностей, скульптурных и резных вещей и пр. и пр., обратился к заседавшему судье за советом. Проситель заявил, что в продолжение дня ему неоднократно докучали какие-то бродячие индийцы, которыми в настоящее время переполнены наши улицы. Их было трое. Несмотря на то, что полиция велела им удалиться, она снова и снова возвращались, и даже делали попытки войти в дом, под тем будто бы предлогом, чтобы попросить милостыни. Хотя их и прогнали от главной двери, но они снова очутились у заднего входа. Жалуясь на беспокойство, доставляемое ими, мистер Локер изъявил и некоторое опасение насчет того, не злоумышляют ли они против его собственности. В коллекции его находилось множество единственных, в своем роде, неоцененных драгоценностей классического и восточного мира. Накануне еще он вынужден был рассчитать одного искусного резчика (как кажется, уроженца Индии), которого подозревал в покушении на воровство; и мистер Локер предполагал, будто человек этот и уличные фокусники, на которых он жаловался, действуют теперь заодно. Цель их, может быть, состоит именно в том, чтобы собрать толпу, произвести тревогу на улице, и пользуясь общею суматохой, забраться в дом. Отвечая на вопросы судьи, проситель заявил, что не имеет очевидных доказательств против замышляемой попытки на воровство, и может только положительно жаловаться на докучливость и беспокойство, доставляемое ему индийцами. Судья предупредил просителя, что если и впредь индийцы не перестанут беспокоить его, то он в праве будет призвать их к суду, где с ними немедленно поступлено будет по закону. Что же касается до драгоценностей, находящихся во владении мистера Локера, то он советовал ему принять всевозможные меры для надежнейшего охранения их, прибавив, что, пожалуй, не лишнее будет объявить об этом полиции и последовать ее указаниям, основанным на опытности ее в подобных делах. Затем проситель поблагодарил судью и удалился». Рассказывают, что один из древних философов (не помню по какому случаю) советовал своим близким «всегда иметь в виду конец дела». Размышляя несколько дней тому назад о том, какой будет конец этих страниц и как удастся мне сладить с ним, я нашел, что простое изложение заключительных фактов выйдет само собой как нельзя более складно. Описывая историю Лунного камня, мы не выходили из области чудесного и кончаем ее теперь самым удивительным чудом, а именно: рассказом о трех предсказаниях пристава Коффа, которые все сбылась в продолжение одной недели. Получив известие об Иолландах в понедельник, я вслед затем узнал об индийцах и о закладчике из присланных мне лондонских газет, так как в то время, если помните, читатель, сама мисс Рэйчел была уже в Лондоне. Сами видите, что я представляю вещи в наихудшем свете, не взирая на то, что это противоречит моему собственному взгляду. Если же, руководствуясь очевидностью, вы заключите, что мисс Рэйчел заложила мистеру Локеру Лунный камень, и покинув меня, примкнете к стороне пристава, то я, признаться сказать, не в состоянии буду слишком порицать вас за сделанное вами заключение. Во мраке добрели мы с вами до этого места рассказа, и во мраке же я вынужден буду покинуть вас, почтеннейший читатель. «Почему же так?» — спросят меня, пожалуй. Почему я отказываюсь ввести читателя, который так долго странствовал вместе со мной, в область высшего знания, в которой я сам нахожусь теперь? В оправдание свое я могу ответить только одно, что действую не произвольно, а по приказанию других, и что такие распоряжение сделаны были в интересах истины. Мне воспрещено рассказывать здесь более того, что было мне известно в то время; проще сказать, придерживаясь только указаний собственного опыта, я не должен говорить того, что узнал впоследствии от других лиц, по той достаточной причине, что вы услышите все это из первых рук от самих очевидцев. Главная же цель рассказа о Лунном камне заключается не в простом сгруппировании фактов, а в свидетельстве очевидцев. Мое воображение рисует мне почтенного члена семейства, занятого 50 лет спустя чтением этих страниц. Боже! как будет он считать себя