— Да благословит вас Бог на всех путях ваших, сэр! — успел я промолвить, прежде нежели он скрылся от ваших глаз. Нечего сказать, приятный и милый джентльмен был мистер Франклин! Несмотря на свои недостатки и дурачества, это был весьма приятный и милый джентльмен! По отъезде его из дома миледи везде чувствовалась ужасная пустота. Печален и скучен был наступивший затем субботний вечер. Для поддержания крепости своего духа я усердно принялся за свою трубочку и Робинзона Крузо. Женщины (исключая Пенелопу) проводили время в толках о самоубийстве Розанны. они все упорно держались того мнения будто бедняжка украла Лунный камень и лишила себя жизни из боязни быть уличенною в воровстве. Дочь моя, конечно, твердо держалась первоначально высказанного ею мнения. Странно, что ни мнение Пенелопы о причине побудившей Розанну к самоубийству, ни показание моей молодой госпожи насчет ее неприкосновенности к делу, ничуть не объясняли поведение несчастной девушки. И тайная отлучка ее в Фризингалл, и все похождение ее с кофточкой оставались по-прежнему загадочными. Конечно, бесполезно было обращать на это обстоятельство внимание Пенелопы: всякое раздражение действовало на нее также мало, как проливной дождь на непромокаемую одежду. По правде оказать, дочь моя наследовала от меня стойкость взгляда и мысли, и в этом отношении даже за пояс заткнула своего отца, На следующий день (в воскресенье) карета, остававшаяся до сих пор в доме мистера Абльвайта, возвратилась к нам пустая. Кучер привез мне письмо и некоторые приказание для горничной миледи и для Пенелопы. Письмо уведомляло меня, что моя госпожа решилась в понедельник увести мисс Рэйчел в свой дом, находящийся в Лондоне. В письменном же распоряжении обеим горничным отдавались некоторые приказание насчет необходимого туалета, и назначалось время, когда они должны были встретить свою госпожу в городе. С ними же приказано было отправиться и большей части слуг. Уступая желанию мисс Рэйчел не возвращаться более домой, после всего происшедшего в нем, миледи решилась отправиться в Лондон прямо из Фризингалла. Я же, впредь до новых распоряжений, должен был остаться в деревне для присмотра над домашним и полевым хозяйством. Слугам, оставшимся со мной, назначалось полное содержание. Вспомнив по этому поводу все, что говорил мистер Франклин о разъединении, водворившемся в нашей среде, я естественно напал на мысль и о самом мистере Франклине. Чем более я думал о нем, тем более и беспокоился об его будущем, и наконец решился с воскресною почтой написать слуге его батюшки, мистеру Джефко (которого я знавал в былое время), прося его уведомить меня, что предпримет мистер Франклин по прибытии своем в Лондон. Воскресный вечер был, кажется, еще печальнее субботнего. Мы кончили праздничный день так, как большая часть жителей нашего острова кончают его аккуратно один раз в неделю, то есть, предупредив время отхода ко сну, мы все задремали на своих стульях. Не знаю, что принес с собой понедельник для остальных наших домашних; я же в этот день испытал сильное потрясение. Именно в понедельник и сбылось первое предсказание пристава Коффа, насчет Иолландов. Отправив Пенелопу и горничную миледи со всем багажом по железной дороге в Лондон, я бродил по усадьбе, присматривая за хозяйством, как вдруг слышу, что кто-то зовет меня. Я оглянулся назад и очутился лицом к лицу с дочерью рыбака, хромою Люси. За исключением хромой ноги девушки и ее чрезмерной худобы (что в моих глазах составляет страшный недостаток в женщине), в ней можно было бы отыскать и некоторые приятные для каждого мужчины качества. Смуглое, выразительное, умное лицо ее, звучный, приятный голос и прекрасные, густые, темнорусые волосы были в числе ее достоинств. Костыль был грустным придатком к другим ее бедствиям; а бешеный нрав довершал собою ее недостатки. — А, это вы, моя милая, — сказал я, — что вам нужно? — Где тот человек, которого вы зовете Франклином Блеком? — спросила девушка, опершись на костыль и бросив мне свирепый взгляд. — Так неучтиво выражаться о джентльмене, — сказал я. — Если вы желаете осведомиться о племяннике миледи, то должны называть его мистером Франклином Блеком. Она, прихрамывая, сделала