— Послушать тебя, так нет вообще никаких критериев оценки. Любая дрянь имеет право на существование! — Я этого не утверждаю. Я говорю лишь, что к этим фильмам нужен особый подход. Чтобы понять, в чем их прелесть, требуется определенный настрой. — Очень хорошо. Попробуй настроить меня так, чтобы я прониклась прелестью шедевров твоего любимого Макса Пекаса. Вот. "Не наступай на мои шнурки"; "Ать-два, зачем солдату голова?"[6]; "Красивые загорелые блондинки"… — Ну, во всяком случае, названия придумывать он умел — с этим-то ты не станешь спорить? — Не стану. Кем надо быть, чтобы назвать фильм "Сен-Тропе: пляж, вино и канапе"? Только не говори мне, что ты потратил два часа своей жизни, чтобы смотреть эту чушь! — Оставь в покое Макса Пекаса! Этот французский режиссер лучше всех сумел выразить средствами кино античное понятие "Саrре diem", что означает, если ты не забыла: "Живи сегодняшним днем!" Его творчество еще будет востребовано, вот увидишь. А ты, чем критиковать, лучше занялась бы своей дочерью. — Феликс искренне надеялся переключить внимание Софи на другой предмет. — Она только что срыгнула с полбутылки, не меньше! — Ах ты, мой цыпленочек! — заворковала Софи. — Это тебя от папочкиных кассеточек выворачивает? — Это низко — говорить такое! — Ты совершенно прав, это месть. Думаешь, я забыла про голых девок в твоем сценарии? Отрывок из сценария "Приют страха" ДОМ ПРЕСТАРЕЛЫХ/ОБЩАЯ КОМНАТА — ИНТЕРЬЕР. НОЧЬ В общем зале "Приюта Святого Луки" царит всеобщее оживление. Обитатели дома принарядились. Почистили зубные протезы, натянули бандажи, до блеска натерли ходунки. Сегодня здесь ежемесячный праздник — будут показывать кино. Каждый (кто не заснет и кому успешно прооперировали катаракту) сможет насладиться классикой седьмого искусства, а может, и увидеть на экране себя — в расцвете красоты и юности, где-нибудь в дальнем углу экрана. Сюзанна Борниоль сидит между Мадлен Дефланель и Фердинаном Биком. Мадлен (на протяжении всего эпизода говорит медоточивым голосом). Дорогая Сюзанна! Надеюсь, сегодня мы будем любоваться вами. В последний раз вы потрясли меня в роли консьержки, которая выносила ночной горшок героини. Пять секунд экранного времени, а какой талант! Сюзанна (так же сладко). Вы слишком добры ко мне, Мадлен. Жалко, что вас мы еще ни разу не лицезрели. Или мы вас не узнали? Говорят, вас часто снимали крупным планом, но никогда — с лица. Мадлен. Сущая правда. Но это лучше, чем если тебя постоянно вырезают при монтаже. Сюзанна. О, я перед вами просто преклоняюсь. Вас бы никто не осмелился вырезать. Если только вставить… Мадлен. Полагаю, сегодня мы увидим вас во всей красе? Помню вас в роли ведьмы в "Выходе дьявола". Вы ведь снимались без грима? Сюзанна. О нет, на меня навертели такое количество тряпок, что я едва двигаться могла. Вы счастливая, у вас никогда не было проблем с костюмами. Надеюсь, на площадке хотя бы было тепло. Мадлен. Да, спасибо, топили хорошо. Но вы совершенно правы: я никогда не нуждалась в париках и бесформенных платьях, чтобы скрыть недостатки фигуры. Что ж, не всем быть баловнями судьбы… Сюзанна. Баловнем быть неплохо, не спорю. Если не добалуешься до чего-нибудь этакого… Мадлен. Ну, вам об этом лучше знать. Вы ведь уже лет с двадцати превратились в… Аббат Сен-Фре (с пеной на губах). Заткните свои нечистые пасти, вы, жалкие суккубы! Начинается! Сюзанна. Да что же это делается? Двум подружкам уже и поболтать нельзя! (Оборачиваясь к Фердинану.) Кстати, ты не знаешь, а этот-то что забыл в "Святом Луке"? Он что, снимался в кино? Фердинан. Нет, но он схлопотал выговор от начальства за то, что занимался "пропагандой легкого искусства". Он наряжался доном Камильо[7], приходил в церковь и начинал стращать всех Апокалипсисом. Его приняли сюда как актера-любителя. Сюзанна (восхищенно). Ну, силен мужик! Фердинан (краснея). Э-э… Мадлен! А у вас, случайно, не