Часть 2 из 5 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
СТЮАРТ: Не вижу причин ему потакать. Оливер в своем репертуаре. А кроме того, любому, кто связан с маркетингом, известно, что в сознании фиксируется именно первый сюжет.
ОЛИВЕР: Чур, я первый. Чурики-чурики-чурики.
ДЖИЛЛИАН: Оливер, тебе сорок два года. Какие могут быть чурики?
ОЛИВЕР: Тогда спрячь свою улыбочку. Чур-чура. Чурики-чурики-чурики-мазурики. Давай посмейся. Ты же еле сдерживаешься. Ну пожалуйста. Пожаааалуйста.
СТЮАРТ: Если это – единственная альтернатива, уж лучше я буду в кризисе среднего возраста. По официальным или неофициальным данным.
ОЛИВЕР: О, маркетинг! Моя всегдашняя ахиллесова пята. Отлично, пускай первый этап бежит Стюарт, если ему так приспичило, и несет эстафетную палочку правды. Смотри не урони, Стюкнутый! И не заступай на чужую дорожку. А то нашу команду дисквалифицируют. Ты же этого не хочешь? Тем более на первом этапе.
Пусть бежит первым, мне все равно. Я только выскажу одну маленькую просьбу – не в угоду эгомании, шкурным интересам или маркетингу, а просто исходя из требования приличий, искусства и неприятия любой банальности. Пожалуйста, не называй эту свою первую историю «На данный момент». Очень прошу. Пожалуйста. Ну пожаааалуйста, ладно?
2
На данный момент
СТЮАРТ: Не ручаюсь, что у меня хорошо получится. Могу перепутать последовательность событий. Так что запаситесь терпением. Но все-таки, с моей точки зрения, вам стоит выслушать меня первым.
С Оливером мы учились в одном классе. И были лучшими друзьями. Потом я работал в клиринг-банке. А Оливер преподавал английский как иностранный. Я познакомился с Джиллиан. Она занималась реставрацией картин. Как, впрочем, и сейчас. Мы с ней стали встречаться, полюбили друг друга, поженились. Я ошибочно решил, что это конец истории, но оказалось, это только начало. Думаю, такая ошибка свойственна многим. Слишком мы насмотрелись фильмов, начитались книжек, наслушались родителей. И произошло это все лет десять назад, когда нам едва стукнуло тридцать. А нынче… ладно, вижу, вы способны сами прикинуть.
Оливер ее у меня увел. Хотел присвоить мою жизнь – и присвоил. Влюбил в себя Джилл. Каким образом? Не знаю и знать не хочу. Думаю, что никогда и не захочу. Когда я в свое время заподозрил, что дело нечисто, меня сводил с ума один вопрос: трахаются они или нет? Я ведь просил вас мне ответить, помните? Умолял: ну правда же они трахаются? Как сейчас помню. Вы так и не ответили, а теперь я даже благодарен.
В ту пору я слегка помешался. Ну это закономерно, вполне понятно, да? Оливеру я дал по морде – чуть нос ему не сломал. А потом явился без приглашения к ним на свадьбу и устроил небольшую заварушку. Через некоторое время уехал в Штаты. Добился перевода по работе. В Вашингтон. Как ни смешно, я поддерживал контакт с одним-единственным человеком – с мадам Уайетт. Это матушка Джиллиан. Только она и заняла мою сторону. Мы стали переписываться.
Через некоторое время я полетел во Францию, чтобы с ними увидеться. Если быть точным, я их увидел, а они меня нет. У них посреди деревушки вспыхнул неприкрытый скандал. Оливер залепил Джилл пощечину, изо всех окон на них тайком глазели соседи. Как и я сам. Небольшая гостиничка, где я остановился, располагалась как раз напротив.
После этого я вернулся в Штаты. Сам не знаю, чего я ждал от той поездки… что рассчитывал найти… но только лучше мне не стало. Стало ли хуже? Им, конечно, тоже лучше не стало. Меня на самом деле доконал ребенок. Если бы не ребенок, я, возможно, и смог бы добиться своего.