шаг вперед и так дико взглянула на меня, точно заживо хотела меня съесть. — Мистер Франклин Блек! — повторила она. — Убийца Франклин Блек было бы для него более приличное название. Опытность, приобретенная мною в супружеской жизни, сказалась на этот раз сподручною. Если женщина хочет досадит вам, то переменитесь с ней ролями и постарайтесь сами вывести ее из терпения. Женщины всегда заранее предвидят всякий маневр, который вы предпримете в свою защиту, кроме этого, и одно слово в подобном случае стоит целой сотни. Вот почему и теперь достаточно было одного слова, чтобы разбесить хромую Люси. Насмешливо глядя ей в лицо, я проговорил: — Тьфу ты пропасть! Девушка мгновенно вспыхнула. Став на здоровую ногу, она схватила свой костыль и неистово ударила им три раза по земле. — Он убийца, убийца, убийца! Он был виновником смерти Розанны Сперман! Она проговорила эти слова таким громким голосом, что стоявшие неподалеку человека два работников оглянулись на нас; но увидав хромую Люси, и зная чего можно от нее ожидать, они опять отвернулась. — Он был виновником смерти Розанны Сперман? — повторил я. — Что же заставляет вас предполагать это, Люси? — А вам что за дело? Да и есть ли кому-нибудь надобность до этого? — сказала она. — О! если б она смотрела на мужчин так, как я смотрю на них, то наверное она была бы еще в живых! — Она, бедняжка, всегда была хорошего мнение обо мне, — заметил я, — а я с своей стороны ласково обращался с нею. Я произнес эти слова самым успокоительным тоном. Дело в том, что у меня духу не достало снова раздражить ее каким-нибудь колким ответом. Сперва я имел в виду только ее бешеный нрав; теперь же я вспомнил об ее горе, которое, как известно, часто доводит бедняков до дерзости! Ответ мой смягчил хромую Люси. Она склонила голову и оперлась ею на костыль. — Я любила ее, — нежно сказала девушка. — Она была несчастлива в жизни; мистер Бетередж, низкие люди дурно обходились с ней, вели ее к злу; но это не ожесточило ее кроткого нрава. Она была ангел. Она могла бы быть счастлива со мной. Мы вместе строили планы, чтоб уехать в Лондон и жить там, как сестры, трудами рук наших. Но этот человек явился здесь и разрушил мой план. Он околдовал ее. Не говорите мне, будто он не желал сделать это и даже не знал ничего об ее любви к нему. Он должен был знать это и должен был пожалеть ее. «Жить без него не могу, Люси, а он никогда даже и не взглянет на меня», часто говаривала она. Ужасно, ужасно, ужасно! «Ни один мужчина, — отвечала я, не стоит, чтоб об нем так сокрушались». — «Есть мужчины, за которых можно жизнь свою отдать, Люси, и он один из числа их!» возражала она. Я сделала небольшие денежные сбережения, порешила дело с батюшкой и матушкой и намерена была увести ее от унижения, которому она здесь подвергалась. Мы наняли бы маленькую квартирку в Лондоне и жили бы вместе как сестры. Вам известно, сэр, что она была хорошо воспитана, имела прекрасный почерк и работа у нее кипела в руках. Я тоже получила воспитание и хорошо пишу, хотя и не так скоро работаю, как она; но все же я поспевала бы со своим делом, и мы зажили бы припеваючи. Но что же вдруг случилось сегодня утром? что случилось? Получаю от нее письмо и узнаю, что она порешила с своею жизнью. Получаю ее письмо, в котором она прощается со мной навеки… Где он? —воскликнула девушка, приподнимая голову с костыля, между тем как глаза ее, сквозь слезы, снова заблистали гневом. — Где этот джентльмен, о котором я не должна иначе говорить, как с уважением? А недалек тот день, мистер Бетередж, когда бедные восстанут против богатых. Молю Бога, чтоб они начали с него, молю Бога об этом! Вот они, соединенные в одном и том же лице, и христианское чувство любви, и чувство ненависти, обыкновенное следствие той же самой любви, доведенной до крайности! Сам священник (сознаюсь, что это уже слишком сильно сказано) едва ли бы в состоянии был вразумить девушку в настоящем ее положении. Я же решился только не давать ей удаляться от главного предмета, в надежде, что услышу нечто заслуживающее внимания. — Что вам нужно от мистера Франклина Блека? — спросил я. — Мне нужно его видеть. — По какому-нибудь особенному делу? — Я имею к нему