— Смею спросить, с какою целью? — Мистер Брофф, помощь, неумышленно оказанная мной следствию об алмазе, около году осталась, во мнении Рэйчел, непрощаемою обидой и все еще не прощена мне. Я не помирюсь с таким положением! Я решился проникнуть в тайну ее молчания перед матерью и враждебности ко мне. Если время, труд и деньги могут это сделать, похититель Лунного камня будет у меня в руках! Достойный старый джентльмен попробовал было возражать — заставить меня внять рассудку, короче, исполнить свой долг в отношении меня. Я был глух ко всем его доводам. В эту минуту никакие соображения не могли поколебать мою решимость. — Я возобновлю следствие, — продолжил я, — с того пункта, на котором оно было прервано, и прослежу его, шаг за шагом, до настоящего времени. В цепи улик, насколько она была мне известна перед моим отъездом, недостает нескольких звеньев, которые могут быть пополнены Габриелем Бетереджем. К нему-то и поеду! Вечерком, незадолго до захода солнца, я уже снова стоял на незабвенной террасе и еще раз увидал мирный, старый, сельский дом. На безлюдном дворе первым попался мне садовник. Час тому назад он оставил Бетереджа, гревшегося на солнце в любимом уголочке заднего двора. Я хорошо знал это место и сказал, что сам отыщу его. Я обошел кругом по знакомым дорожкам и переходам и заглянул в отворенную калитку на двор. Там сидел он, добрый, старый товарищ счастливых, невозвратных дней, — там, на старом месте, в старом кресле, с трубкой во рту и Робинзоном Крузо на коленях, с двумя друзьями, псами, дремавшими по обеим сторонам его кресла! Я стоял так, что последние, косые лучи солнца отбрасывали тень мою далеко вперед. Ее ли увидали собаки, тонкое ли чутье дало он знать о моем приближении, только обе вскочили с ворчаньем. Встав, в свою очередь, старик успокоил их одним словом, и заслоняя рукой слабевшие глаза, вопросительно глядел на появившегося у калитки. А мои глаза переполнились слезами; я должен был переждать минутку, пока овладею собой, чтобы заговорить с ним. II — Бетередж! — сказал я, указывая на незабвенную книгу, лежавшую у него на коленах, — предвещал ли вам нынче Робинзон Крузо, что вы можете ожидать к себе Франклина Блека? — Вот хоть лордом Гарра поклясться сейчас, мистер Франклин! —вскрикнул старик, — это самое, и предсказывал Робинзон Крузо! Опираясь на меня, он с усилием встал на ноги и постоял с минуту, поглядывая то на меня, то на Робинзона, по-видимому, недоумевая, кто из нас более удивил его. Решение последовало в пользу книги. Развернув ее перед собой и держа в обеих руках, он глядел на дивный томик с непередаваемым выражением ожидание в глазах, словно надеясь видеть, что вот-вот сам Робинзон-Крузо выступит из страниц и почтит нас личным свиданием. — Вот он, отрывочек-то, мистер Франклин, — сказал он тотчас же, как только вернулся к нему дар слова, — чтобы мне хлеба не есть, сэр, если это не тот самый отрывочек, что я читал за минуту перед вашим приходом! страница сто пятьдесят шестая, слушайте: «Я стоял, как громом пораженный, или словно увидав привидение». Если это не все равно, что сказать: «Ожидайте, сейчас явится мистер Франклин Блек», значит, в английском языке смысли нет! Бетередж, шумно захлопнул книгу и освободя наконец одну руку, пожал поданную мною. В таких обстоятельствах, я весьма естественно ждал, что он закидает меня вопросами. Но нет, гостеприимство становилось первым побуждением старого слуги, как только кто-нибудь из членов семейства (каким бы то ни было путем) являлся гостем в этот дом. — Взойдите, мистер Франклин, — сказал он, отворяя дверь позади себя и отвешивая