Не помню, рассказывал я об этом в то время или нет, но, когда распался мой брак, я начал пользоваться платными секс-услугами. Не слишком этого стыжусь. Пусть другие стыдятся того, как со мной обошлись. Проститутки называют свой род занятий работой. «Работаешь?» – так обычно звучал мой первый вопрос. Не знаю, возможно, теперь уже говорится по-другому. Я сейчас далек от этого мира.
Но просто занятно: в ту пору я днем окунался в ту работу, что приносила доход, а вечером – в ту «работу», что приносила удовольствие. И оба эти мира знал довольно хорошо. Люди, знакомые только с одним из этих миров, считают, что именно в нем человек человеку – волк. Что банкир в сером костюме непременно разведет тебя на деньги, а обильно политая духами шлюха, завидев твою кредитку, окажется бразильцем-транссексуалом. Ну я вам так скажу. В большинстве случаев кто платит, тот заказывает музыку. В большинстве случаев уговор дороже денег. В большинстве случаев обещанного три года не ждут. В большинстве случаев людям можно доверять. Я не призываю оставлять на столе раскрытый бумажник. Я не призываю раздавать направо и налево чеки с непроставленной суммой и отворачиваться в самый неподходящий момент. Но тебе хотя бы понятно, на каком ты свете. В большинстве случаев.
Нет, настоящее предательство совершается друзьями и любимыми. Принято считать, что в дружбе и любви человек меняется к лучшему, так? Однако мой опыт показывает обратное. Доверие ведет к предательству. Скажу больше: доверие подталкивает к предательству. В ту пору я увидел это своими глазами, усвоил как дважды два. На данный момент это и есть моя история.
ОЛИВЕР: Признаюсь, я задремал. Et tu?[7] О нарколептический, курдючный Стюарт, субъект помраченного сознания и сложенного из «Лего» Weltanschauung[8]. Нельзя ли нам рассмотреть этот вопрос в более долгосрочной перспективе? Мой герой – Джоу Эн-лай. Позднее превратившийся в Чжоу Эньлая. «Каковы, по-вашему, были последствия Французской революции?» На что сей мудрец ответил: «Еще слишком рано судить».
Если такой олимпийский или конфуцианский взгляд нам недоступен, давайте, что ли, немного расширим горизонты, введем градации оттенков, какие-нибудь смелые сопоставления красок? Разве каждый из нас не создает повесть своей жизни простым движением вперед? Но увы, отнюдь не каждая повесть пригодна к публикации. А ведь как ширится самотек! «Ожидайте, мы вам перезвоним»… нет, по зрелом размышлении мы вам не перезвоним.
Однако не спешите с выводами насчет Оливера – я уже предупреждал. Оливер не сноб. Во всяком случае, в прямолинейном смысле слова. Просто есть одна загвоздка, причем ее составляет не тематика подобных произведений и не общественное положение героев. «Историю клопа можно изложить с таким же блеском, как жизнеописание Александра Македонского, просто финал будет иным». Меткое изречение, согласны? От нас требуется чувство формы, самоконтроль, отбор фактов, умолчание, аранжировка, эмфаза… и все это зовется одиозным словом из трех букв: арт. История нашей жизни – это всегда повесть, но ни в коем случае не автобиография, и здесь кроется самая распространенная ошибка. Наша память – всего лишь очередная ловушка; ну же, соглашайтесь. А вторая ошибка – считать, будто скрупулезное припоминание ранее увековеченных подробностей, уместное, быть может, в пивной, вряд ли породит текст, способный привлечь в должной мере взыскательного, какой еще иногда встречается, читателя. С чьих уст закономерно слетает вечный вопрос: зачем ты меня этим грузишь? Если это сеанс арт-терапии, не жди, что читатель будет оплачивать счета от психиатра. То есть я пытаюсь вежливо сказать, что повесть о жизни Стюарта, если откровенно, непригодна к опубликованию. Я проверил ее по первой главе – обычно этого мне достаточно. Изредка для смеха пробегаю глазами еще и последнюю страницу, просто чтобы подтвердить свое впечатление, но в данном случае это выше моих сил. Не думайте, что я жесток. Или хотя бы признайте, что я жесток, но справедлив.