польщенным, когда его попросят ничего не принимать на веру и отнесутся к нему как к судье, от которого ждут приговора! Итак, после долгого путешествия, совершенного вместе, мы теперь расстаемся с вами, читатель, унося с собой, надеюсь, чувство взаимного уважение друг к другу. Чертовская пляска индийского алмаза довела его до Лондона, куда и вы, читатель, должны будете последовать за ним, оставив меня в деревенском доме. Прошу извинения за недостатки этого сочинения, за мои бесконечные толки о самом себе и за то, что я, может быть, чересчур фамильярен с вами. Но право, я не имел дурного умысла и на прощанье почтительно выпиваю за ваше здоровье и благоденствие (я только что пообедал) кружку эля из погреба миледи. Желаю, чтобы вы вынесли из моего повествования то, что Робинзон Крузо вынес из жизни своей за необитаемом острове, а именно то утешительное сознание, что между дурным и хорошим, встречаемым как в жизни, так и в этом рассказе, перевес все-таки остается на стороне последнего. ПЕРИОД ВТОРОЙ. РАСКРЫТИЕ ИСТИНЫ (1848–1849) События, описанные в нескольких отдельных рассказах Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэра Джона Вериндер I Я благодарна своим дорогим родителям (царство им небесное), за то, что они приучили меня с самого юного возраста к точности и порядку. В это блаженное былое время меня обязывали быть гладко причесанною во всякое время дня и ночи, и каждый день перед отходом ко сну заставляли меня, тщательно свернув свое платье, класть его в том же порядке, на тот же самый стул, в одном и том же месте, у изголовья моей постели. Уборке моего платья неизменно предшествовало вписывание каждодневных событий в мой маленький дневник, а за ней также неизменно следовала (произносимая в постели) вечерняя молитва, после которой, в свою очередь, наступал сладкий детский сон. Впоследствии (увы!) молитву сменили печальные и горькие думы, а сладкий сон перешел в неспокойную дремоту, которая всегда посещает изголовье озабоченного бедняка. Что же касается до остальных моих привычек, то я по-прежнему продолжила складывать свое платье и вести свой маленький дневник. Первая из этих привычек составляет собой звено, соединяющее меня с тою порой моего счастливого детства, когда благосостояние моего отца еще не было разрушено. Вторая же (с помощью которой я стараюсь обуздывать свою греховную природу, наследованную нами от Адама) неожиданно оказалась пригодною совершенно в ином смысле, для моих скромных материальных нужд. Это дало возможность мне, бедной родственнице, исполнить прихоть богатого члена нашей фамилии. Я почитаю себя весьма счастливой, что могу оказать пользу (разумеется, в мирском значении этого слова) мистеру Франклину Блеку. За последнее время я лишена была всяких известий о благоденствующей отрасли нашей фамилии. Когда человек беден и живет в уединении, то он почти всегда забывается всеми. В настоящее время я живу из экономии в маленьком городке Бретани, где, посреди избранного кружка моих степенных соотечественников, я пользуюсь преимуществом иметь всегда под рукой протестантского священника и дешевый рынок. В это-то уединенное местечко, своего рода Патмос, окруженный бурным океаном папизма, до меня дошло наконец письмо из Англии, которое известило меня, что мистер Франклин Блек внезапно вспомнил о моем ничтожном существовании. Мой богатый родственник, — желала бы я иметь право добавить: мой нравственно богатый родственник, — не делая ни малейшей попытки замаскировать от меня настоящую цель своего письма, не стесняясь, объявляет, что имеет во мне нужду. Ему пришла в голову фантазия воспроизвести в рассказе печальную историю Лунного камня. Он просит меня содействовать этому делу письменным изложением тех обстоятельств, которых я была свидетельницей в доме тетушки Вериндер в Лондоне, и с бесцеремонностью, свойственной исключительно богачам, предлагает мне за это денежное вознаграждение. Я должна буду раскрыть раны, которые едва уврачевало время; должна буду воскресить в своей памяти самые тягостные воспоминания, а в награду за все это мистер Блек