Разочарованный Марат вышел на улицу вслед за остальными. – Ничего так старик, прикольный, – заявил Олег, закуривая «Мальборо», – не иначе успел уже на месте отовариться. – Я так понял, перетруждаться нам тут не придется. – Видимо, так, – кивнул Валдис. – Несерьезно у них тут все как-то. Он тоже выглядел разочарованным. – Ну а ты хотел как дома? Петь, пока связки не отвалятся? Может, тебе еще и «на картошку» в колхоз «Светлый путь» нравилось ездить? Это же Италия! У них тут «дольче вита»! Сладкая жизнь! Наслаждайся! – У нас в Эстонии не ездят на картошку, – педантично заметил Валдис. Марик с тоской смотрел на товарищей. Валдис немного занудный, Олег просто невыносим. Светлана прохихикала всю экскурсию, строя глазки попеременно всем троим ребятам. Клавесин Верди ее интересовал в самую последнюю очередь. И что он будет делать в такой компании полгода? – А пошли побродим по пассажу! – предложил Олег и кинул окурок прямо на тщательно выметенную мостовую. – Я слышал, тут можно круто прибарахлиться. – Не с нашими деньгами, – фыркнул Марик. – Я вчера уже прошелся, приценился. – Говори за себя, – усмехнулся Олег. Марик вспыхнул. При выезде у них отобрали все деньги, и он полагал, что всем им придется жить на одинаково скромную стипендию, выдаваемую Владимиром Петровичем. Но у Олега, похоже, были свои соображения на сей счет. Что он там говорил про отца? Кем тот у него работает? Впрочем, какая Марику разница? В чужой карман заглядывать – последнее дело. Так что по магазинам он с ребятами не пошел. Отправился бродить по городу в одиночестве. Милан ему нравился – чистый, красивый и яркий. Здесь было больше красок, чем в Москве. Почти столько же, сколько в родной Республике. И люди улыбались приветливо, открыто. Но в целом все это мало походило на ту Италию, которую он себе представлял, которую видел на конвертах от пластинок. Где тот романтический флер, где морские волны, разбивающиеся о солнечный берег, где прекрасные девушки, бредущие босиком по воде, лихо подвернув подол длинной цветастой юбки? Нет, прекрасные девушки ему встречались. Но преимущественно в туфлях и сапогах, а прямые облегающие юбки вряд ли можно было подвернуть. Марат провожал их взглядом и старался думать о музыке. О том, для чего он сюда приехал, в конце концов. * * * – И запомни: не искусство служит нам, а мы служим искусству! Успокойся и наслаждайся моментом! Наслаждайся тем, что ты делаешь, что ты поешь! Марат смотрел на удобно развалившегося в кресле маэстро Чинелли и изо всех сил гнал от себя сомнения. Ну просто такая манера у старика, любит он пафосные речи! Этот тезис про «искусство в себе, а не себя в искусстве», принадлежавший, кстати, Станиславскому, Марик прекрасно знал. Он ждал каких-то более конкретных советов относительно своего пения. – Продолжай, – махнул ему рукой Чинелли. Аккомпаниатор снова заиграл, Марат запел, но тут же был прерван. – Стоп, стоп. Послушай. У Верди есть одна особенность – у него очень отчетливо звучит каждый звук в вокальной партии. Вокал должен быть театральным, понимаешь? Первая пауза должна быть короткой. Фраза – пауза – фраза. По-итальянски это называется «со-сорано да воче». Марат хмурился. Почему пауза? Где у Верди эта пауза написана? А если он иначе представляет себе эту сцену? К тому же, увлекшись, Чинелли перемежал русские фразы итальянскими, и Марат окончательно переставал понимать учителя. – Ладно, хватит с тебя на сегодня. Иди, тебе еще надо познакомиться с Джованно. Выбрал партию? Марат пожал плечами. Он собирался петь Фиеско из «Севильского цирюльника», но, когда выяснилось, что экзамен нужно будет сдавать на сцене «Ла Скала», засомневался – не замахнуться ли на что-то более интересное в актерском смысле? Например, на