А если по существу дела. Каждая любовная история начинается с преступления. Согласны? Где ты найдешь grandes passions[9], терзающие сердца невинных и неприкаянных? Разве что в средневековых романах да в отроческих фантазиях. Но чтобы у взрослых людей? Между тем, как напомнил вам наш карманный справочник-Стюарт, в ту пору нам уже было тридцать с гаком. У каждого есть кто-то, либо частица кого-то, либо ожидание кого-то, либо воспоминание о ком-то, которые человек сбрасывает со счетов, то есть попросту предает после встречи с мистером, мисс, миз или, как в данном случае, миссис Вот-Оно. Правда ведь? Мы, конечно, вычеркиваем собственное предательство, стираем вероломство и, заглядывая в прошлое, находим там свою душу в виде tabula rasa[10], на которой пишется обвинительная повесть о великой любви – полная фигня, разве нет?
А коль скоро каждый из нас – преступник, вправе ли один судить другого? Разве мой случай более вопиющ, чем ваш? Когда я познакомился с Джиллиан, у меня были отношения с некой сеньоритой, соотечественницей Лопе, носившей имя Розы. Отношения неудовлетворительные, но сказать о них необходимо, да? У Стюарта в момент знакомства с Джиллиан, конечно же, были отношения с целым балетным училищем фантазий и порножурналом сожалений. А у Джиллиан в момент нашего с ней знакомства были недвусмысленные и, более того, узаконенные отношения с вышеупомянутым Стюартом. Скажете, все это относительно, а я отвечу: нет, все это абсолютно.
А если ты в своей настырной крючкотворской манере станешь выдвигать обвинения, мне нечего будет ответить, кроме как mea culpa[11], mea culpa, mea culpa, притом что я, к примеру, не травил курдов нервно-паралитическим газом, ведь так? Дополнительно или взамен, как раздвоенно выражаются присутствующие здесь юристы, могу заявить, что произошедший в сердце Джиллиан обмен Стюарта на Оливера оказался – хотя вы, двуногие языкастые особи в париках и атласных мантиях, избегаете подобных формулировок – не столь уж большим злом. Она, как говорится, повысила свои акции.
Ладно, это дело прошлое, с тех пор минула четверть нашей жизни. Не вспоминается ли сейчас выражение fait accompli?[12] (Не стану испытывать судьбу, говоря droit de seigneur или jus primae noctis[13].) Кому-нибудь из вас доводилось слышать такой термин: исковая давность? Насколько мне известно, по закону она равняется семи годам, вне зависимости от общего числа неправомерных действий и преступлений. А распространяется ли закон об исковой давности на хищение чужой жены?
ДЖИЛЛИАН: Знакомые спрашивают, хотя и не всегда в лоб, как я ухитрилась полюбить Стюарта и выйти за него замуж, а вслед за тем полюбить Оливера и, едва завершив предусмотренные законом формальности, выйти за него. Ответ: да как-то так. Повторять этот опыт не советую, но, ручаюсь, такое возможно. Как эмоционально, так и юридически.