обещает мне новое унижение в виде его банкового билета. Я, по природе своей несовершенна, а потому я вынуждена была вынести тяжкую внутреннюю борьбу, прежде чем христианское смирение победило мою греховную гордость и заставило меня с самоотвержением принять предлагаемый мне банковый билет. Не будь у меня дневника под рукой, я сомневаюсь, были ли бы я в состоянии (скажу не обинуясь) честно заслужить свою плату. С помощью же его бедная труженица (которая прощает мистеру Блеку нанесенное ей оскорбление) сделается достойною своей награды. Ни одно из происшествий того времени не ускользнуло от моей наблюдательности. Каждое обстоятельство (благодаря привычкам, приобретенным мною с детства) день за день вписывалось в надлежащем порядке в мой дневник, и потому все до малейших подробностей должно иметь свое место в этом рассказе. Мое священное благоговение перед истиной (благодаря Богу) стоит недосягаемо выше моего уважение к лицам. Мистер Блек может вычеркнуть из этих страниц то, что покажется ему говорящим не в пользу главного действующего лица этого рассказа. Он купил мое время, но при всем своем богатстве, он не в силах был бы купить вместе с тем и мою совесть. {Примечание, прибавленное рукою Франклина Блека: Мисс Клак может быть совершенно спокойна на этот счет. В рукописи ее, так же, как и во всех остальных рукописях, которые я собираю, не будет сделано никаких прибавок, изменений или изъятий. Какие бы мнение ни высказывали авторы, как бы ни относились они к лицам и событиям; как бы ни искажали рассказ свой в литературном отношении, они все-таки могут быть уверены, что каждая строчка с начала до конца этого повествования останется неприкосновенною. Я сохраню эти рукописи в том виде, в каком получил их: это подлинные документы, значение которых возвышается через свидетельство очевидцев, могущих подтвердить истину приводимых ими фактов. В заключение прибавлю только одно: что особа, которая есть «главное действующее лицо рассказа» мисс Клак, так счастлива в настоящую минуту, что не только не страшится упражнений ядовитого пера ее, но даже признает за ним одну весьма важную заслугу, а именно: посредством его обрисовалась личность самой мисс Клак.} Справившись с своим дневником, я узнала, что в понедельник, 3-го июля 1848 г., я случайно проходила мимо дома тетушки Вериндер, находящемся в Монтегю Сквере. Увидав, что ставни отперты, а гардинки спущены, я почувствовала себя обязанною из вежливости позвонить и осведомиться о тетушке. Особа, отворившая мне дверь, объявила мне, что тетушка и дочь ее (право не могу называть ее кузиной!) с неделю уже как приехали из деревни и намерены пробыть некоторое время в Лондоне. Отказываясь беспокоить их своим визитом, я послала только доложить им о себе и узнать, не могу ли быть им чем-нибудь полезной. Особа, отворившая мне дверь, в презрительном молчании выслушала мое поручение и ушла, оставив меня в передней. Она дочь этого отверженного старикашки, Бетереджа, — долго, слишком долго терпимого в семействе тетушки. В ожидании ответа я села в передней, и постоянно имея в своем ридикюле маленький запас душеспасительного чтения, я выбрала одну из книжек, которая точно нарочно написана была для особы, отворявшей мне дверь. Передняя была грязная, а стул жесткий, но утешительное сознание, что я плачу за зло добром, ставило меня недосягаемо выше подобных мелочных обстоятельств. Брошюрка эта принадлежала к разряду тех сочинений, которые беседуют с молодыми женщинами по поводу их предосудительных туалетов. Оно написано было в самом популярном духе, имело нравственно-религиозный характер и носило следующее заглавие: «Беседа с читательницей о ленточках ее чепца». — Миледи благодарит вас за внимание и приглашает вас на завтрашний полдник к двум часам, — сказала особа, отворявшая мне дверь. Не обратив внимания ни на манеру, с которою она передала мне возложенное на нее поручение, ни на дерзкую смелость ее взгляда, я поблагодарила эту молодую отверженницу и сказала ей тоном христианского участия: — Сделайте одолжение, моя милая, примите от меня эту книжечку на