Только взрослым такое рассказывать нельзя, ничего они в настоящих героях не понимают. У Рудика в семье все хотят, чтобы он стал певцом. Потому что его папа тоже певец. А про маршала Жукова они и слушать не захотят. А дедушка Азад хочет, чтобы Марик стал композитором, как папа Али. Марик в принципе не против, композитором так композитором. Но сейчас ему больше хочется гонять мяч. – Алиса! – Во дворе появилась бабушка. – Я так и знала! Все еще варишь? Я же тебе сказала, прокипяти пять минут и снимай! Айва будет резиновая! – Да посмотрите, мама Гульнар, она еще даже не вся покраснела! – Ты еще и споришь! Наказание какое-то. Только керосин зря переводишь. Выключай, кому говорю. И беги за полотенцем, снимать будем. Дал бог непутевую… Тут Марик понял, что час настал. Если бабушка начала маму ругать, это надолго. Самое время улизнуть за калитку. А можно и через штакетник перемахнуть, невелика важность. И сразу оказаться во дворе Семипаловых с тем самым огородом, который так возмущает дедушку Али и не дает покоя бабушке Гульнар. Приземлился Марик удачно – не в первый раз. Тут главное – штаны не зацепить. Порвешь – бабушка неделю во двор не выпустит. Нет, она вообще-то добрая и Марика любит. Она не любит, когда вещи портят. Или вот как сейчас – варенье. Дедушка говорит, это потому, что у нее раньше жизнь была трудная. А почему трудная, не рассказывает. Дальше все просто: пробежать по дорожке между грядок, вытереть босые ноги о пестрый коврик на крыльце, постучать в деревянную дверь и дождаться, пока откроет тетя Айшат, мама Рудика. У Семипаловых всегда дверь открывает только она. А дальше заготовленная фраза, которую Марик выстреливает как пулеметную очередь: – Здравствуйте, а Рудик выйдет? Ритуал отработан годами. Никогда Рудик не заходит за Мариком, потому что боится дедушки Али. Да чего уж там, он и бабушку Гульнар побаивается. И если Марик ему срочно нужен, то Рудик просто кидает камешки через забор. Или свистит под самым дальним окошком, где комната Марика. Зато Марик беспрепятственно залезает во двор Рудика. И делает это с большим удовольствием, потому что у тети Айшат тоже есть свой ритуал. – Выйдет, выйдет, – улыбается она, вытирая руки о передник. – Но сначала ты зайди. Я только что шекер-чуреки испекла. Давайте-ка, попейте чаю со сладеньким. Кто же откажется? Марик никогда и не отказывается. Сладкое он любит. На столе стоит огромная миска с белыми, посыпанными сахарным песком шекер-чуреками. Тетя Айшат разливает чай по выпуклым, похожим на стеклянные груши стаканчикам – армуду. Их надо брать двумя пальцами за верхний край, тогда не обожжешься. У Марика дома тоже такие есть, но пьют чаще из обычных кружек. – Привет! – На кухню влетает Рудик. В одной руке ноты, вторая тут же хватает еще горячий шекер-чурек. – Ты выучил? А вот это место у тебя получается? Мальчишки склоняются над нотами, сверху сыплются крошки от шекер-чуреков. Кажется, даже немного пролился чай. Но у Рудика дома никто за это не ругается. Тетя Айшат куда больше увлечена тестом, которое превратится в новую партию сладостей. – А чему тут не получаться? Тут же легко, – пожимает плечами Марик. – Ну это тебе легко! Тебе все легко, – обижается Рудик. – А я с утра мучаюсь. – Пошли покажу. И они бегут в комнату к инструменту. Не забывая прихватить еще по шекер-чуреку, разумеется. * * * В комнате Марика не было ничего лишнего: кровать с огромной, туго набитой утиным пухом подушкой и пестрым, сшитым бабушкой Гульнар из лоскутков одеялом, этажерка, на которой хранились его книжки и ящик с игрушками, цветастый коврик на полу – тоже работа бабушки Гульнар, и пианино. Для Марика оно было таким же естественным и необходимым предметом, как стол или ванна. Впрочем, у них в классе один мальчик не знал, что такое ванна, и все над ним смеялись. Дедушка потом объяснял, что ванна и прочие «удобства», как он сказал, бывают не во всех домах, и, если Марику и Рудику повезло