своеобразно милый, старосветский поклон, — уж я после расспрошу, зачем пожаловали сюда, сначала надо вас поудобнее устроить. После вашего отъезда тут все такие грустные перемены. Дом заперт, прислуга вся разошлась. Ну, да что нужды! Я состряпаю вам обед, а садовница постель оправит, — и если в погребе осталась еще бутылочка вашего пресловутого Латуронского бордо, найдется чем и горлышко промочить, мистер Франклин! Добро пожаловать, сэр! От всего сердца, добро пожаловать! — проговорил старый бедняга, мужественно поборая мрачное уныние пустынного дома и принимая меня со всею общительностью и предупредительным вниманием прошлых дней. Мне было прискорбно его разочаровывать. Но дом этот принадлежал теперь Рэйчел. Мог ли я в нем садиться за стол или спать после того, что произошло в Лондоне? Простейшее чувство самоуважение запрещало мне, — именно запрещало, — переступить порог. Я взял Бетереджа за руку и вывел его в сад. Нечего делать. Я должен был сказать ему всю правду. Равно привязанный к Рэйчел и ко мне, он был прискорбно озадачен и огорчен оборотом дела. Собственное его мнение, высказанное при этом, отличалось обычною прямотой и приятным букетом самой положительной философии из всех известных мне, — философии Бетереджевой школы. — Я никогда не отрицал, что у мисс Рэйчел есть недостатки, — начал он, — конек у нее бедовый, вот вам один из них. Она хотела взять верх над вами — а вы и поддались. Э, Господи Боже мой, мистер Франклин, неужто вы о сю пору не раскусили женщин? Говаривал я вам о покойной мистрис Бетередж? Он частенько говаривал мне о покойной мистрис Бетередж, неизменно ставя ее в пример врожденной слабости и испорченности прекрасного пола. Он и теперь выставил ее с этой стороны. — Очень хорошо, мистер Франклин. Теперь выслушайте же меня. Что ни женщина, то и конек свой, особенный. Покойная мистрис Бетередж, случись мне бывало отказать ей в чем-нибудь, что ей по сердцу, сейчас оседлает любимого конька и поехала. Иду, бывало, домой, справив свою службу, и уж знаю вперед, что жена придет ко мне наверх по кухонной лестнице и объявит: после таких-де моих грубостей, у нее духу не хватило состряпать мне обед. Сначала я поддавался, — точь-в-точь как вы теперь поддаетесь мисс Рэйчел. Наконец терпение мое истощилось. Я пошел вниз, взял мисс Бетередж — нежно, разумеется, — на руки и отнес ее в лучшую комнату, где она обыкновенно принимала своих гостей. «Вот, говорю, настоящее ваше место, мой друг», а сам вернулся в кухню. Там я заперся, снял сюртук, засучил рукава и состряпал себе обед. Когда он поспел, я накрыл стол, насколько хватило уменья, и покушал власть. Потом выкурил трубочку, хватил капельку грогу, а затем опростал стол, перемыл посуду, вычистил ножи и вилки, убрал все на место и вымел комнату. Когда все было вымыто и вычищено как следует, я отворил дверь и впустил мисс Бетередж. «Я уж пообедал, дружок мой, говорю: и надеюсь, что кухонный порядок удовлетворит самым пламенным желаниям вашим». Пока эта женщина была в живых, мистер Франклин, я уж ни разу больше не стряпал себе обеда! Нравоучение: в Лондоне вы поддались мисс Рэйчел; не поддавайтесь ей в Йоркшире. Вернемтесь к дому. Неопровержимо, что и говорить! Я мог только уверить моего доброго друга, что даже его сила убеждения, в этом случае, не действует на меня. — Славный вечер! — сказал я, — пройдусь я себе до Фризингалла, остановлюсь в гостинице, а вы завтра поутру проходите ко мне завтракать, мне кое-что надо вам сказать. Бетередж задумчиво покачал годовой. — Сердечно жаль! — проговорил он, — я надеялся услыхать, мистер Франклин, что у вас с мисс Рэйчел