письмо. — От Розанны Спермин? — Да. — Оно было прислано к вам в вашем письме? — спросил я. — Да. Неужели мрак должен был рассеяться? Неужели те открытия, которых я так жаждал, сами собой напрашивались на мое внимание. Необходимо было, однако, подождать с минутку. Пристав Кофф заразил нашу атмосферу и, судя по некоторым симптомам, я догадался, что следственная горячка начинает снова овладевать мною. — Вы не можете видеться с мистером Франклином, — сказал я. — Я должна и хочу его видеть, — был ее ответ. — Он в прошлую ночь отправился в Лондон. Хромая Люси пристально посмотрела мне в лицо, и убедившись, что я не обманул ее, не говоря на слова, немедленно повернула назад в Коббс-Голль. — Стойте! — сказал я. — К завтрашнему дню я ожидаю известий от мистера Франклина Блека. Дайте мне ваше письмо, и я перешлю его к нему по почте. Хромая Люси приостановилась и посмотрела на меня через плечо. — Я должна передать ему это письмо из рук в руки, — сказала она, — а иначе не отдам его. — Не написать ли ему о том, что я узнал от вас? — Напишите ему, что я ненавижу его, и вы скажете ему правду. — Хорошо, хорошо. Но как же насчет письма? — Если ему понадобится письмо, то пусть он вернется сюда и получит его от меня. Сказав это, она заковыляла по дороге в Коббс-Голль. Достоинство мое, под влиянием жара следственной горячки, мгновенно испарилось. Я последовал за ней и попытался было заставить ее говорить; но все было напрасно. К несчастью, я был мужчина, а хромая Люси пользовалась случаем помучить меня. В тот же день, только немного попозже, я решился попытать счастья у ее матери, но добрая мистрис Иолланд в состоянии была только плакать, да подчивать меня усладительною влагой голландского джина. На берегу я застал рыбака. «Скверное дело», — сказал он в ответ на мои расспросы и снова принялся чинить свою сеть. Ни отец Люси, ни ее мать не могли сообщить мне более того что я уже знал. Оставалось испробовать последнее средство: завтра утром написать к мистеру Франклину Блеку. Можете себе вообразить, с каким нетерпением ожидал я во вторник утром приезда почтальона. Он привез мне два письма. Из первого (которое я едва имел терпение прочитать) я узнал от Пенелопы, что миледи и мисс Рэйчел благополучно водворились в Лондоне. Второе, от мистера Джефко, уведомляло меня, что сын его господина уже уехал из Англии. Прибыв в столицу, мистер Франклин, кажется, прямо отправился на квартиру своего батюшки. Он приехал невпопад. Мистер Блек-старший, по горло занятый делами палаты общин, забавлялся в этот день любимою парламентскою игрушкой, называемою ими «проектировкой билля». Сам мистер Джефко провел мистера Франклина в кабинет его отца. — Как ты изумляешь меня своим неожиданным появлением, милый Франклин? Иди что-нибудь случилось? — Рэйчел нездорова, и это меня ужасно беспокоит. — Весьма сожалею о ней, но слушать теперь не могу. — Ну, а когда же вам можно будет это сделать? — Мой дорогой сын! не хочу тебя обманывать. Я весь к твоим услугам по окончании сессии, но никак не ранее. Прощай. — Благодарю вас, сэр. Прощайте. Таков был, по донесению мистера Джефко, разговор, происходивший в кабинете. Разговор же за дверями его был еще менее продолжителен. — Справьтесь, Джефко, когда отходит завтра первый поезд, отправляющийся в Дувр? — Без двадцати минут в шесть, мистер Франклин. — Так разбудите же меня в пять. — Вы уезжаете в чужие края, сэр? — Еду куда глаза глядят, Джефко. — Прикажете доложить об этом батюшке? — Да; доложите ему об этом по окончании сессии. На следующее утро мистер Франклин уехал за границу. Куда именно ехал он, этого никто не знал (в том числе и он сам). Мы могли ожидать от него писем из Европы, Азии, Африки или Америки. Все четыре части света, по мнению мистера Джефко, имели одинаковые права на мистера Франклина. Такое неблагоприятное известие, разрушив всякую надежду устроить свидание между мистером Франклином и хромою Люси, сразу положило конец моим дальнейшим открытиям. Убеждение Пенелопы, будто ее подруга лишила себя жизни вследствие безнадежной любви своей к мистеру Франклину Блеку подтвердилось словами Люси; но затем мы ничего более не узнали. Трудно было положительно сказать, заключало ли в