На этот раз ее ждала кулебяка. Лара размашисто налила себе чай с правильной мерой чабреца и мяты. Придвинула сахарницу. И тут тревожный звоночек обратился набатным колоколом: сахар был коричневый. Верка на днях рассказывала, что он вредный, но колокол звонил по другому поводу. Вчера в магазин заезжал муж, она точно это помнила. Коричневый сахар – это расточительство, транжирство, мотовство. Это хуже готового фарша. Что-то происходит. Коричневая зараза пробила брешь в стене смутных образов. Она вспомнила, что муж на днях убрал еще добротные брюки в чулан, что искал следы бицепсов на том месте, где им положено быть, что гневался на домашних по поводу чеснока в злосчастных котлетах из накрученного женой фарша. Лара не была дурой, она поняла все быстро и однозначно. И трусихой не была, поэтому отважно сказала себе: «Ну вот и у меня выросли рога. Лучше быть ондатрой без рогов, чем газелью с рогами. Тем более коровой». * * * Поделиться Ларке было не с кем. Ближайшая подруга Вера была доброй, но без житейской мудрости. Ее вечно все бросали. В их тандеме сопли и слезы были за Верой, а сострадание и советы – за Ларой. Так сложилось исторически, и порушить этот расклад Лара не могла. Роли расписаны, занавес поднят. Нет, тут нужны другие ходы. Она решила пойти к Наталье Иосифовне. Они были знакомы через Веру, которая, как связной в партизанском отряде, опосредовала их знакомство. Лара симпатизировала Наталье Иосифовне, но не дружила с ней. И это было то, что надо. Нет заданного формата отношений, зато есть доброжелательность и мудрость, которую Наталья Иосифовна приобрела с годами (она была старше лет на двадцать). Лара нашла телефон и напросилась в гости. Чай ей предложили из пакетиков. Лара уже забыла, что это такое. Запуталась в ниточке, что не укрылось от глаз Натальи Иосифовны. – А моя свекровь пакетики не признает, – начала учить жизни Лариска. Но тут же осеклась, вспомнив цель визита. Она ждала сигнала для откровений. Ей достаточно было условного знака, вроде «Что-то вы, Ларочка, плохо выглядите». Или лобового «Что-то случилось?» Но Наталья Иосифовна была слишком деликатна для торпедирования откровенности. – Знаете, я равнодушна к чаю. А вот конфеты люблю. В эпоху развитого социализма или, говоря проще, тотального дефицита у меня был один долгий и нежный роман. И мой возлюбленный каждый раз пытался порадовать меня новой конфетой. Я их храню до сих пор. – Конфеты? – ужаснулась Лариска. Она представила, что сейчас ей предложат погрызть засохшие социалистические сладости. – Как можно? Обертки. Или, как говорят дети, фантики. Из комода извлеклась маленькая квадратная книжица, страницы которой были когда-то конфетными фантиками. Они были аккуратно подшиты и, похоже, разглажены утюгом. Наталья Иосифовна стала пролистывать эту книгу. Ее пальцы бережно гладили страницы-фантики. Морщины на руках гармонично сливались с изломами бумаги. На каких-то страницах Наталья Иосифовна улыбалась, на каких-то хмурилась. Вера понимала, что фантики возвращают хозяйку в те дни, когда происходило что-то смешное или грустное. Может быть, эту конфету ей протянули, спрятавшись в куст сирени, а другую вручили жестко, как выговор. Вере почему-то казалось, что «Мишку на Севере» подарили на вокзале, когда красавец-геолог уезжал ковырять полярную землю. Она представила себе сцену расставания в черно-белом формате советского кино. Ей было близко то время. Нет, она не хотела строить коммунизм, но тянулась к какой-то однозначности, определенности – герой, подлец, карьерист, трус, друг. «Не то что сейчас. Сплошные метросексуалы. Только при чем здесь метро?» – взгрустнулось Ларисе. – И что потом? Вы были вместе? – Как можно, Ларисочка? Мы были половинками чужих половин, но они были достойными и порядочными людьми. Их не за что было наказывать. И дети, знаете ли, должны жить со своими родителями, – сказала Наталья Иосифовна мягко, но как-то окончательно. Было ясно, что время откровений с ее стороны закончилось. Пришла Ларискина очередь говорить. Но она уже все сказала. Самой себе. Что история с мужем не стоит страданий. Что единственное, о чем стоит жалеть, – так это о том, что ей никто не дарил конфеты. Такие конфеты, фантики от которых хочется хранить всю жизнь. Да и как может протянуть конфету рука, на которую надет носок? * * * Лариса не ожидала от себя такого спокойствия. Пусть муж делает что хочет. И она будет жить как хочет. Проблема была только в том, что она ничего не хотела. Даже есть. Свекровь не доставала. Интуитивно она чувствовала, что причина кроется в сыне, поэтому избегала прояснения ситуации. Можно предложить сырники, а получить