Я искренне любила Стюарта. Запала на него попросту, без затей. Мы не ссорились, в постели все получалось, я радовалась тому, что он меня любит, – вот и все. А потом, когда мы уже зарегистрировали брак, я полюбила Оливера, причем отнюдь не попросту, а очень сложно, вопреки своим предчувствиям и разуму. Я упиралась, противилась, мучилась небывалыми угрызениями совести. И в то же время ощущала в себе небывалое волнение, небывалый прилив жизненных сил, небывалую сексуальность. Нет, у нас не завязалась, по выражению некоторых, «интрижка». Из-за того что я наполовину француженка, окружающие стали перешептываться насчет menage a trois[14]. Но наши отношения даже близко к тому не стояли. Во-первых, все было куда примитивнее. А во-вторых, мы с Оливером сошлись лишь после того, как разбежались мы со Стюартом. Почему все вокруг такие специалисты в том, чего не знают? Каждый вещал, что причиной стал исключительно секс, что Стюарт слабоват в постели, а Оливер – гигант, а я только с виду такая разумная, но на деле – вертихвостка, потаскуха и просто стерва. Короче, если кому интересно: когда мы с Оливером впервые легли в постель, у него от нервозности первой ночи произошел сбой, и между нами вообще ничего не было. Вторая ночь оказалась ненамного лучше. Ну, потом как-то приноровились. В некотором странном роде он по этой части скромнее Стюарта.
Оказывается, возможно любить двоих – и последовательно, и параллельно, как случилось со мной. Любить этих двоих можно по-разному. И это не значит, что одна любовь подлинная, а другая фальшивая. К сожалению, мне не удалось растолковать это Стюарту. Каждого из двоих я любила по-настоящему. Не верите? Ну и не надо, я не собираюсь никому ничего доказывать. Я просто говорю: с вами такого не случалось, да? А со мной вот случилось.
Оглядываясь назад, могу только удивляться, почему такие истории – большая редкость. Много позже моя мать прокомментировала, как бы между прочим, совсем другую ситуацию, затронувшую не то двоих, не то троих, и сказала она так: «Сердце было создано нежным, а это опасно». Мысль была мне ясна. Кто любит, тот рискует влюбиться. Ну, не жуткий ли парадокс? Не жуткая ли истина?
3
Где мы остановились?
ОЛИВЕР: Где мы остановились? Недавно? Давно? Но… Заметьте, кстати: каждое последующее из этих трех слов, как ни удивительно, включает в себя предыдущее и, сбрасывая буквы, символизирует ощущение потери, какое мы испытываем всякий раз, когда бросаем орфеевский взгляд через плечо. Щемящее убывание, если вдуматься. Рассмотрите и сопоставьте – как раньше говорили педагоги – биографии ведущих английских поэтов-романтиков. Для начала дайте списком фамилии, расположив их в порядке убывания длины: Вордсворт, Кольридж, Шелли, Китс. А теперь обратите внимание на даты жизни: 1770–1850, 1772–1834, 1792–1822, 1795–1821. Какое упоение для нумеролога и магистра тайного знания! У кого фамилия самая длинная, у того и самая длинная жизнь; у кого самая короткая фамилия, у того и самая короткая жизнь, а между ними – по убывающей. Что еще поразительнее: родившийся раньше других умирает последним, родившийся позже других умирает первым! Они выстроились по ранжиру, как матрешки. Невольно уверуешь в Божий промысел, да? Или, по крайней мере, в Божественное совпадение.
Так на чем мы остановились? Ладно, в виде исключения сыграю в игру «уточним подробности». Вообразим, что память сверстана как газета. Отлично: просматриваю новости из-за рубежа, цветные иллюстрации, добираюсь до самого низа газетной полосы – и что я вижу: «Конфликт в деревне Минервуа: жертв нет».
В тот момент, наугад выбранный для кропотливого поиска уточнений, я как раз исчезал из вашего поля зрения (ты, вероятно, понадеялся, что навсегда; у тебя, вероятно, вырвалось: «Катись подальше», небрежно брошенное вслед моим беззащитным лопаткам), сворачивая за угол у Cave Cooperative в своем надежном «пежо». Модель 403, наверняка помните, да? Решетка радиатора крошечная, как глазок тюремной камеры. Фирменная зеленовато-серая раскраска, характерная для эпохи, не иначе как ожидающей своего возрождения. А вас не раздражает, что в наши дни принято возрождать и канонизировать десятилетия, не дав им завершиться? Надо бы ввести закон о недавности. Что вы, что вы, шестидесятые возрождать нельзя: на дворе всего лишь восьмидесятые. И так далее.