все по-прежнему гладко да ладно. Если уж вы хотите поставить на своем, сэр, — продолжил он, с минутку подумав, — так из-за ночлега не стоить ходит сегодня в Фризингалл. Можно и поближе найти. Готтерстонова ферма всего в двух милях отсюда. Тут-то уж мисс Рэйчел ни причем, лукаво прибавил старик: Готтерстон проживает на правах вольной аренды, мистер Франклин. Я вспомнил об этой местности тотчас, как только Бетередж назвал ее. Ферма была расположена в закрытой лощине, на берегу одной из красивейших речек в этой части Йоркшира; а у фермера пустовала лишняя спальня с приемною, обыкновенно отдаваемые он внаймы художникам, рыболовам и всякого рода туристам. Приятнейшего жилища, на время моего пребывания в околотке, я не мог бы и желать. — Отдаются ли комнаты-то? — спросил я. — Мисс Готтерстон, сэр, вчера еще сама просила меня порекомендовать кому-нибудь эти комнаты добрым словечком. — Я с величайшим удовольствием возьму их, Бетередж. Мы вернулась на двор, где я оставил свой чемодан. Продев палку сквозь его ручку и закинув чемодан через плечо, Бетередж, по-видимому, снова впал в столбняк, причиненный ему моим внезапным появлением давеча, когда я застал его в кресле. Он недоверчиво поглядел на дом, потом повернулся на каблуках и еще недоверчивее посмотрел на меня. — Данным давно живу я на свете, проговорил этот лучший и милейший из всех старых слуг, — но этакой штуки никак не думал дождаться. Вот он дом стоит, а вот он мистер Франклин Блек, и что же, будь я проклят, если один из них не повернулся спиной к другому и не идет спать на квартиру. Он пошел вперед, покачивая годовой и зловеще ворча. — Теперь уж только одного чуда не хватает, — сказал он мне, оглядываясь через плечо, — вам остается, мистер Франклин, заплатить мне семь шиллингов и шесть пенсов, которые заняли у меня мальчиком. Эта острота несколько восстановила в нем хорошее расположение духа по отношению к себе самому и ко мне. Пройдя двор, мы вышли за ворота. Как только мы очутились вне ограды, обязанности гостеприимства (по Бетереджеву уставу о нравах) прекращались, и любопытство заявило свои права. Он замедлил шаги, чтобы дать мне поравняться с ним. — Славный вечер для прогулки, мистер Франклин, — сказал он, как будто мы случайно и только что встретились друг с другом, — А ведь если бы вы пошли во фризингалльскую гостиницу, сэр… — Ну, что же? — Я имел бы честь поутру завтракать с вами. — Вместо этого, приходите завтракать со мной в Готтеротонскую ферму. — Премного обязав вашей доброте, мистер Франклин. Но я собственно не к завтраку подбирался-то. Кажется, вы упоминали, что хотите кое-что сказать мне? Если это не тайна, сэр, — сказал Бетередж, внезапно меняя окольный путь на прямой, — то я сгораю желанием знать, что именно так внезапно привело вас в эту сторону? — Что привело меня сюда в прошлый раз? — спросил я. — Лунный камень, мистер Франклин. Но что же теперь-то приводит вас? — Опять Лунный же камень, Бетередж. Старик остановился как вкопанный и глядел на меня в сероватом сумраке, словно подозревая свои уши в обмане. — Если это шутка, сэр, — сказал он, — так я, надо быть, глуповат становлюсь на старости лет. Никак не пойму. — Вовсе не шутка, — отвечал я, — я приехал сюда возобновить следствие, прерванное перед моим отъездом из Англии. Я приехал сюда затем, чего никто еще не сделал, — я хочу разузнать, кто взял алмаз. — Бросьте вы алмаз, мистер Франклин! Вот вам мой совет, бросьте алмаз! Эта проклятая индийская драгоценность сбивала с толку всех, кто ни подходил к ней. Не тратьте денег и здоровья, — в цвете лет, сэр, — на возню с Лунным камнем. Можете ли