партию Скарпиа из «Тоски»? Уже в дверях его настиг голос Чинелли: – Да, завтра у тебя выходной. Голосу нужно давать отдых, а мы сегодня неплохо поработали. Обескураженный, Марат вышел за дверь. Он не считал, что они «неплохо поработали», он только-только распелся и мог бы продолжать еще час, а то и два. И уж точно до завтра его голос полностью восстановится. Черт возьми, ему девятнадцать лет, а не семьдесят, как Чинелли! И он приехал сюда заниматься! Оставалась надежда на маэстро Джованно – тот выглядел куда более суровым педагогом. Тоже глубокий дед, но в отличие от Чинелли не такой довольный жизнью: губы всегда поджаты, худой, как будто высохший. Марат слышал, что Джованно сорок лет проработал концертмейстером в «Ла Скала», и только недавно, из-за преклонного возраста, его перевели на работу со стажерами. Что, вероятно, не лучшим образом сказалось на его характере. По крайней мере, на Марика он смотрел, как на таракана, приползшего на любимую кухню, когда хозяин собрался завтракать. И по-русски он совсем не говорил, рядом с ним в классе сидел переводчик. С одной стороны, стоило порадоваться предусмотрительности и щедрости отечества – сколько человек работало на то, чтобы несколько подающих надежды оболтусов оттачивали певческие навыки! А с другой стороны, Марик сразу понял, насколько неудобно общаться через переводчика во время занятий. Джованно останавливался после каждой фразы, с недовольным видом ожидая, пока его замечания переведут. Очевидно, поэтому слова он цедил неохотно. Но и критика у него была куда более конкретной, чем у Чинелли. Марату даже показалось, что им стоило бы поменяться местами. С экспрессивным Чинелли разучивать партию, а с Джованно оттачивать вокал. По крайней мере, Джованно не стеснялся делать замечания и не уносился в пафосные речи. – Спой мне свободно! Почему ты зажимаешь голос? Кто тебя научил? Что? – Он нервно повернулся к переводчику. – Я не ослышался? В вашей консерватории так учат? Забудь немедленно! О Мадонна, за что мне это опять? Отпускай голос! Отпускай! Марат постарался «отпустить», но маэстро все равно поморщился на высокой ноте. – Стоп! Почему ми? У тебя должно быть ми диез! Посмотри в ноты! – У меня нет ми диез. Я низкий баритон. – Что? – Джованно аж на месте подпрыгнул. – Чтобы я этого больше не слышал! Низкий баритон, высокий баритон. Какая разница? Петь все должны хорошо! И то, что написано в нотах! Еще раз это место. И открывай звук, выпускай его на свободу! От Джованно Марат вывалился совершенно измочаленный, но хотя бы довольный. Это уже больше походило на учебу. Правда, следующее занятие Джованно назначил ему аж через день. По всему выходило, что в Италии сильно напрягаться Марату не придется, а свободного времени намечалось хоть отбавляй. Но Марик твердо решил, во-первых, тщательно заниматься дома, то есть в гостинице. И плевать, что скажут соседи. А во-вторых, ходить на все спектакли в театр и набираться хотя бы такого опыта. Да и итальянский надо учить, общение через переводчика ему очень не нравилось, да и грех не выучить язык, на котором написаны все лучшие оперные партии. Оставалось только найти преподавателя. * * * Я очень хорошо помню день, когда он рассказал мне про Кармен. Причем подозреваю, что звали ее иначе. Ну какая Кармен могла родиться у советских людей? Пусть даже и дипломатов? Наверняка она была Катей, а красивый псевдоним просто придумала. Или Марат ей его придумал – вполне в его духе. Но он звал ее Кармен, и нам придется согласиться с его версией. Мы гуляли с ним по Москве, стояла глубокая осень. Золотые и багряные деревья, шуршащие листья под ногами, красивые, но почти не согревающие лучи солнца. Вся эта романтическая муть, на которую обращаешь внимание