в ответ план размена жилья. Лучше уж недосказанность. Между тем роман мужа выдыхался. Точнее, выдыхался сам муж. Бассейн, куда он стал регулярно погружаться, раздражал хлоркой, а цены на цветы – дороговизной. Игра, в которую он ввязался, оказалась затратной и хлопотной. На рынке адюльтеров, как выяснилось, все было устроено довольно просто. Мужчины желали купить приключение по цене ниже рыночной, а женщины планировали продать себя подороже. Его любовная связь сначала имела ударение на прилагательном. Именно что любовная. Это ему льстило. Потом прилагательное отпало. Осталась просто связь. А это уже другая история. Чувствовать себя связанным было неприятно. А когда за это надо еще и платить, то неприятно вдвойне. Он стал думать, как выпутаться из этой истории. Опыта у него не было. Но оскорбительнее всего было то, что жена бездействовала. И ведь знает все, по глазам видно, что знает. Ну или догадывается. Похудела сильно. Однако ни слежки, ни скандалов, ни ультиматумов. В ее спокойствии была тень презрения и разочарования. И это угнетало. Попробовал откровенно нарываться, оставлять на видном месте телефон, фаршированный любовными посланиями. В ответ – тишина. Дошло до того, что он, как разведчик, стал класть на телефон волосок, чтобы прояснить ситуацию. Его ждало неприятное открытие: телефон в руки она не брала. Была проигнорирована даже губная помада на воротнике, которую он сам старательно размазал. Получалось как-то странно. С одной стороны, он мачо, поимевший хорошенькую девицу. С другой стороны, он пустое место в глазах собственной жены. И второе обстоятельство явно перевешивало. Его связь вскоре распалась, хлопнув на прощание ругательствами и обидными словами типа «скупердяй» и «сквалыга». Он не расстроился, скорее вздохнул с облегчением. Все мысли были о жене. Однажды даже проследил за ней. Только время зря потратил. Она дошла до кондитерской лавки, постояла около витрины с конфетами и пошла домой. В контакт с незнакомцами не вступала. В детстве он мечтал быть разведчиком, и вот мечта сбылась. В сорок лет он начал следить за собственной женой. Радости от этого не было никакой. В доме повисло тягостное молчание. Кот мяукал реже, посуда гремела тише. * * * Тем временем Лара пошла работать. Отбор прошла играючи. На вопрос, что она умеет делать, чистосердечно ответила: «Крутить фарш». Тем самым резко выделилась из числа других претендентов. Одуревший за целый день кадровик запомнил только ее, что и решило дело. Она стала менеджером по торговле памперсами. Оказалось, что ее квалификации вполне достаточно. Имея двух детей, Лариска знала все про опрелые попки. Личный опыт подкупает, она стала нарасхват. Но главное, что вокруг были люди, которые обсуждали присоединение Крыма, рассказывали анекдоты, диктовали рецепты, жаловались на мужей и жен, хандрили без повода, выпивали по поводу. Здесь замечали ее шарфик и скорость похудения. Здесь, пережив шок от ее нагловатых манер и обильного хвастовства, поняли их безобидность и декоративность. За горой памперсов стали проступать человеческие лица. Словом, жизнь резко раздвинула перед Лариской горизонт, пробила кокон ее камерной жизни. В придачу к этому появились свои деньги. На первую зарплату Лариска пошла в дорогой магазин и купила готовый фарш. Наделала котлет с ударной дозой чеснока, запила их коньяком и заснула абсолютно счастливой. Под обеспокоенный взгляд свекрови и страдающие вздохи мужа. Однако прежний баланс был нарушен. Деньги, льнущие к мужу, почувствовали, что им изменили. Конечно, Лара зарабатывала крохи, но это было делом принципа. Деньги мужа оскорбились, что их верность не оценена, что к их высокой миссии поддержания на плаву отдельно взятой семьи примешиваются еще какие-то копеечные элементы, грошовые прихлебалы, и фыркнули в ответ, что материализовалось в виде кадровых пертурбаций на фирме, где трудился Ларисин муж. Его не уволили, но пододвинули, отдав его место любовнице шефа. Это небольшое изменение имело критические последствия. Теперь его руки не дотягивались до распила бюджета. Зато любовница шефа ходила вся в опилках и стружках, что окончательно и бесповоротно убедило мужа Лары, что любовницы – зло. Сбылось проклятие из советского кинохита: «Чтоб ты жил на одну зарплату!» Но меньшие деньги, как ни странно, оказалось легче тратить. Просто потому, что сберегать их было бессмысленно. Слишком долго нужно было отказывать себе в настоящем, чтобы что-то приобрести в будущем. Откладывать двадцать лет, чтобы покормить с рук несчастного носорога в какой-нибудь Танзании? Копить сто лет на яхту? Лучше надувной матрас купить – двухместный. И