жить с «удобствами», это еще не повод смеяться над другими. Дедушка часто объяснял Марику что-нибудь непонятное. По вечерам, придя с работы, он любит сесть на диван, подозвать внука и расспросить, как прошел день, ответить на все вопросы, рассказать что-нибудь интересное. Ну и отругать иногда, чего уж там. Дедушка был строгий и ругал всех: подчиненных на службе, бабушку Гульнар, иногда Марика. Только маму Алису не ругал. Бабушка ему жалуется, а он головой качает и молчит. Но вернемся к пианино. Оно черное, с клавишами цвета слоновой кости. На верхней крышке белая кружевная салфетка. Перед пианино круглый стул. Не очень удобный, без спинки, но тот факт, что на нем можно крутиться, примиряет Марика с необходимостью сидеть именно на нем. Поиграл десять минут, покружился еще минуты две. Больше не получалось – Марика начинало тошнить. Стул подрастал вместе с Мариком, только в обратную сторону. Три года назад, когда Марика первый раз посадили за пианино, стул был совсем высокий, самостоятельно и не залезешь. А сейчас Марик легко запрыгивал на жесткое сиденье. Ноги, правда, немного не доставали до пола. Но так даже удобнее, когда кружишься. С чего началось его знакомство с пианино, Марик даже не помнил. Он просто знал, что каждый день, будь то лето или зима, даже в Новый год или собственный день рождения надо заниматься музыкой. «Хотя бы час», – говорил дедушка. Подразумевалось, что чем больше, тем лучше. Сначала к Марику несколько раз в неделю приходила учительница: показывала гаммы, объясняла сольфеджио, давала задания и проверяла, что Марик выучил самостоятельно. А с прошлого года его отдали в школу. В шесть лет, на год раньше, чем положено. Этим обстоятельством очень гордилась мама Алиса, рассказывала о нем всем встреченным по пути из школы знакомым. Марику даже надоело, и каждый раз, идя с мамой домой, он очень надеялся, что никто из знакомых им не встретится. Но везло ему редко: в их маленьком городе все знали друг друга, обязательно останавливались при встрече, чтобы обменяться новостями, узнать, как здоровье чьей-нибудь бабушки, поделиться рецептом черешневого варенья с орехами. – Такого маленького и уже в школу! Ай-яй! – ахали соседки и норовили погладить Марика по голове. Марик обычно вытаскивал из портфеля машинку, опускался на корточки и принимался катать ее по песку. А чего время терять? Мама теперь полчаса будет рассказывать, он хоть поиграть успеет. А мама вдохновленно рассказывала и даже показывала в лицах, как Марик в три года написал первую пьесу! – Представляете, сам залез на стул, сам открыл крышку пианино и начал играть. Мы думали, просто балуется. А у него мелодия получается! Очень красивая мелодия. Жаль, не догадались записать. Марик ничего подобного не помнил и иногда даже сомневался, правду ли рассказывает мама, потому что с тех пор ничего больше не сочинял и не очень представлял, как это делается. Но маме не возражал. Зачем? Если ей так нравится рассказывать эту историю, пусть. – Вот увидите, он станет композитором, как его отец! Да-да, очень скоро мир услышит про второго Агдавлетова! Тут Марик обычно тяжело вздыхал. Потому что после этих слов мама вспоминала, что они очень спешат домой – Марику еще надо учить уроки и заниматься музыкой. Чтобы стать вторым Агдавлетовым, знаменитым композитором, как его папа. Папа. Папа оставался для Марика самым таинственным персонажем среди всех его многочисленных родственников. Даже более таинственным, чем прабабушка Зульфия, которая жила в далеком-далеком поселке и к которой они ездили всего один раз, но с тех пор она постоянно передавала Марику какие-нибудь гостинцы. Прабабушку он хоть смутно, но представлял. А папа существовал только в виде портрета. Портрет висел в спальне Марика над пианино. И каждый раз, забыв нужный аккорд и поднимая глаза к потолку в надежде этот аккорд найти именно там, Марик встречался глазами с папой. Все говорили, что они с