память. Она посмотрела на заглавие. — Кто написал ее мисс? Мужчина или женщина? Если женщина, то я лучше вовсе не стану читать ее. Если же мужчина, то прошу вас передать ему от меня, что он ровно ничего не смыслит в этих делах. Она возвратила мне книжечку и отворила предо мной двери. Однако подобные выходки не должны смущать нас, и мы всеми силами обязаны стараться сеять доброе семя. Выждав поэтому, чтобы за мною заперли дверь, я опустила одну книжечку в почтовый письменный ящик, а затем просунув другую сквозь решетку двора, я наконец почувствовала себя хотя в малой степени облегченной от тяжелой ответственности перед своими ближними. В тот же самый вечер, в избирательном комитете «Материнского Общества Детской Одежды», назначен был митинг. Цель этого прекрасного благотворительного учреждения состоит в том, как известно всякому дельному человеку, чтобы выкупать из залога просроченные отцовские брюки, а в отвращение тех же самых поступков со стороны неисправимого родителя, немедленно перешивать их по росту невинного сына. В то время я была членом избирательного комитета и потому лишь упоминаю здесь о нашем Обществе, что мой бесценный и прекрасный друг мистер Годфрей Абльвайт принимал участие в вашем нравственно и вещественно полезном деле. Я предполагала встретить его вечером того понедельника, о котором я теперь говорю, и собиралась при свидании в мастерской сообщить ему о приезде дорогой тетушки Вериндер в Лондон. К величайшему моему разочарованию, он вовсе не приехал. Когда я высказала удивление по поводу его отсутствия, то сестры-благотворительницы, оторвав глаза от работы (в тот вечер мы все были заняты переделкой старых брюк), в изумлении спросили меня, неужто я ничего не знаю о случавшемся. Я призналась им в своем полном неведении, а тут только в первый раз мне рассказала о происшествии, которое, как говорится, составляет точку отправления настоящего рассказа. В прошлый понедельник два джентльмена, занимавшие совершенно различные положения в свете, сделалась жертвами величайшего злодеяния, поразившего весь Лондон. Один из джентльменов был мистер Септимий Локер, из Ламбета, другой — мистер Абльвайт. Живя теперь в совершенном уединении, я не имею возможности представить в своем рассказе подлинное объявление газет о том, как совершалось это злодеяние. Даже и в то время я лишена была драгоценного преимущества слышать этот рассказ из уст увлекательно красноречивого мистера Годфрея Абльвайта. Все, что я могу сделать, это изложить вам факты в тех же словах, в каких они были переданы мне в понедельник вечером, соблюдая при этом неизменный порядок, которому еще с детства следовала я при уборке своего платья, а именно: всему свое место и время. Не забудьте, что строки эти написаны бедною, слабою женщиной; а разве у кого-либо достанет жестокости требовать большего от ее слабых сил? Это случилось (благодаря моим дорогим родителям я поспорю в хронологии с любым календарем) в пятницу 30-го июня, 1848 года. Рано утром в этот знаменательный день наш даровитый мистер Годфрей отправился в контору банка, в Ломбардскую улицу, чтобы разменять свой банковый билет. Название фирмы как-то нечаянно стерлось в моем дневнике, а благоговейное уважение к истине воспрещает мне в подобном деле говорить что-либо наобум. К счастию, нет никакой надобности в названии фирмы. Главная суть в том, что приключалось после того как мистер Годфрей покончил свое дело в банке. Подойдя к двери, он встретил совершенно незнакомого ему джентльмена, которые случайно выходил из конторы в то же самое время, как и он. Между ними возник минутный церемонный спор о том, кто первый должен пройти через двери банка. Незнакомец настаивал на том, чтобы мистер Годфрей прошел первый; тогда мистер Годфрей учтиво поблагодарил его, а затем они раскланялись и разошлись в разные стороны. Легкомысленные и недальновидные люди, может статься, будут порицать меня на ту излишнюю подробность, с которою я описываю весьма пустой, по-видимому, случай. О, мои молодые друзья и грешные братья! Остерегайтесь и не дерзайте полагаться на ваш