Короче, я давил на газ, чтобы, едва вписываясь в поворот, поскорее убраться из вашего поля зрения и пронестись мимо сверкающих стальных чанов, наполненных выпущенной кровью минервуанского винограда, а Джиллиан тем временем стремительно уменьшалась в моем зеркале заднего вида. Какой-то неуклюжий термин, не находите: «зеркало заднего вида» – сомнительный, излишне конкретный? То ли дело французское слово retroviseur. Вот только нужен ли нам «ретровизор», а? Живем же мы как-то без этих полезных маленьких зеркалец, которые увеличивают проделанный только что путь. Несемся по трассе A61 в сторону Тулузы и смотрим вперед, только вперед. Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь. «Ретровизор»: способствует не только безопасности дорожного движения, но и выживанию человечества. Господи, сейчас начну сыпать рекламными слоганами.
ДЖИЛЛИАН: Где мы остановились? Я стояла посреди деревни в одном халате. На лице у меня выступила кровь, которая капала на Софи. Пятна крови на младенческом лобике: как благословение от Black Sabbath. Вид у меня был кошмарный, причем для этого мне пришлось постараться. Сутки, если не больше, уламывала Оливера, ездила ему по ушам, доводила до кондиции. Все было продумано. Мне казалось так: если Стюарт увидит, как Оливер терзает меня, а я терзаю Оливера, то он решит, что нашей семейной жизни не позавидуешь, и попробует заново выстроить собственную жизнь. Мама рассказывала, как он приходил к ней в гости и часами говорил о прошлом. Я попыталась разорвать этот круг, дать… какое там есть выражение?.. дать ему закрыть гештальт. К тому же я прикинула: от нас с Оливером не убудет, а я все изображу так, что комар носу не подточит. В конце-то концов, у меня это всегда хорошо получалось.
И вот я застыла на улице как пугало, как умалишенная. А кровь текла оттого, что Оливер, когда наносил мне удар, держал в руке ключи от машины. Я знала, что на меня глазеет из-за занавесок вся деревня. Знала, что после этого нам придется уехать. Когда доходит до таких эксцессов, французы проявляют еще больше ханжества, чем англичане. Главное – соблюдение приличий. Оливеру я все равно собирались сказать, что в деревне мы оставаться не сможем.
Но конечно, единственная пара глаз, которая для меня что-то значила, принадлежала Стюарту. Я знала: он там, наверху, в своем гостиничном номере. И думала: неужели у меня получилось? Неужели сработает?
СТЮАРТ: Где мы остановились? Точно помню, где остановился я. В номере, за который брали сто восемьдесят франков в сутки. Дверца шкафа не закрывалась. У телевизора была комнатная антенна, которую то и дело требовалось поправлять. На ужин подавали форель в миндале и крем-карамель. Спалось мне плохо. Завтрак обходился в тридцать франков дополнительно. До завтрака я подходил к окну, чтобы посмотреть на их дом.
В то утро я увидел, как Оливер уносится прочь на своей машине, не щадя подвеску и надсаживая двигатель. Похоже, он забыл, что, кроме второй передачи, существуют еще две. С техникой он никогда не дружил. Окно у меня было распахнуто, и я слышал этот жуткий визг тормозов, как будто визжала вся деревня, и у меня в голове отдавался тот же самый визг. А Джиллиан стояла посреди дороги. В халате, с младенцем на руках. Причем отвернувшись – прятала лицо. Мимо проехало два-три автомобиля, но она будто не слышала. Глядя вслед Оливеру, застыла как изваяние. Через некоторое время обернулась и посмотрела в мою сторону. Видеть меня она, конечно, не могла, да и не знала, что я так близко. К лицу она прижимала носовой платок. Ярко-желтый цвет ее халата резал глаза. Потом она медленно побрела к дому и затворила за собой дверь.