Мариком очень похожи, но Марику так не казалось. Где же похожи? У папы нос большой и с горбинкой, а у Марика маленький и кнопкой. У папы густые брови, а у Марика тонкие ниточки. И глаза у папы серьезные, а может быть, грустные. А у Марика, по маминому выражению, в глазах черти пляшут. Веселые в общем глаза. И в чем они похожи? Но Марику все равно приятно было думать, что похожи. Сначала Марику говорили, что папа в командировке в другом городе. И однажды приедет, но это будет еще совсем нескоро. А в прошлом году, как раз перед тем как пойти в школу, выяснилось, что папа Марика погиб на фронте. Мама так сказала учительнице, отдавая какие-то бумажки. Тихо сказала, думала, что Марик не слышит. А он все прекрасно слышал и совсем не расстроился тогда. Только не очень понял, зачем было врать? Ведь если погиб на фронте, значит герой. Как папа Мишки Салахова из сто третьего дома. И как папа Женечки Илюшиной с Виноградной улицы. Да у половины детей из их компании папы погибли на фронте. А Ильдар из сто седьмого был вообще сирота, у него на фронте все погибли, кроме тети, которая его к себе забрала. И нечего обманывать. Дома потом целый скандал был. Очень Марика возмутило, что его обманывали. Ну что за дела? Он же не маленький. Так дедушке и заявил. Как бабушка потом на маму кричала! А дедушка увел Марика к себе в комнату, долго рылся в ящике стола, а потом достал какую-то коробочку. В ней оказалась медаль, которую папе дали посмертно. И еще какая-то сложенная в треугольник бумажка, но на ней было написано от руки, а Марик тогда умел читать только печатные буквы, так что ничего не понял. Но дедушка долго рассказывал про то, что папа у Марика герой, воевал под Сталинградом, спасал товарищей. Что он вообще мог на фронт не ходить, потому что был композитором и ему полагалась какая-то «бронь». Но все равно пошел, чтобы защищать нашу родину, чтобы такие маленькие мальчики, как Марик, учились в мирной стране. Дедушка много и хорошо говорил, так что Марик совсем успокоился и все понял. Только попросил, чтобы его больше никогда не обманывали. Дедушка очень серьезно пообещал и даже руку ему пожал. А когда они вышли из дедушкиной комнаты, мама с бабушкой уже не ругались, а накрывали на стол к ужину. И как-то все уладилось. Но музыкой Марик с тех пор еще усерднее занимался, потому что зря что ли папа на фронте воевал?.. * * * – Вы понимаете, что здесь для меня все дороги закрыты? – Доносилось из комнаты. – Кто я тут? Вдова Али Агдавлетова. Русская девочка даже языка не знающая. Меня никуда не берут на работу! И не возьмут. Мне так и сидеть у вас на шее? Вместе с Мариком? Марик застыл на пороге. Все понятно, бабушка с мамой опять ссорятся. Опыт подсказывал, что в такие моменты лучше не появляться им на глаза. Но как назло именно сейчас ему очень нужен был кто-нибудь из взрослых. Бабушка сидела в кресле, прямая как струна. Марика всегда поражала бабушкина осанка, сам он пробовал хотя бы за пианино сидеть прямо, но через десять минут забывал и начинал привычно горбиться. А бабушка держит спину всегда, даже когда готовит или стирает белье в тазике. Сейчас она вязала, быстро перебирала спицами, не глядя на них. Все ее внимание было приковано к маме. А мама стояла посередине комнаты, в самом центре круглого желто-зеленого коврика, как будто на сцене в луче прожектора. И кажется, она и ощущала себя как на сцене, потому что картинно заламывала руки и говорила своим «особым» голосом. Марик его хорошо умел отличать от голоса настоящего. Настоящим голосом мама спрашивала, как у него дела в школе и будет ли он обедать. А «особым» голосом разговаривала со случайно встреченными знакомыми на улице, а иногда с бабушкой и дедом. У «особого» голоса был другой оттенок, он требовал, чтобы на него обратили внимание, чтобы к нему прислушались. Но бабушка прислушиваться не хотела. – Вот именно! Здесь ты вдова Али Агдавлетова! Всеми уважаемая женщина из