ограниченный рассудок. О, будьте нравственно опрятны! Пусть вера ваша будет также чиста как ваша чулки, а чулки ваши также чисты как ваша вера, а то и другое без малейшего пятна и всегда готовые безбоязненно предстать на общий суд. Тысячу раз прошу извинить меня. Я незаметно перешла к стилю воскресных школ. Но он не годится для настоящего рассказа. Попробую же заговорить на светский лад и скажу только, что нередко пустяки ведут в этом и в других подобных случаях к ужасным результатам. Теперь же, упомянув, что вежливый незнакомец был мистер Локер из Ламбета, мы последуем за мистером Годфреем в его квартиру, в Вильбурнскую улицу. Придя домой, он увидел, что в передней ожидает его бедно одетый, но миловидный, худенький мальчик. Ребенок подал ему письмо, сказав, что оно вручено ему было старою незнакомою леди, которая не предупредила его даже о том, должен ли он ждать ответа или нет. Подобные случаи встречались нередко во время деятельного служения мистера Годфрея на поприще общественной благотворительности. Он отпустил мальчика и распечатал письмо. Письмом этим, написанным совершенно незнакомым ему почерком, его приглашали на час времени в Нортумберландскую улицу, близ набережной, в дом, где ему ни разу не приходилось бывать прежде. Свидание это назначалось ему какою-то престарелою леди с тою целью, чтобы получить от уважаемого директора подробные сведения насчет Материнского Общества Детской Одежды. Леди эта готова была щедрою рукой содействовать увеличению средств благотворительного общества, если бы только вопросы ее получили желаемое разрешение. В конце письма она назвала себя по имени, прибавив, что краткость ее пребывания в Лондоне лишает ее удовольствия войти в более продолжительные сношения с знаменитым филантропом. Обыкновенные люди, может быть, колебались бы оставить свои собственные занятие для нужд совершенно незнакомого им человека. Истинный же христианин никогда не колеблется перед возможностью сделать добро, и потому мистер Годфрей немедленно отправился в назначенный дом в Нортумберландскую улицу. Человек очень почтенной наружности, но несколько тучной корпуленции, отворил дверь, и услыхав имя мистера Годфрея, немедленно повел его в пустую комнату, находившуюся в задней части бельэтажа. Войдя в гостиную, мистер Годфрей заметил две необыкновенные вещи: слабый, смешанный запах мускуса и камфары и раскрытую на столе старинную восточную рукопись, разукрашенную индийскими фигурами и девизами. Занявшись рассматриванием рукописи, мистер Годфрей стал спиной к запертым створчатым дверям, которые сообщались с передними комнатами дома, как вдруг, не слыхав ни малейшего шуму, который бы мог предостеречь его от опасности, он почувствовал, что сзади хватают его за шею. Едва успел он заметить темно-бурый цвет схватившей его руки, как уже глаза его была завязаны, рот зажат и, беспомощный, он повален был (как ему показалось) двумя человеками на пол. Третий же между тем принялся шарить в его карманах и, — если леди позволительно так выразиться, без церемонии раздел его и обыскал с ног до головы. Желала бы очень оказать несколько похвальных слов по поводу той благоговейной надежды на Промысел, которая одна лишь поддержала мистера Годфрея в его тяжелом испытании. Но вид и положение, в котором находился мой несравненный друг в самую критическую минуту злодеяния (как описано выше), едва ли составляют предмет приличный для обсуждения женщины. Пройдем же лучше молчанием эти немногие последующие минуты и станем продолжать рассказ о мистере Годфрее с того времени, когда окончился гнусный обыск его. Незримые для мистера Годфрея негодяи в безмолвии свершали свой злодейский поступок, и только окончив его, обменялись между собой несколькими словами. Язык, которым они говорили, был непонятен для мистера Годфрея, но в интонации их голоса слишком ясно слышались злоба их и негодование. Его внезапно приподняли с полу, посадили на стул и связали по рукам и по ногам. Через минуту после того он почувствовал струю свежего воздуха, долетавшего до него через открытую дверь; прислушался и убедился, что