С трудом выбираюсь из кровати. Тело чужое, неповоротливое, а грудь будто сдавлена тисками, так что трудно дышать. На мне все еще халат Уилла. Пока я спала, он перекрутился, плотно обвив мое тело. Чтобы выпутаться из него, я ослабляю пояс, расправляю махровую ткань и снова плотно запахиваю халат. Он мне велик, но в нем так тепло и уютно, и он хранит запах Уилла – а это значит, мне тяжело будет его снять. Внизу, на кухне бело-голубым светится телевизор. Звук выключен, но на экране идет репортаж с места катастрофы. Я довольно долго наблюдаю за корреспондентом, ведущим репортаж на фоне обугленной земли и дымящихся кусков металла, и вдруг мне в голову приходит, что он немного переигрывает. Слишком широко раскрыты глаза, слишком нахмурены брови, все как-то слишком театрально. Видно, он ждал такую историю всю свою карьеру и теперь изо всех сил старается не упустить этот шанс. На диване за моей спиной слышится какое-то копошение, и из бесформенной массы возникает Дэйв, мой брат-близнец, в толстовке с эмблемой «Джорджия Бульдогс» и пижамных штанах. – И давно ты спустилась? – говорит он глубоким, меланхоличным басом, больше подходящим спортивному комментатору, нежели риелтору. Он раскуривает косяк размером с сигару, глубоко затягивается и похлопывает рукой по дивану рядом с собой. – Я скажу маме. – Если не считать рыданий, это первый раз, когда я что-то произношу вслух за последние семь часов, и в горле сразу начинает саднить. Я плюхаюсь на диван. – Мой муж врач, – говорит Дэйв, сделав затяжку. – Это лекарство. – Кто бы сомневался, – фыркаю я. Он протягивает мне косяк, но я качаю головой. У меня голова и так идет кругом. Наверно, не лучшая идея усугублять дело марихуаной, будь она хоть трижды лекарством. Мы долго сидим в облаке сладковатого дыма, молча глядя на безмолвные картинки на экране телевизора. Зрелище настолько кровавое, что у меня нет сил смотреть на него, поэтому я сосредотачиваюсь на лице репортера. Он жестом просит оператора следовать за ним и обходит громадный обломок фюзеляжа, потом показывает одинокий детский ботинок, и пытаюсь читать по его губам. «Вот стикер. Сырные конфеты. Коза и три тролля». Как глухие это делают? У репортера лоб становится как у шарпея, и Дэйв качает головой: – Этот сукин что-то слишком уж веселится. Все, что вы когда-либо слышали про близнецов, правда; мы с Дэйвом живое тому доказательство. Мы с ним похожи, мы одинаково поступаем, у нас одни и те же жесты и привычки. У нас у обоих полные губы и костлявые пальцы, мы готовы смотреть любые спортивные состязания, но терпеть не можем заниматься спортом и отказываемся есть любое блюдо, если в нем есть хоть капля уксуса. Между нами даже есть телепатическая связь, этот таинственный дар, позволяющий близнецам без слов знать, что думает каждый из них. Хотите пример? Я знала, что мой брат гей, еще до того, как он сам это понял. Он затушил косяк о блюдце, в котором уже было полно пепла, и поставил его на приставной столик. – Если хочешь знать, мама страшно переживает. Она уже скупила весь «Крогер», и у нее еще вот такой список продуктов, которыми она собирается набить твой холодильник. Если ты как можно быстрей не позволишь ей начать нянчиться с тобой, то скоро у тебя будет столько провизии, что ты сможешь открыть столовую для бездомных. – Если я позволю, то все это станет правдой. – Я вздохнула и прижалась к нему, положив голову ему на плечо. – А я говорю себе, что это не так. Что в пятницу вечером Уилл войдет в эту самую дверь весь взмокший, мятый, сердитый, и я закричу: «Я же вам говорила!» Я говорила, что Уилла не было в том самолете. Я все жду, что кто-нибудь ущипнет меня, возьмет за плечи и встряхнет, чтобы я проснулась, но этого не происходит. Я застряла в этом кошмаре. – Это точно. – Он берет меня за руку и большим пальцем дотрагивается до кольца. – Симпатичное «Картье». Я снова пытаюсь сдержать слезы. – Мы с Уиллом пытаемся забеременеть. Возможно, ты уже дядя. Дэйв молча смотрит на меня секунд тридцать. Он не говорит ни слова, но это и не нужно. «Долго