поехать с Ларой куда-нибудь на наш юг, пить домашнее вино, высасывать бульон из промасленных чебуреков, мазаться сметаной. Не кремом, а именно сметаной, как в молодости. И слизывать ее с Ларкиной спины. * * * Путь к сметане пролегал через романтический ужин. Отправив мать с детьми на дачу, муж заполнил дом свечами и цветами, подготовив площадку для примирения. В предполагаемом сценарии ожидалось троекратное «прости» со счастливым финалом: – Прости! – Никогда! – Прости! – Ни за что. – Прости! – Уже простила… Дальше занавес должен опуститься, скрывая постельную сцену. Конечно, не так буквально. На эту формулу можно и нужно было навешивать дополнительные слова про то, что «затмение нашло», «сам себя проклинаю», «что имеем – не храним» и прочее, но в общем виде идея представлялась простой и понятной. А главное, работающей. Но схема дала сбой. Ухаживать за женой оказалось увлекательно, но бесперспективно. Лара выслушала, запила услышанное шампанским, выловив оттуда лепесток розы, и предложила остаться друзьями. Сохранив, разумеется, семейный союз ради детей. Она была краткой и спокойной, как Сталин на встрече с рабочими, а он болтливым и возбужденным, как Горбачев в той же мизансцене. До каких-либо объяснений Лара не снизошла. Она гасила его вопросы так, как будто он еще не дозрел до ответов. Как будто он маленький почемучка, озадаченный радугой, а у нее нет сил и слов объяснять ему про спектральное разложение световых волн. Вместо многогранного «прости» вышло сплошное «почему?». – Почему? – Я так хочу… – Почему? – Так будет лучше. – Почему?! – По кочану! На том и разошлись. Точнее, условились, что расходиться не будут. Будут жить, добра наживать, детей поднимать, кулебяки есть. Вставая из-за стола и давая понять, что романтический ужин закончен, она сказала: «Да не волнуйся ты так. Для тебя же ничего не изменится. Ты всегда так жил». В архиве их супружеской жизни хранились безобразные сцены, когда Лара кричала на мужа, оскорбляла его, называла самыми бранными словами, какие знала ее не очень возвышенная натура, но так больно она еще никогда не делала. * * * Время не лечит, а смиряет. За неимением выбора муж принял новый семейный и финансовый расклад. Река их семейной жизни вошла в свои берега. Но река течет, и берега вокруг обновляются, за излучиной может ждать что-то новое. И уже измученные однообразием пейзажа гребцы могут увидеть то, что оторвет их от весел, заставит замереть в созерцании неожиданной красоты. Лара уставала на работе. Там рвались логистические цепи, закручивались воронки цейтнотов и трещали по швам договора. Однажды партия памперсов из Японии затерялась на просторах Сибири. Лариса боялась включить телевизор, она ждала сообщения о страшном экологическом бедствии. Ее воображение рисовало обезвоженный Байкал, куда попали японские памперсы. И когда после этой нервотрепки она приходила домой, дружеская атмосфера ложилась бальзамом на ее менеджерскую мозоль. Муж уставал еще больше, потому что чем меньше деньги, тем их труднее зарабатывать. Они припадали друг к другу, как две головешки, ободряя себя известием, что до субботы осталась пара дней. В субботу отсыпались и отъедались. Это был еженедельный бенефис свекрови, ее невидимый поединок с Высоцкой, в котором жена режиссера проигрывала с разгромным счетом. Иногда заезжала Вера, неожиданно удачно вышедшая замуж. Лара приписывала историю ее замужества себе и на правах автора требовала гонорар в виде совместных пикников. Оставшиеся шашлыки однозначно сгружались Вере. Не домой же их везти на суд свекрови. Приговор суда будет суров, в этом никто не сомневался. Но однажды Лара объявила, что у сегодняшнего шашлыка будет другой маршрут эвакуации. Она сделала это в свойственной ей неуклюжей манере, типа «сегодня Вера в пролете, халява пройдет стороной». Но ее любили в этой компании и не обращали внимания на такие шероховатости. Лара попросила, чтобы ее высадили у дома Натальи Иосифовны. Торопясь, чтобы не задерживать машину, Лара позвонила и скороговоркой выпалила: – Вот шашлыки, еще горячие. К чаю. Ну то есть не к чаю, а вместо него. – Спасибо, Ларисочка. Да вы заходите. Куда мне столько? Если позволите, я с соседкой поделюсь. – Да хоть выбросьте. Хотя, конечно, лучше соседке лишнее отдать. – Позвольте предложить вам чай. У меня и конфеты есть. Будем пить, как раньше говорили, вприкуску. А то прошлый раз нечем было угостить. Пришлось вприглядку пить. – Да, вприглядку сильно вышло. Меня тогда эта история встряхнула. Простите, если спрошу, но чем кончилось? Вы расстались и больше не видели друг друга? Никогда? Уехали прочь? А если бы увидели? Все бы снова?