знаменитой семьи. А в Москве ты будешь никем! Там таких, как ты, миллионы. Куда ты пойдешь? В Москонцерт? Здравствуйте, возьмите меня на работу? – Почему бы и нет? У меня профильное образование! – Боже мой, конферансье. Можно подумать! В Москве ни одного конферансье больше нет. Еще и женщина. Это просто смешно. Алиса, не выдумывай глупости. У вас с Мариком есть крыша над головой, вы одеты-обуты, накормлены. Есть мы, в конце концов. Ну хорошо, ты устроишься в Москве на работу. А Марик? Кто будет его водить в школу? Куда ему деваться после школы? И школа. У нас одна из сильнейших музыкальных школ в Союзе! – Ну конечно, сильнее, чем в Москве! Вас послушать, так на свете нет ничего лучше вашей Республики! Давайте не будем спорить! После смерти Али нас с вами не связывает ничего, кроме Марика. Я уже все решила, я даже взяла билеты. – Взяла билеты? Бабушка повторила мамины слова с такой интонацией, как будто случилось что-то очень страшное. В интонациях Марик разбирался очень хорошо. Он вообще воспринимал мир в первую очередь через звук. И то, как повторила мамину фразу бабушка, как звякнули спицы в ее руках, как скрипнуло кресло, когда бабушка откинулась на его спинку, заставило Марика по-настоящему встревожиться. Лучше всего было бы уйти в свою комнату, подождать, пока взрослые успокоятся, и осмыслить все услышанное. Но ждать дальше у Марика не оставалось никаких сил. Мало того, что он уже заляпал кровью рубашку, теперь его еще и тошнило. Тяжко вздохнув, он все-таки переступил порог комнаты. – Я немножко неудачно упал, – сообщил он как можно более беспечным тоном. – Мне бы свежую рубашку. И зеленку. – Марик!!! Взрослые тут же забыли про свои разногласия, бросились к нему. – Где ты упал? Что случилось? Сколько раз я тебе говорила не шататься по двору! – причитала мама. Бабушка не причитала, просто сняла с него перемазанную рубашку и повела в ванную комнату, где висел шкафчик с лекарствами. Открыла кран, из которого тут же ударила тугая струя холодной воды, заставила Марика наклониться над ванной и стала смывать кровь и грязь с его лица. – Мы на велосипеде катались, – объяснял Марик. – Рудику же велосипед подарили. А я тоже хочу. Дедушка обещал! Тогда у нас будет два велосипеда, а пока что один на всех. Мы по очереди с горки катались. Моя очередь была кататься, я оттолкнулся, поехал, а руль отвалился. Прямо в руках у меня остался, представляете? Я даже не ожидал, что так может быть. Ну а потом упал, конечно. – Господи, этот ребенок сведет меня с ума, – голосила мама. – Он еще рассуждает! Надо ехать в больницу, мама Гульнар! Посмотрите, сколько крови! – Глупости не говори. Просто лоб расквасил, в таких случаях всегда много крови бывает. Сейчас зеленкой помажем. Главное, чтобы не сотрясение. Марик, тебя не тошнит? Голова не кружится? Пришлось сознаться, что кружится. И что тошнит. Бабушка огорченно зацокала, но зеленку все равно достала. – Сейчас будет щипать, – честно предупредила она. – Не дергайся, я подую. – Не поможет, в прошлый раз ты тоже дула. Но подуй все равно, – решил Марик. Бабушка не просто намазала ему лоб зеленкой, она его еще и забинтовала. Сказала, что пластырь держаться не будет. С бинтом вокруг головы Марик выглядел, прямо как раненый разведчик из фильма. Тут же захотелось побежать во двор и перед всеми похвастаться. Но бабушка не разрешила. – Марш в кровать. Сейчас ляжешь и будешь отдыхать. Читать нельзя, ты меня понял? А я тебе чаю принесу. – С вареньем? – Тебя же тошнило? – Ну и что? Варенье тут причем? – Хорошо, с вареньем. А потом вызовем доктора. Хотя тут и так все понятно. – Мне еще этюд надо учить на завтра, – заметил Марик уже по дороге в свою комнату. – Подождет твой этюд. Радуйся, что не руку сломал, а то был бы этюд. Вы хоть немного думайте, когда что-то делаете! – Я не виноват, что руль отвалился. Это потому, что велосипед немецкий. Ненадежная машина. Вы мне с дедушкой советский купите, ладно?