– Семипалов! Агдавлетов! – Из черной бесконечности закулисья появилась Алевтина Павловна. – Вы распелись? Я все выяснила. Рудольф, ты выступаешь двенадцатым. Марат, ты в самом конце. – Почему? – вырвалось у Марика. Ему казалось, чем дольше он тут стоит и слушает других, тем больше перегорает. Когда они с Алевтиной Павловной ехали во Дворец, он чувствовал радостное возбуждение, желание выйти на сцену и спеть «Под звездами балканскими» в своей очень удачной, чего уж скромничать, аранжировке. Когда они с Рудиком переодевались в маленькой комнатке-гримерке с еще пятью мальчиками, Марат улыбался: ему нравился его новый костюм, он с гордостью завязывал (сам!) отцовскую бабочку. Но за час ожидания за кулисами весь его энтузиазм куда-то улетучился. А теперь выяснялось, что ждать ему еще несколько часов. – Такие результаты жеребьевки, я ни на что повлиять не могу. Не расстраивайся, в конце выступать всегда очень почетно. В концерте всегда самого знаменитого артиста на финал ставят. – Так то в настоящем концерте, – пожал плечами Марик. – И настоящих артистов. – А вы кто? – оторопела Алевтина Павловна. – Самодеятельность, – припечатал Марик и, развернувшись на каблуках, пошел к выходу. Чего торчать в духоте? Лучше уж на улице посидеть, хотя бы до выступления Рудика. Марик краем глаза видел, как провожают его удивленными взглядами ребята, две девчонки с белыми бантами тут же зашушукались. Рудик, конечно же, рванул следом. Нагнал его уже на выходе. – Да что с тобой? Ну подумаешь, последним выступишь. Так еще лучше! Тебя точно жюри запомнит! А вот те, кто в середине, могут и замылиться. – Просто не люблю ждать. – Марик пнул ботинком камешек и с сожалением заметил, как на начищенный верх его обуви тут же лег слой пыли. – Все уже не так, понимаешь? Рудик не понимал. Он, кажется, готов был хоть сейчас, хоть ближе к вечеру выйти и спеть свой «Благодатный край» с одинаковым энтузиазмом. А Марик стремительно терял ощущение балканских звезд, которыми хотел поделиться со слушателями. И стрелки на его брюках уже не казались такими уж идеальными. Алевтина Павловна ему, конечно, потом припомнит. Точно дедушке нажалуется, что Марик хамит. Давно ведь грозилась. Сейчас она промолчала, потому что конкурс впереди. А завтра ему достанется. Но думать об этом не хотелось. Марик прислонился к каменному постаменту дедушки Ленина, стоявшего у входа во Дворец, прижался к нему затылком и прикрыл глаза. Рудик примостился рядом. – Маэстро… – М-м-м? – Тебе не нравится петь? – Нравится. – А как же музыка? – Что музыка? Сочинять мне тоже нравится. Свое играть нравится. – А может быть, чтобы человек и пел, и музыку писал? – Почему нет? Марик аж отлепился от постамента и открыл глаза. – Не знаю, – вздохнул Рудик. – Мама говорит, надо выбрать одно дело в жизни и стать в нем лучшим. – Ну так дела-то похожие! Если бы ты хотел песни петь со сцены и комбайном в поле управлять, то конечно. А почему ты спрашиваешь? Рудик покраснел. Машинально подтянул штаны, хотя они и так хорошо держались на помочах. – Да так… Я одну песенку написал. Посмотришь потом? – Ты? Написал? Ну всё-всё, не кисни! Просто ты никогда ничего… Молоток! Посмотрю, конечно! В их классе Рудик был чуть ли не единственным, кто не пробовал себя в сочинительстве. Почти все баловались аранжировками, кто-то писал мелодии к стихам Пушкина, кто-то сочинял для того инструмента, который осваивал по специальности. Такие эксперименты всячески приветствовались педагогами, да и друг перед другом ребята любили пофорсить оригинальной импровизацией на перемене. Но про Рудика все с первого класса знали, что он станет певцом, как его отец, и никто от него не ждал композиторских талантов. – Иди давай, а то свой выход пропустишь. – Марик хлопнул друга по плечу. – Я тоже пойду, за тебя поболею. * * * Спел Рудик нормально. И руки раскидывал, и голову задирал, и голосил знатно. Жюри наверняка поверило, что этот мальчик очень любит родной край и готов его прославлять и дальше, на всесоюзном конкурсе например. По крайней мере, Марик на это надеялся, стоя за кулисами. Потом они вместе стояли в буфете и пили компот из сухофруктов из одного стакана. Булочка тоже была одна на двоих – деньги из дома догадался взять только Рудик, а торчать им во Дворце предстояло еще добрых полдня. Марику в ожидании выступления, а Рудику в ожидании итогов, которые должны были объявить в самом конце. К тому моменту, когда Марика вызвали на сцену, он уже хотел