никого нет в комнате. Несколько времени спустя он услышал внизу шорох, похожий на шуршанье женского платья; шорох этот приближался по лестнице, наконец смолк, и женские крики огласили преступную атмосферу. — Что там случилось? — послышался снизу и мужской голос, а вслед за тем мужские шаги раздалась на лестнице. Тут почувствовал мистер Годфрей, что милосердные пальцы принялись развязывать его повязку… В изумлении взглянул он на стоявших перед ним двух незнакомых ему мужчину и даму и чуть слышно прошептал: «что все это значит, что со мной сделали?» Почтенные незнакомцы в свою очередь смотрели на него с удивлением и отвечали: «мы то же самое хотели спросить у вас». Тут начались неизбежные объяснения. Нет! постараюсь придерживаться более строгой точности. Сперва принесены были эфир и вода для успокоения нервов дорогого мистера Годфрея, а за тем уже последовало объяснение. Из рассказов хозяина и хозяйки дома (людей вполне уважаемых в своем соседстве) оказалось, что комнаты первого и второго этажа на известную неделю наняты была накануне одном джентльменом весьма почтенной наружности, тем самым, который, как сказано выше, отворил дверь мистеру Годфрею. Заплатив вперед за неделю постоя, и за все недельные издержки, джентльмен объявил, что помещение это нанято им для трех знатных друзей его, в первый раз приехавших с Востока в Англию. Рано поутру того дня, в который свершалось злодеяние, двое из этих чужестранцев, сопровождаемые своим почтенным английским другом, заняли свою квартиру. В самом непродолжительном времени к ним должен был присоединиться и третий квартирант; но принадлежащий им багаж (весьма объемистый по их словам) должен был прибыть после осмотра в таможне, то есть не ранее как вечером. Минут за десять до приезда мистера Годфрея прибыл и третий чужестранец. До сих пор внизу не произошло ничего достойного внимания хозяина и хозяйки дома, и только пять минут тому назад она увидала трех иностранцев, которые, в сопровождении своего почтенного английского друга, вышли все вместе из дому и преспокойно направились к набережной. Вспомнив, что у них был посетитель, которого теперь не видно было между ними, хозяйка подивилась, зачем джентльмена оставили одного наверху. Посоветовавшись с своим супругом, она сочла благоразумным удостовериться своими глазами, не случалось ли чего недоброго. Я уже пробовала передавать читателю о результате ее решения идти наверх, на чем и оканчиваются показание хозяина и хозяйки дома. Затем последовал обыск комнаты, где найдены были разбросанные во всех углах вещи дорогого мистера Годфрея. Когда они была подобраны, то все оказалось на лицо: часы, цепочка, ключи, кошелек, носовой платок, памятная книжка и все находившиеся при нем бумаги были тщательно пересмотрены и в целости оставлены владельцу. Все хозяйские вещи осталась также нетронутыми. Знатные чужестранцы унесли с собой свой разукрашенный манускрипт, но ничего более. Как растолковать это обстоятельство? Рассуждая о нем с мирской точки зрения, можно было заключить, что мистер Годфрей сделался жертвой необъяснимой ошибки каких-то неизвестных людей. Посреди нас состоялся их злодейский заговор, а наш дорогой и невинный друг попался в его сети. Каким поучительным предостережением должно служить для всех нас зрелище христианина-подвижника, попадающего в ловушку, расставленную ему по ошибке! Как часто наши порочные страсти, так же как и эти восточные чужестранцы, могут неожиданно вовлечь нас в погибель! Я в состоянии была бы написать на одну эту тему целые страницы дружеского предостережения, но (увы!) мне не позволено поучать — я осуждена только рассказывать. Банковый билет, обещанный мне моим богатым родственником — и отныне служащий отравой моего существования — напоминает мне, что я еще не окончила рассказа о злодеянии. Мы вынуждены, пожелав выздоровления мистеру Годфрею, оставить его пока в Нортумберландской улице и проследить приключение мистера Локера, случившиеся в более поздний период того же самого дня. Выйдя из банка, мистер Локер перебывал по своим делах в разных частях