сохранилось… э-э… кассет с вашими фильмами? Внезапно — раздается — оглушительный — грохот; и в зале появляется пришелец-каннибал, который держит на поводке морское чудовище теплее. Вторник 20 апреля, 20.00 — улица Муфтар Здесь мы сделаем двухчасовую паузу, что позволит нам избежать эпохального описания кормления Зои, достойной пера Гомера сцены ее купания и исполненной пафоса повести о том, как ее укладывали в постель, после чего Феликсу и Софи оставались сущие пустяки — убаюкать ребенка, чтобы он заснул. Затем они могли — на выбор — предаться плотским безумствам или всхрапнуть перед теликом. — Кто сегодня рассказывает Зое сказку? — спросил Феликс. — Давай я. Потом ты споешь колыбельную, а потом мы вместе покажем ей кукольный театр. — До или после второй сказки? — До. — А тебе не кажется, что мы с этими штучками-дрючками идем у нее на поводу? — Нет, не кажется. Просто надо следить, чтобы она не слишком к ним привыкла, вот и все. Ты что, не слышишь? Телефон! Возьми трубку. Наверное, это Эмиль Гаригет. Звонит тебе с того света, чтобы поблагодарить за прекрасные отзывы в твоем последнем блоге. — Для тебя нет ничего святого. Порой ты меня удручаешь. — Скажите пожалуйста, обиделся! Ладно, сними трубку, а я пошла к Зое. Она уже с воодушевлением рассказывала про то, как "в некотором царстве, в некотором государстве, во дворце, построенном из переработанных отходов, жила-была принцесса по имени Зоя, которая очень любила экологию", а Феликс только добрался до телефона. — Дом Зака, укротителя диких детей, — гаркнул он в трубку. На том конце провода повисла напряженная тишина. Затем послышалось покашливание и, наконец, человеческий голос: — Это Исидор Будини. — А! Добрый вечер! Как поживаете? Молчание. — Месье Будини? Вы еще здесь? — Я прочитал ваш сценарий. — Ну и? Знаете, я тут подумал насчет каннибалов и пришел к выводу, что… — Можете прийти ко мне в контору завтра утром, в одиннадцать? — перебил его Будини. — Могу… А что случилось? У нас проблема? Молчание. — Да. Серьезная проблема. Отрывок из сценария "Приют страха" ДОМ ПРЕСТАРЕЛЫХ/ПАРК — УЛИЦА. ДЕНЬ Солнечный день в "Приюте Святого Луки". Пациенты обедают на террасе под большими зонтиками. Трапеза проходит в молчании. Все угрюмо-сосредоточенны. В меню сегодня бифштекс, который надо жевать. А с этим не шутят. Чуть в стороне профессор Шлокофф. На нем парусиновая шляпа, из-под которой по лбу стекают крупные капли пота. В руках он теребит набитое соломой чучело морской свинки. Вместе с ним за столом сидит Эрнест Галашю — следователь по делу о без вести пропавших. Профессор Шлокофф. (По его лицу беспрестанно пробегает нервный тик.) Новости есть? Как продвигается следствие? Инспектор Галашю (поглаживая ус). Трудно собрать свидетельства очевидцев. Половина ваших пациентов не слышит моих вопросов, вторая половина их не понимает. Профессор Шлокофф. Это очень пожилые люди. С ними нужна мягкость. Инспектор Галашю. По поводу мягкости. Зачем вон тот альбинос в сутане колотит палкой свою запеканку? Вон, посмотрите! Профессор Шлокофф. Да, я вижу. Это аббат Сен-Фре. Инспектор Галашю. Он вылил мне в лицо стакан воды и велел убираться назад, в ад. По-вашему, это нормально? Профессор Шлокофф. Приношу свои глубочайшие извинения. Мне следовало вас предупредить… Инспектор Галашю. А вон та бабуля? Профессор Шлокофф. Которая? Та, что только что стащила банан, а теперь прячет его в лифчик? Инспектор Галашю. Нет, другая. Которая не дает своей соседке есть. Видите? Та подносит вилку ко рту, а эта пихает ее в бок. Профессор Шлокофф. Ах эта? Это Сюзанна Борниоль. Инспектор Галашю. Знаете, она так на меня налетела. До сих пор колено болит. Если я правильно понял, она приняла меня за Альфреда Хичкока. И страшно ругалась, что я вырезал ее при монтаже. Профессор Шлокофф. Да, они в этом возрасте любят пошутить. Своего рода возвращение в детство.