только домой. Белая рубашка казалась ему несвежей, брюки помялись, уголки бабочки печально обвисли. Но уже прозвучало: «Выступает Марат Агдавлетов», пришлось делать шаг на сцену. Какой же она оказалась огромной! И полный зал Дворца Республики. Две тысячи двести человек! Марик не видел лиц, но ощущал внимание, направленное на него. Потом, уже будучи взрослым, он вспоминал то первое свое серьезное выступление и думал, что не так уж пристально на него смотрели. Бедные судьи наверняка устали после шести часов прослушивания конкурсантов. Про зрителей и говорить нечего, они-то сто раз пожалели, что решили прийти на концерт юных дарований. Половина зала наверняка разбрелась, не дождавшись объявления итогов. Но тогда Марику казалось, что он один на один с гигантским многоликим чудовищем, дышащим в темноте, кашляющим, переговаривающимся, чего-то ждущим от него. Всего лишь мальчика, еще толком не решившим, чего он хочет от жизни. Конечно, Марику приходилось выступать на школьных отчетных концертах – но там все было понятно и просто: сел за рояль и играешь наизусть выученную пьесу для преподавателей и одноклассников. В небольшом и хорошо освещенном зале. Да и тот импровизированный выход на дворовую сцену в роли Гавроша дался ему легко, все сложилось само собой, так что Марик даже не успел испугаться. С чудовищем же он встретился первый раз в жизни. В первую секунду он оробел. Но заиграло вступление, его собственное вступление. Ну ладно, пусть разделенное на двоих с Матвеем Блантером, но все-таки Марик безошибочно улавливал отголоски своих мелодий. Своих будущих мелодий, которые когда-нибудь выделят Марата Агдавлетова из серой череды советских певцов. И Марик сделал еще шаг, чтобы попасть в луч прожектора. Рудик рассказывал, что от волнения перехватывает горло, что звук приходится из себя буквально выдавливать. Ерунда какая! У Марика голос лился легко и свободно. Мысленно он уже перенесся в волшебный мир, где сияли неизвестные, но такие манящие балканские звезды. На репетициях Алевтина Павловна долго пыталась, по ее собственному выражению, «поставить номер». То есть разучить последовательность жестов, которыми Марик сопровождал бы песню. Но Марат решительно отказался. Спасибо, насмотрелся на «номер» Рудика с выкидыванием рук и патриотическим притопом в конце. Марик с трудом удерживался, чтобы не сообщить другу, как неестественно он и его жестикуляция выглядят со стороны. Но все-таки промолчал, ибо знал, как Рудольф относится к критике, даже самой доброжелательной. В итоге они решили обойтись без «номера». – Делай что хочешь, – махнула на него рукой Алевтина Павловна. – Хоть столбом стой. Пой, главное, чисто. Вот с этим у Марата никаких проблем не было. И теперь он пел, не особо задумываясь о движениях, тщательно выводя каждую ноту. Но в третьем куплете, на словах «…вспоминаем неспроста ярославские, рязанские, да смоленские места!» у него вдруг сами собой взлетели руки в совершенно искреннем порыве. Как будто всю жизнь он провел в ярославских местах. Которых никогда в жизни не видел. В последнем куплете у него звучала авторская фермата. Его авторская, Блантер решил финал совсем по-другому. Собственно, «Под звездами балканскими» изначально не была песней, где можно показать голос. Но где-то же Марику надо было голос показать? Конкурс-то певцов. Аплодисменты его оглушили. Они так неожиданно ворвались в его только что возникший на сцене мир, что Марик чуть не сбежал. Сообразил, что надо поклониться, и быстро-быстро ушел за кулисы. Ему показалось или другим хлопали меньше? Да нет, показалось. Одно дело слушать из кулис, а другое – стоя на сцене. Акустический эффект, ничего больше. Алевтина Павловна стояла с каким-то странным лицом. Молча похлопала его по плечу и сообщила, что ей надо отлучиться. Маявшиеся от безделья ребята, коих набилось за кулисами уже как сельдей в бочке, тоже смотрели на Марика. Не очень-то дружелюбно. – Пошли покурим, – дернул его за рукав Рудик. – Пока жюри совещается, успеем. Обескураженный, еще ничего толком не понимающий Марик пошел за приятелем. – Чего мы сделаем? – уточнил он, когда они оказались все у того же постамента дедушки Ленина. – С каких пор ты куришь? Тебя отец убьет. – С тех же, что и ты, – усмехнулся Рудольф. – На, угощайся. И протянул ему пустую ладонь. Другой рукой зажал между двух пальцев воображаемую сигарету и сделал вид, что затягивается. – Надо же было как-то осадить этих малолеток. А то устроили