Лондона. Вернувшись домой, он нашел письмо, которое незадолго перед тем было принесено к нему мальчиком. Оно написано было, как и письмо мистера Годфрея, незнакомым почерком; но имя, выставленное в конце письма, принадлежало одному из обычных покупателей мистера Локера. Корреспондент извещал его (письмо было написано в третьем лице, вероятно, через посредство секретаря), что он неожиданно был вызван в Лондон. Он только что занял квартиру на площади Альфреда и желал бы немедленно повидаться с мистером Локером по поводу предстоявшей ему покупки. Джентльмен этот был ревностный собиратель восточных древностей и уже многие годы состоял щедрым клиентом торгового дома в Ламбете. О! когда перестанем мы служить мамоне! мистер Локер взял кеб и немедленно отправился к своему щедрому покупателю. Все что случилось с мистером Годфреем в Нортумберландской улице, — повторилось теперь и с мистером Локером на площади Альфреда. Опять человек почтенной наружности отворил дверь и провел посетителя наверх, в отдаленную гостиную. Там точно также на столе лежали разукрашенная индийская рукопись: мистер Локер, как и мистер Годфрей, с величайшим вниманием стал рассматривать это прекрасное произведение индийского искусства, как вдруг посреди своих наблюдений он внезапно почувствовал, что голая, темно-бурая рука обвала его шею. Ему завязали глаза, заткнули рот, повалили на пол, и обыскав донага, наконец оставили одного. В этом положении оставался он долее нежели мистер Годфрей; но дело кончилось тою же развязкой: появлением хозяев дома, которые, подозревая что-то недоброе, пошли посмотреть, не случилось ли чего наверху. Показания их, сделанные мистеру Локеру, ничем не рознились от показаний, которые получил мистер Годфрей от хозяев в Нортумберландской улице. Как те, так и другие обмануты были весьма правдоподобною выдумкой и туго набитым кошельком почтенного незнакомца, который объявил, что хлопочет для своих иностранных друзей. Одно только различие замечено было между этими двумя происшествиями, после того как вещи выброшенные из карманов мистера Локера подобраны были с полу. Его часы и кошелек были целы, но (менее счастливый, нежели мистер Годфрей) он не досчитался одной из находившихся при нем бумаг. Это была квитанция на получение очень ценной вещи, которую мистер Локер отдал в этот день на сбережение своим банкирам. Документ этот не мог служить чьим-либо воровским целям, так как в расписке упомянуто было, что драгоценность имеет быть возвращена только по личному востребованию самого владельца. Как только мистер Локер опомнился от ужаса, он поспешил в банк, в том предположении, что воры, обокравшие его, по неведению своему предъявят расписку в контору банка. Однако ни тогда, ни после они и не появлялись там. Их почтенный английский друг (по мнению банкиров), вероятно, рассмотрел квитанцию, прежде чем они вздумали воспользоваться ею, и успел вовремя предостеречь их. Об этих двух злодеяниях известили полицию, и, как видно, необходимые розыски приняты были ею с большою энергией. Лица, облеченные властью, придерживались того мнения, что воры приступили к делу с весьма недостаточными сведениями. Они не знали даже, доверил ли мистер Локер выдачу своей драгоценности другому лицу или нет, а бедный, учтивый мистер Годфрей поплатился за свой случайный разговор с ним. Прибавлю к этому, что мистер Годфрей не был на нашем вечернем митинге по тому случаю, что был приглашен на совещание властей, а затем, разъяснив все необходимые обстоятельства этого дела, я стану продолжать менее интересный рассказ моих личных впечатлений в Монтегю-Сквере. Во вторник я пришла к тетушке в назначенный мне час. Справка с дневником показывает, что день этот был наполнен весьма разнообразными событиями, из которых одни возбудили мое глубокое сожаление, а другие сердечную благодарность. Дорогая тетушка Вериндер приняла меня с свойственным ей радушием и лаской. Но минуту спустя я заметила, что она чем-то встревожена и ежеминутно устремляет беспокойные взгляды на свою дочь. Я всегда удивлялась сама, что такая с виду ничтожная личность, как