это будет продолжаться? – вопрошают его глаза. – Сколько еще мы будем говорить об Уилле так, будто он еще здесь?» – Столько, сколько сможем, – отвечаю я. Что же касается наших попыток забеременеть, то тут он не кажется удивленным. – Что вы так долго собирались? Мы с Джеймсом думали, что за это время вы нарожаете целый выводок. – Уилл хотел подождать. Он говорил, что еще какое-то время не хочет ни с кем меня делить. – И что изменилось? Я задумалась. – Не знаю, и, если честно, мне в голову не приходило спрашивать. Я была так счастлива, что он наконец согласился. Он говорит, что хочет маленькую девочку, похожую на меня, но, если все это правда, если этот кошмар происходит на самом деле, я надеюсь, что это будет маленький мальчик, похожий на него. – Даже после несуществующей конференции? Конечно, Дэйв уже в курсе. Мама наверняка вытащила все что можно из Клэр, а потом часами препарировала ложь Уилла с каждым, кто готов был слушать. Уверена, что у нее уже заготовлен длинный список теорий относительно того, почему Уилл так поступил, для чего ему понадобились сложности с изготовлением флаерса конференции, зачем он забронировал билеты на два рейса в противоположные концы страны. Но я и так уже знаю ответы. Чтобы я не узнала, куда он направляется, что собирается там делать и с кем намеревается встречаться. Любой подойдет. Бессильная ярость, которая до этого сотрясала меня под одеялом, грозит вырваться на поверхность, и я с трудом справляюсь с ней. Я люблю мужа. Я скучаю по нему и хочу, чтобы он вернулся. Эмоций так много, и они так сильны, что не оставляют места для злости. Я торгуюсь с Богом, хотя даже до конца не уверена, верю ли в него: «Верни мне Уилла, и я даже не стану спрашивать, где он был. Обещаю, что даже не вспомню об этом». – Одна ложь не отменяет семь лет брака, Дэйв. Взбесила ли она меня? Возможно. Но этого недостаточно, чтобы уничтожить мою любовь к мужу. Он нехотя пожимает плечами: – Конечно нет. Но можно я задам тебе один вопрос? Только не злись. – Он ждет, и я неохотно киваю. – А что насчет Сиэтла? Я не имею в виду дождь, «Старбакс» и клетчатые рубашки. Я всплескиваю руками. – Черт, я не знаю. Уилл вырос в Мемфисе, потом сразу после окончания магистратуры в университете Теннесси переехал в Атланту. Вся его жизнь прошла на Восточном побережье. Он никогда даже не упоминал про Сиэтл. Насколько мне известно, он никогда там не был. – Я разворачиваюсь и смотрю в кошачьи глаза, того же темно-оливкового цвета, что и у меня. – Но ведь на самом деле ты хочешь знать, думаю ли я, что у него интрижка. Дэйв неторопливо кивает. – А ты думаешь? Внутри у меня все сжимается – не потому, что я считаю, будто муж меня обманывал, а потому, что так будут думать все остальные. – Нет. Но я также не думаю, что он был в том самолете, хотя сейчас не слишком хорошо соображаю. А что думаешь ты? Дэйв надолго замолкает, обдумывая ответ. – Когда дело касается зятя, у меня больше вопросов, чем ответов. Не пойми меня неправильно, мне он очень нравится, особенно то, что он так сильно тебя любит. Такую любовь невозможно сыграть, каждый раз, когда ты входишь в комнату, его лицо озаряется таким счастьем, что я бываю вынужден отворачиваться – а я гей. Я в этом разбираюсь. Так что, отвечая на твой вопрос, нет, я не думаю, что у твоего мужа была интрижка. Мое сердце, которое и так уже держалось на честном слове, раскалывается на две половины. Не потому, что Дэйв верит моему мужу или говорит о нем как о живом, но еще и потому, что его собственная любовь ко мне так сильна, что автоматически распространяется на другого человека. Я беру его под руку и кладу голову ему на плечо, думая, что никогда не любила брата сильнее. – Я просто хочу сказать, что, когда Уилл вошел в твою жизнь, у него совсем никого не было. Родители умерли, ни братьев, ни сестер у него нет, он никогда не упоминает о каких-то других родственниках или друзьях. У всех есть прошлое, а тут складывается впечатление, будто до встречи с тобой он и не жил вовсе. Дэйв не совсем прав. У Уилла много коллег и