там курятник, пока ты пел. Вот, мол, только из Первой школы и пройдут, как всегда, все схвачено. И зачем мы приехали. И когда уже их перестанут на эти конкурсы допускать. Нечестно! Кудах-кудах! Марат устало провел рукой по лицу. Кажется, пиджак промок насквозь, капельки пота стекали даже с волос. Хотя на улице было довольно прохладно – стояла глубокая осень. Другое дело, что зимы у них не случалось. Рудик показался ему непривычно злым. Ладно, сегодня все устали. День казался каким-то бесконечным. – Как я спел? – Шикарно! На последнем куплете к Алевтине Павловне какой-то дядька подскочил в галстуке и давай ей на ухо что-то шептать. По-моему, он тебя нахваливал. И что-то говорил про «Уруз». Марик озадаченно смотрел на друга. «Уруз» тут причем? Он, разумеется, знал про этот коллектив, кто его не знал-то в Республике? Национальная гордость, можно сказать. Но какое он имел отношение к Алевтине Павловне? Итоги конкурса жюри объявляло со сцены, так что за кулисами создался настоящий ажиотаж. Шутка ли, почти сотня участников, и все старались встать поближе, чтобы услышать имена финалистов. Марику трижды наступили на ноги, так что в третий раз он, не глядя, кому-то двинул в ухо. Оказалось, тому самому толстенькому мальчику, в начале конкурса поправлявшему штанину. Мальчик возмущенно заголосил, сзади зашипели, Рудик на кого-то огрызнулся: «Сам виноват», началась потасовка. Но в следующую секунду со сцены прозвучало: – Лауреатами конкурса становятся Марат Агдавлетов и Тимур Равзанов! Просим ребят выйти для получения дипломов и памятных подарков! Толпа расступилась. Ошеломленный Марик зашагал по вдруг образовавшемуся коридору. Перед ним довольно уверенно шел длинный, в настоящем фраке («как пингвин», – припечатал еще утром Рудик) парень. Очевидно, он и был Тимуром. Пел что-то из классики вполне оформившимся тенором. Марик его слышал из-за кулис, и исполнение ему очень понравилось. Но как же Рудольф? Ведь если выбирать из них двоих, это он должен был стать лауреатом. И он должен был поехать на всесоюзный конкурс в Москву. Как же Марик без него поедет? Это неправильно. Надо все поменять. У Рудика же мечта стать певцом. А кем хочет стать Марик, он и сам еще не решил. Тетенька с высокой прической и янтарными бусами, которые особенно запомнились Марику, вручила ему диплом и книгу. «Три мушкетера». Почему взрослые так уверены, что всем мальчикам обязательно должна нравиться эта история? Марику, например, она казалась очень скучной. Ладно, тоже с кем-нибудь поменяется. Ну или хоть Рудику отдаст, чтобы тот не был таким грустным. Алевтина Павловна провожала их до самого дома, потому что давно стемнело. Пока тряслись в звенящем стеклами трамвае, она рассказывала, что в жюри из-за Марика разразился настоящий скандал. Один очень заслуженный дядечка из Союза композиторов Республики не хотел присуждать ему победу, потому что считал, что «репертуар идеологически не выверен». – Я же говорила тебе, причем тут Балканы? – сокрушалась Алевтина Павловна. – Вот и он так сказал. Мол, если уж петь, то о нашем крае родном. Рудик тяжело вздохнул, но промолчал. Ну да, он-то как раз пел о родном крае, и что? – И за вольную интерпретацию песни советского классика он тебя ругал. Но тут остальные на дыбы встали – им звучание очень понравилось. Когда выяснилось, что ты сам сделал аранжировку, все вопросы были сняты. Ты молодец, Марат. Но к выступлению в Москве нам настоятельно рекомендовали поменять репертуар. И тщательнее подходить к выбору стихов. Марик пожал плечами. Ему было вообще без разницы, какие там стихи. Главное, чтобы они музыке не мешали. И его путешествию в волшебную страну воображения. * * * Как все-таки здорово было сидеть на теплой, ярко освещенной кухне, пить чай из стеклянного стакана, держа его за самый краешек, и лопать варенье из айвы. Напротив сидел дедушка Азад, и ему было не до варенья. С победой он внука, разумеется, поздравил. Сухо, сдержанно как всегда, но по тону, по взгляду Марик понял, что дед им доволен. Бабочку отца не опозорил, можно сказать. И фамилию, разумеется. Учительницу тут же усадили пить чай, и Алевтина Павловна охотно согласилась, сообщив, что ей нужно обсудить с родителями Марика очень важные вещи. Марат решил, что речь пойдет о поездке в Москву и поначалу не особо вслушивался. Он так устал сегодня, что хотел только одного – побыстрее оказаться в своей комнате, в тишине и покое. Но речь неожиданно пошла совсем о другом.