вы надеяться на успех (без ущерба себе), когда сам пристав Кофф промахнулся? Пристав Кофф! — повторил Бетередж, погрозив мне указательным пальцем, — первый полицейский чиновник во всей Англии! — Я решился, старый дружище. Не отступлю и перед самим приставом Коффом. Кстати, рано или поздно мне, быть может, понадобится переговорить с ним. Не слыхали ль вы о нем чего-нибудь в последнее время? — Пристав не поможет вам, мистер Франклин. — Почему же? — Со времени вашего отъезда, сэр, в полицейских кружках произошло некоторое событие. Великий Кофф удалился от дел, приобрел себе маленький коттедж в Доркинге и сидит по горло в своих розах. Он собственноручно известил меня об этом, мистер Франклин. Он вырастил белую махровую розу, не прививая ее к шиповнику. И мистер Бегби, наш садовник, собирается в Доркинг признаваться, что пристав наконец победил его. — Ну, не велика важность, — сказал я, — обойдемся и без помощи пристава. На первых порах я доверюсь вам. Весьма вероятно, что я несколько небрежно произнес это. Как бы то ни было, Бетереджа, по-видимому, что-то задело за живое в этом ответе. — Вы могли довериться кому-нибудь и похуже меня, мистер Франклин, вот что я вам скажу, — проговорил он с некоторою резкостью. Тон этого возражения и некоторое беспокойство, подмеченное мной в нем после этих слов, подали мне мысль, что он имеет какие-то сведения, которых не решается сообщать мне. — Я ожидаю, что вы поможете мне, — сказал я, — собрать отрывочные улики, оставшиеся после пристава Коффа. Я знаю, что вы можете это сделать. Не можете ли вы сделать еще чего-нибудь? — Чего же еще можете вы ожидать от меня, сэр? — спросил Бетередж с видом крайнего смирения. — Я жду большего, судя по тому, что вы сейчас сказали. — Это одно хвастовство мое, мистер Франклин, — упрямо возразил старик, — некоторые так и родятся хвастунами; до самой смерти не могут отвыкнуть. Вот и я такой же. Оставался еще один способ взяться за него. Я обратился к его участию в Рэйчел и ко мне. — Бетередж, порадуетесь ли вы, если мы с Рэйчел опять станем добрыми друзьями? — Я служил вашему семейству, сэр, и для более скромных целей, если уж вы сомневаетесь в этом! — Помните ли вы, как со мной обращалась Рэйчел перед моим отъездом из Англии? — Так хорошо помню, словно это вчера еще было! Миледи написала вам собственноручное письмо насчет этого, а вы были так добры, что и мне показали его. Оно извещало вас, что мисс Рэйчел смертельно оскорбилась участием, которое вы принимали в стараниях отыскать ее драгоценный камень; и при этом на миледи, ни вы, никто не мог угадать причины этого гнева. — Совершенно справедливо, Бетередж! И вот я вернулся из своего путешествия и нахожу ее по-прежнему смертельно оскорбленною. Я знал, что в прошлом году причиной этому был алмаз; и знаю, что алмаз же причиной этому и теперь. Я хотел переговорить с ней, а она и видеть меня не хочет. Я попробовал написать к ней, она не отвечает мне. Скажите же, ради Бога, как мне разъяснить это дело? Рэйчел сама не оставляет мне иного способа разыскать пропажу Лунного камня, как путем следствия! Эта слова явно выказали ему все дело с совершенно новой точки зрения. Он предложил мне вопрос, убедивший меня в том, что я поколебал его. — Нет ли тут какого-нибудь недоброжелательства с вашей стороны, мистер Франклин, — ведь нет? — Я с негодованием выехал из Лондона, — ответил я, — но теперь это все прошло. Я хочу добиться от Рэйчел объяснения, а больше мне ничего не надо. — А не боитесь вы, сэр, — случись вам что-нибудь открыть, — не боитесь вы за те открытия, которые можете сделать относительно мисс Рэйчел?