знакомых, но друзей действительно мало. Но это потому, что ему, как всем технарям, нужно много времени, чтобы открыться. Я сажусь прямо и разворачиваюсь, чтобы видеть лицо брата. – Потому что он растерял всех школьных друзей, кроме одного, но и тот переехал в Коста-Рику. У него там школа серфинга или что-то в этом роде. Мне известно, что они до сих пор переписываются по имейлу. – А как насчет остальных? Друзья, бывшие соседи, партнеры по спортивному клубу и собутыльники. – Мужчины не заводят столько друзей, как женщины. – Дэйв вопросительно смотрит на меня, и я поясняю: – Гетеросексуальные мужчины, я имею в виду. Им не нужно, чтобы их окружало много людей, и, кроме того, ты же знаешь Уилла. Он предпочитает сидеть дома у компьютера, чем проводить время в шумном, многолюдном баре. Это одна из причин, почему мы семь лет назад тайно поженились в Северной Каролине, захватив с собой только моих родителей и Дэйва с Джеймсом в качестве свидетелей. Уилл не любит толпу и ненавидит быть в центре внимания. – Даже у интровертов есть лучшие друзья, – говорит Дэйв. – А у Уилла? Это просто. Я уже открываю рот, чтобы ответить, но Дэйв опережает меня: – Кроме тебя. Я замолкаю. Теперь, когда, благодаря Дэйву, я выбываю из списка, вопрос заставляет меня задуматься. Уилл рассказывает о многих из тех, с кем он знаком, но я и правда ни разу не слышала, чтобы он называл кого-то другом. Дэйв зевает и глубже откидывается на спинку дивана, еще немного, и он, забыв про свой вопрос, начинает клевать носом. Сидя рядом с похрапывающим братом, я смотрю на мелькающие на экране телевизора жуткие кадры и ничего не вижу. Вместо этого я думаю о нашей первой годовщине, когда я устроила Уиллу сюрприз в виде поездки в Мемфис. У меня ушло несколько недель на подготовку импровизированного маршрута «Твоя жизнь». Из скупых рассказов Уилла о детстве я по крупицам выуживала информацию о значимых для него местах. Школа, улица, где он жил до тех пор, пока не умерла мать, «Пицца Хат», в которой он работал по вечерам и в выходные. Но чем ближе подъезжали мы к городу, тем больше Уилл нервничал и тем молчаливей становился. На пустынном участке трассы I-40 он наконец признался. У него было несчастливое детство, и ему было неприятно возвращаться к воспоминаниям о жизни в Мемфисе. Одного раза было вполне достаточно. Мы развернулись и провели выходные в Нашвилле, исследуя местные бары. Так что нет, Уилл не любил говорить о своем прошлом. А Сиэтл? Что там? Или кто там? Я смотрю на спящего брата, его грудная клетка вздымается и опускается в темноте. Как бы мне хотелось отмахнуться от подозрений Дэйва, отгородиться от его сомнений по поводу Уилла, чтобы все вопросы улетучились как дым. Насколько хорошо я знала своего мужа? 7 В следующий раз я спускаюсь вниз, когда на часах уже почти десять. Все мои на кухне, пьют кофе и слушают, как Джеймс вслух зачитывает с айпада новости о крушении. Отец, сидящий за столом, кашляет в кулак. Джеймс замолкает на полуслове, все поворачиваются ко мне, и вид у них при этом виноватый и одновременно участливый, как у четырех ребятишек, которых я застала за кражей печенья. – Черный ящик нашли? – спрашиваю без лишних предисловий. Мама роняет лопатку в сковороду, на которой жарится яичница, и разворачивается ко мне всем корпусом, выглядит она так, будто провела ночь не лучше меня. Черные круги под глазами напоминают синяки, а обычно тщательно завитые с помощью термобигуди волосы безжизненно свисают вдоль опухшего лица. – О, детка. – Она спешит ко мне по кафельному полу и крепко обнимает. – У меня просто сердце разрывается. Я могу что-то для тебя сделать? Тебе что-нибудь нужно? Ох, сколько мне всего нужно. Мне нужно знать, что заставило Уилла сесть в тот самолет. Почему самолет упал. Какими были последние мгновения жизни мужа, кричал ли он от ужаса или же ни о чем не догадывался – вот он решает, что выбрать, орешки или соленые крендельки, а в следующую секунду превращается в пыль. Мне нужно знать, где он сейчас – в прямом и переносном смысле. Будет ли что хоронить?