в двадцать пять лет. Я страшно гордилась новым кашемировым пальто красного цвета, которое Марат привез мне из Польши. Ни у кого больше такого не было! И я выгуливала то ли Марика, то ли пальто. А он шел в огромных темных очках и широкополой шляпе, будто какой-нибудь Джеймс Бонд. Без маскировки он выйти на прогулку уже не мог, его узнавали буквально все! Кидались, просили автограф, а то и спеть! Он бесился, шипел на меня, что никогда больше не согласится никуда выходить без дела. Так что шляпа и очки были компромиссным вариантом. А мне, конечно, хотелось, чтобы все видели, кто мой спутник. Потом я сказала, что замерзла, намекая на кафе «Мороженое», которое мы проходили. Там готовили горячий шоколад и сливочный мусс, по тем временам – очень изысканные лакомства. Марат тяжело вздохнул, но все-таки галантно распахнул передо мной тяжелые стеклянные двери. В кафе, к его счастью, почти не было людей. Мы заняли самый дальний столик, идти к прилавку и делать заказ пришлось мне. Стоило бы Марику открыть рот, как его инкогнито тут же раскрыли бы – в те годы изо всех окон лился голос Агдавлетова. Я взяла нам по чашке шоколада и по порции мусса, устроилась напротив Марика, поднесла первую ложечку десерта ко рту, и тут он вполголоса сказал: – Надо же, девушка за кассой – вылитая Кармен! Я ничего не поняла в первый момент. Решила, что он про оперу Бизе. Мы часто обсуждали с ним музыку, новые спектакли, исполнителей. Но Марат имел в виду совсем не оперу. – Я тебе не рассказывал? Кармен – девушка, которая была у меня в Италии. Вот так, в лоб. Вполне в духе Марата. Я ненавидела его за привычку говорить о своих прошлых отношениях. Ну для чего мне такая информация? Расстроиться? Начать ревновать? А он того и добивался. Ему нравилось, когда я бесилась, ревновала. Мне кажется, он подпитывался моими эмоциями. А может быть, так он получал лишнее подтверждение, что нужен и любим? Я внимательно присмотрелась к девушке за кассой. Черноволосая, темноглазая. Нос крупноват. И бедра полные. Фи, подумаешь. А Марат мечтательно улыбался, погрузившись в какие-то свои воспоминания. – И что, серьезно у вас было с ней? – не выдержала я, все-таки поддалась на его очевидную провокацию. – Серьезнее некуда, – усмехнулся Марат. – Я даже жениться хотел, предложение сделал. А она меня послала, представляешь? Сказала, что я дурак. Ну, дурак я и был, конечно. Она гражданка Италии, только за связь с ней я едва не нажил кучу неприятностей. Меня наш куратор чуть ли не каждую неделю к себе вызывал и пропесочивал, грозился раньше времени домой отправить. Толку что она русская по происхождению? Живет в капиталистической стране, возвращаться не собирается, значит, потенциальный враг. А я с чистым сердцем предлагаю ей замужество. Как она смеялась! Это потом я понял, что, даже если отбросить все политические моменты, Кармен была не из тех женщин, которые всеми силами хотят обрести кольцо на пальце и печать в паспорте. Она любила свободу. И приключения… По его взгляду я поняла, какие именно приключения любила эта Кармен. И камень в свой огород тоже отметила. К тому моменту я уже несколько раз заикалась об официальном браке, но Марат пресекал подобные разговоры или переводил их в банальную шутку о том, что хорошее дело браком не назовут. А что мне оставалось, силой его под венец тащить? Марат поддел свой мусс ложечкой, отщипнув от него изрядную порцию, и отправил ее в рот. Нарочито медленно облизнул ложку, смотря мне прямо в глаза. А потом усмехнулся: – Не злись. Все, что тебе так нравится, я умею благодаря Кармен. Не злись! Да я ее уже просто ненавидела! * * * Познакомился с ней Марат совершенно случайно. В бар «Чинзано» он пошел с ребятами за компанию. Валдис отмечал день