Я подумал: вот, значит, до чего дошло?
И спустился к завтраку (тридцать франков).
4
Между тем
ДЖИЛЛИАН: Во Франции мы познакомились с милой парой средних лет – у них был дом в дюнах, где начинается garrigue[15]. Муж оказался совершенно бездарным художником, и мне приходилось проявлять весь свой такт. Но эти люди – такое иногда встречается – как следует просчитали свою жизнь. Они сами расчистили участок земли, не тронув оливковые деревья; устроили небольшой бассейн, предусмотрели место для мангала и поленницы виноградных дров, поставили дом с террасой, накупили альбомов по искусству; создавалось впечатление, что они даже знают секрет, как вызвать прохладный ветерок в жаркий день. И что самое приятное – они никогда не лезли к нам с советами, а то знаете, как бывает: если вам нужно самое лучшее, то в нижнем городе Каркассона, где по вторникам работает рынок, подойдите к третьему торговцу слева… сантехникам доверять нельзя, за исключением… В самый зной я брала Софи и шла к ним. Как-то сидели мы на террасе, и Том, отвернувшись, устремил взгляд на долину. «Это, конечно, не наше дело, – пробормотал он, как будто заговорил сам с собой, – но скажу одно: никогда не болейте на чужом языке».
У нас в семье это стало дежурной шуткой. Если Софи случалось расчихаться, Оливер с серьезным видом изрекал: «Соф, не вздумай заболеть на чужом языке». Воочию вижу, как он катается с ней по полу, словно со щенком, неумолчно болтает какую-то чепуху и поднимает малышку над головой, чтобы она полюбовалась алыми цветками посаженной им вьющейся фасоли. Не скажу, что последние десять лет нашей совместной жизни прошли безоблачно, но Оливер – этого не отнимешь – всегда был хорошим отцом.
Впрочем, я понимала: Том вкладывал в эту фразу какой-то обобщенный смысл. Речь шла не о том, чтобы знать, как по-французски «антибиотики» – ведь я владею французским свободно, а Оливер всегда мог объясниться, даже если для этого ему пришлось бы исполнить в аптеке оперную арию. Нет, имелось в виду другое: когда ты собираешься поселиться в чужой стране, убедись, что у тебя для этого подходящий склад характера, потому что любая твоя неудача будет раздуваться. Любая удача будет наполнять тебя неописуемой гордостью: ты принял верное решение, ты совершил прорыв, но любая неудача – конфликт, стресс, потеря работы, да что угодно – доставит тебе вдвое больше неприятностей, чем дома.
Так что я понимала: если трудный период затягивается, нужно возвращаться домой. Да и смотреть в глаза местным жителям не хотелось. Поэтому в тот злополучный день, к моменту возвращения Оливера из Тулузы, я уже выставила дом на продажу и договорилась с агентом, что оставлю ключи у мадам Рив. С Оливером я объяснилась попросту, насколько это возможно, когда блефуешь по-крупному. Сказала ему, что во Франции нам ловить нечего. Сказала, что так и не смогла получить ни одного заказа. Что мы уже не дети и должны признать эксперимент неудачным. И так далее. Всю вину взяла на себя. Ни разу не сорвалась, но сказала, что живу в постоянном напряжении, открыла, что беспричинно и глупо ревную его к одной из учениц. А под конец добавила, что не вижу препятствий для переправки его любимого «пежо» в Англию. Думаю, это и перевесило чашу весов. Ах да, еще я приготовила отменный ужин.
Короче, это была одна из тех неизбежных в любом браке сцен, какие возникают из недомолвок, а окончательное решение принимается на основе совсем других обстоятельств, которых не проговаривают вслух.