себе предсмертное письмо Розанны то открытие, которое, по мнению мистера Франклина, она пыталась сделать ему еще при жизни; или это было не более как ее последнее прощальное слово и признание в неудавшейся любви к человеку, который по своему общественному положению стоял так неизмеримо выше ее. А может быть, письмо заключало в себе только объяснение тех странных поступков ее, за которыми следил пристав Кофф, с той самой минуты, как пропал Лунный камень, и до того времени, когда она решилась искать смерти в зыбучих песках. Запечатанное письмо отдано было хромой Люси и таким же неприкосновенным осталось оно как для меня, так и для всех окружающих ее, не исключая даже мистера и мистрис Иолланд. Мы все подозревали, что ей известна была тайна Розанны, и делали попытки разузнать от нее хоть что-нибудь, — но все было напрасно. Все слуги, убежденные, что Розанна украла и спрятала алмаз, поочередно осмотрели и обшарили утесы, к которым вели следы оставленные ею на песке, но и это оказались безуспешным. Прилив сменялся отливом; прошло лето, наступила осень, а зыбучие пески, сокрывшие в себе тело Розанны, схоронили вместе с ней и ее тайну. Известие об отъезде мистера Франклина из Англии в воскресенье утром, равно как и известие о прибытии миледи с мисс Рэйчел в Лондон в понедельник после полудня, дошли до меня, как вам известно, во вторник. Среда окончилась, не принеся с собой ничего; в четверг же пришел новый запас новостей от Пенелопы. Дочь моя писала мне, что один знаменитый лондонский доктор был приглашен к нашей молодой госпоже, получил гинею и объявил, что развлечение будут лучшим для нее лекарством. Цветочные выставки, оперы, балы, словом, целый ряд увеселений представлялся в перспективе, и мисс Рэйчел, к удивлению своей матери, совершенно отдалась этой шумной жизни. Мистер Годфрей навещал их и, как видно, по-прежнему ухаживал за своею кузиной, невзирая на прием, которые он встретил с ее стороны, пробуя свое счастье в день ее рождения. К величайшему сожалению Пенелопы, он был очень радушно принят и тут же записал мисс Рэйчел членом своего благотворительного комитета. Госпожа моя, как говорят, была не в духе и два раза имела долгие совещания с своим адвокатом. Затем начинались в письме некоторые рассуждение касательно одной бедной родственницы миледи, мисс Клак, которую, в моем отчете о нашем праздничном обеде, я отметил именем соседки мистера Годфрея и большой охотницы до шампанского. Пенелопа удивлялась, что мисс Клак не сделала до сих пор визита своей тетушке, но впрочем не сомневалась, что она не замедлит привязаться к миледи и т. д., и т. д., тут сыпались насмешки, которыми женщины обыкновенно так щедро награждают друг друга в письмах и на словах. Обо всем этом, пожалуй, и не стоило бы упоминать, если бы не одно обстоятельство. Кажется, что распростившись со мной, читатель, вы перейдете в руки мисс Клак. В таком случае сделайте мне одолжение: не верьте ни единому слову из того, что она будет рассказывать вам про вашего покорнейшего слугу. В пятницу не произошло ничего особенного, за исключением того только, что у одной из собак сделались за ушами болячки. Я дал ей прием настоя подорожника, и впредь до новых распоряжений посадил ее на диету, состоящую из помоев и растительной пищи. Прошу извинить меня, читатель, за то, что я упомянул об этом обстоятельстве, но сам не знаю как оно вкралось в мой рассказ. Пропустите его, если угодно. Я уже прихожу к концу и скоро перестану оскорблять ваш облагороженный современный вкус. Но собака была славное животное и заслуживала хорошего ухода, право так. Суббота, последний день недели, есть вместе с тем и последний день моего повествования. Утренняя почта привезла мне сюрприз в форме лондонской газеты. Пораженный почерком адреса, выставленным на конверте, я сравнил его с написанным в моей карманной книжке именем и адресом лондонского закладчика, и сразу узнал в нем руку пристава Коффа. Сделав это открытие, я с жадностью пробежал листок и напал на одно из объявлений полиции, кругом обведенное чернилами. Вот оно, к вашим услугам. Прочтите его вместе со мной, читатель, и вы вполне оцените вежливое внимание пристава Коффа, приславшего мне газету.