рождения и пригласил всех выпить по рюмочке «лимончелло» – местной лимонной водки. На большее их скромных средств не хватало, так что поужинали они в гостинице, сварив на всех две пачки макарон. Марата за месяц в Италии от макарон уже тошнило, но выбирать не приходилось – итальянская «паста» здесь продавалась повсюду и стоила недорого, а вот нормальный кусок мяса обошелся бы в кругленькую сумму, которую стажеры себе позволить не могли. Они сидели в баре, цедили «лимончелло» и обсуждали учебу. Выходило, что довольны все, кроме Марика. Олег больше времени тратил на поиски шмоток, нежели на оттачивание вокального мастерства, и свободный график, который задали им два пожилых маэстро, его более чем устраивал. Валдис в принципе редко проявлял эмоции как положительные, так и отрицательные. Он занимался по установленной программе, в свободное время читал книжки, коих привез с собой целый чемодан, и ни на что не жаловался. Светлана занималась с другим педагогом, ей голос ставила экстравагантная итальянка, приходившая на занятия в черной шали с алыми розами. Как Марик понял, бывшая прима, не утратившая с возрастом царственных повадок. И со Светой они спелись в прямом и переносном смысле. Тяготился стажировкой только Марик. Ему не хватало нагрузки, он считал, что преступно мало времени тратит на занятия. Выходило от силы шесть-семь часов в неделю. Плюс ежевечерние посещения спектаклей с натяжкой можно было отнести к полезному времяпрепровождению. Особенно угнетало, что из Москвы регулярно звонил Мопс и сообщал: его дважды редакторы приглашали на телевизионные съемки, один раз – «Огонька» к Восьмому марта, второй раз какой-то передачи, несколько раз звали на концерты. – Сидишь там, штаны протираешь, – ворчал Мопс. – А тут работа горит! Кому ты нужен в Италии? Смотри забудут тебя! Что мог ответить на это Марик? Не скажет же он Владимиру Петровичу: «Извините, мне надоело, хочу домой, в телевизоре петь». Да его за такие фокусы не то что из консерватории выпрут. Его могут и на телевидение больше не пускать, и концерты перекрыть. Как не оправдавшему доверие недоучке. – Ты почему такой грустный? – вдруг услышал он низкий женский голос. Марик поднял взгляд и увидел Кармен. Насмешливые темные глаза с подводкой по кругу, как это модно у итальянок, но абсолютно чистая русская речь без намека на акцент. Она стояла за барной стойкой и улыбалась. Марик мог бы поклясться, что в начале вечера их обслуживал парень-итальянец. – Петруччо пошел отлить, – хихикнула Кармен. – Мы меняемся. Что, никогда не видел девушку-бармена? Марат много мог бы сказать, если бы язык не прилип к нёбу. Например, что он вообще не видел таких раскрепощенных и уверенных в себе девушек. В Республике девушки вели себя совершенно иначе, в разы тише и скромнее. В Москве он уже видел разных: и скромных, и «себе на уме», как он охарактеризовал их Светлану, и даже нахальных, пытающихся прорваться к нему за кулисы после концерта. Марат сторонился их всех, не зная, как себя правильно вести. Но Кармен брала инициативу в свои руки сразу и решительно. – Так почему ты такой грустный? – По родине скучаю, – признался Марат, думая о том, что его ответ не только честный, но заодно и идеологически правильный – Владимир Петрович был бы доволен. – Но как… – Мама с папой дипломаты. – Кармен закатила глаза, как будто пересказ этой истории ей смертельно надоел. – Двадцать лет проработали в Италии, я родилась и закончила школу в Милане. Потом предки вышли на пенсию и вернулись в Союз. А я решила, что хочу остаться здесь. Да, я сволочь и эгоистка, папочка мне все это уже говорил. Ну какая есть, уж извините. У Марика отвисла челюсть от такой непосредственности. И в то же время он был совершенно очарован.