Рэйчел происходить от таких знаменитых родителей как сэр Джон и леди Вериндер. Но на этот раз она не только удивили меня, но окончательно поразила. Грустно мне было заметить в разговорах и манере ее отсутствие воякой женской сдержанности. В поступках ее проглядывала какая-то лихорадочная возбужденность; она особенно громко смеялась и во все время завтрака была предосудительно прихотлива и расточительна в пище и питье. Не посвященная еще в тайны этой печальной истории, я уже глубоко сочувствовала ее бедной матери. По окончании завтрака тетушка обратилась к своей дочери. — Не забывай, Рэйчел, что доктор предписал тебе после стола некоторое отдохновение за книгой. — Я пойду в библиотеку, мамаша, — отвечала она. — Но если приедет Годфрей, то не забудьте уведомить меня об этом. Я горю нетерпением узнать что-нибудь об исходе его приключений в Нортумберландской улице. Она поцеловала свою мать в лоб, и повернувшись ко мне, небрежно прибавила, — Прощайте, Клак! Однако наглость ее не пробудила во мне гневных чувств; я только записала о том в свою памятную книжку, чтобы потом помолиться за нее. Когда мы остались вдвоем, тетушка рассказала мне всю эту ужасную историю об индийском алмазе, которую, к величайшему моему удовольствию, мне нет надобности повторять здесь. Она не скрыла от меня, что предпочла бы вовсе умолчать о ней. Но так как все ее прислуга знала о пропаже Лунного камня; так как некоторые обстоятельства этого дела стала даже предметом газетных объявлений и толков посторонних людей, которые отыскивали связь между происшествиями, случившимися в деревенском доме леди Вериндер, в Нортумберландской улице и на Альфредовой площади, то скрытность была уже излишнею, и полная откровенность становилась не только необходимостью, но даже добродетелью. Многие, услышав то, что пришлось мне выслушать в тот день, вероятно, были бы поражены удивлением. Что же до меня касается, то я приготовлена была ко всему, что могла тетушка сообщать мне по поводу своей дочери, так как я знала, что со времени детства Рэйчел во нраве ее не произошло существенной перемены. Если бы мне сказали, что следуя по пути преступления они дошли до убийства, то я насколько не удивилась бы, а только подумала бы про себя: вот он естественный-то результат! этого всегда можно было ожидать от нее! Одно поражало меня: это образ действий тетушки в данных обстоятельствах. В настоящем случае благоразумнее было бы прибегнуть к священнику, а леди Вериндер обратилась к доктору. Впрочем, вся молодость моей бедной тетушки протекла в безбожном семействе отца ее, а потому и поступки ее были естественным результатом ее прежней жизни! Опять-таки простое следствие данных причин. — Доктора предписывают Рэйчел как можно больше моциона и развлечений и в особенности просят меня удалять от нее всякое воспоминание о прошлом, — сказала леди Вериндер. «О, какой языческий совет!», подумала я про себя. «Боже, какой языческий совет дается в нашей христианской стране!» — Я употребляю все усилия, чтобы выполнить их предписания, — продолжила тетушка. — Но это странное приключение Годфрея случалось в самое несчастное время. Услышав о нем, Рэйчел не переставала тревожиться, и волноваться, и не давала мне покоя до тех пор, пока я не написала племяннику Абльвайту, прося его приехать к нам. Ее интересует даже и другая личность, сделавшаяся предметом жестокого насилия — мистер Локер, или что-то в этом роде, хотя она, конечно, вовсе не знает его. — Ваше знание света, дорогая тетушка, без сомнения, больше моего, — заметила я недоверчиво. — Однако такое необъяснимое поведение со стороны Рэйчел должно непременно иметь свою причину. Она, вероятно, хранит от вас и ото всех окружающих ее какую-нибудь греховную тайну. Не угрожают ли недавние события сделать эту тайну известной? — Известной? — повторила моя тетушка. — Что вы хотите этим сказать? Известной через мистера Локера! Известной через моего племянника? Между тем как она произносила эта слова, Провидение послало нам свою помощь: дверь отворилась, и слуга возвестил приезд мистера Годфрея Абльвайта.