Как не кричали и не звали полицию в окна работники редакции, ведь, это не их участок работы, чтобы протоколировать побои. Теперь мы едем в более центральную часть столицы, где на Крюковом канале расположена следующая редакция газеты с претенциозным названием «Новое дело». Наверняка, о случившемся только что в «Копейке» там уже будут знать, поэтому возможны более серьезные проблемы и активное сопротивление. Никто не захочет оказаться так наказанным, ведь на целого полковника госбезопасности полицию не натравишь за побои. Да и жаловаться особо некуда, когда явно перегнул палку в заведомой лжи. В любом случае, полицией меня точно не испугаешь, а поквитаться за грязные, выдуманные чисто из головы продажных журналюг пасквили я должен обязательно. Я понимаю, конечно, что это просто задание редакции, только, разбираться особо не собираюсь. Есть поклеп — значит, отвечай тот, чья фамилия стоит под статьей. А редакция ответит передо мной рублем в суде, на что я собираюсь использовать имеющийся у меня неограниченный административный ресурс. Не миллионом, конечно, но, какой-то солидной суммой, которую она вполне может не пережить и обанкротиться. В следующей редакции меня уже поджидает толпа фоторепортеров, то есть, отдельно журналистов и отдельно фотографов. Все они внимательно смотрят, как мы подъезжаем к дому на Крюковом канале, куча магниевых вспышек освещает мою решительную фигуру, когда я останавливаюсь перед редакцией, расположенной на первом этаже. Так и вижу прямо заголовок статьи: — Бравый полковник готов постоять за свою честь и достоинство! Вся эта братия уже знает, как я сурово обошелся с их собратом в газете «Копейка». Понятное дело, что им это не сильно нравится, меня встречает, кроме сработавших вспышек, немало презрительных криков и откровенных угроз. Подъехавшая полиция убирает с моей дороги намало решительно настроенных отомстить за своего брата-журналиста крепких и разгоряченных творческих работников. — Похоже, полиции не хватит, если я так же выпорю бедолагу, — замечаю я своему сотруднику, — Посылай урядника за помощью в соседний околоток. Да, четверо городовых и пара моих охранников явно не справятся без применения оружия с несколькими десятками здорово недовольных журналистов и фотографов. Мне они ничего не смогут сделать, как бы не старались, однако, придется тогда показать свою фантастическую силу и нанести многим из них серьезные побои. То есть, приоткрыть свои нечеловеческие возможности, чего я бы не хотел пока делать. — Придется стрелять в воздух, — предупреждаю я полицию, которая тоже понимает, что ожидается явно превосходящий ее силы совсем не мирный протест. Однако, поворачивать отсюда обратно, когда уже рассмотрел количество явных недоброжелателей и врагов, будет признано поражением и явной трусостью для меня. Поэтому я решительно поднимаюсь по лестнице, расчищенной для меня полицией. Толпа репортеров и прочего газетного люда устремляется за мной следом, чтобы ничего не пропустить для своих будущих статей. Так бы меня журналисты просто не допустили в здание редакции газеты, если бы хотели помочь своему собрату, но, всем им просто позарез нужны жареные факты и сенсации от моего общения с проштрафившимся журналистом. Вызов прессе в их лице брошен от всесильного царского чиновника почти официально, я специально опустился на их уровень со своих недосягаемых высот. Поэтому все нетерпеливо ждут моего морального поражения, чтобы как следует посмаковать его в завтрашних, а может быть, даже сегодняшних срочных ночных газетах. Вот из редакции меня могут попробовать не выпустить и набить лицо потом, поэтому я отправил одного из полицейских за помощью в соседний околоток. Я прохожу через полные коридоры жадно разглядывающей меня разнообразной публики по редакции и вскоре оказываюсь в довольно большом помещении, где за длинным столом меня ждет виновник сегодняшней суматохи — молодой журналист довольно красивой внешности, да еще с решительным лицом. Он уже знает, какое бесчестье пало на задницу его коллеги и не намерен никак до этого момента дело доводить, как я отчетливо чувствую. С обоих сторон стола густой толпой стоят его товарищи, которые как бы служат ему защитой и поддержкой, поэтому меня он не особо опасается. Зато, около него и меня много свободного места. — Вы господин Цыбин? Автор лживой статьи про меня, полковника госбезопасности Сергея Ржевского? — Я Цыбин! Статья моя правильная и извиняться перед каждой полицейской собакой я отнюдь не намерен! — сразу же поднимает ставки журналист, громко и отчетливо проговаривая свой ответ. — Да он же в состоянии аффекта! — понимаю я, глядя на его бледное лицо и трясущиеся пальцы рук. — Вы меня еще раз оскорбили при свидетелях! Я это вам не спущу так просто! — провоцирую я парня, — Вы готовы стреляться, молодой человек? Вот такая серьезная заявка на продолжения выяснений отношений. Еще немного, если он согласится, тогда я стану подлецом Дантесом, из личной неприязни и вельможной прихоти убившим на дуэли нового Пушкина. Ну, так про это дело напишут либеральные и большевистские газеты. Напряжение в кабинете растет по секундам, за моей спиной уже набилась толпа народа, сотрудники редакции по бокам тоже напряглись в ожидании развязки. — Пошел отсюда вон, мерзавец! — не выдерживают нервы у парня. Голос у него срывается фальцетом и я понимаю, — Что-то сейчас серьезное произойдет! К парню в обход стола мне так просто не пробиться, однако, после всех этих оскорблений я не собираюсь уходить без понятного удовлетворения, специально поднимаю градус кипения в комнате, скорее всего, директора редакции или ее хозяина. Да, явно что встречу устроили в самом большом помещении, где редактор с коллегами обсуждают повестку газеты и ее редакционную политику. Зато, множество зрителей могут тут свободно поместиться и увидеть, как реализуется мое требование удовлетворения своими глазами. В общем, все хорошо продумано, чтобы устроить настоящее шоу из схватки оскорбленного полковника и честного журналиста, который, правда, никак не может доказать свои обвинения в мой адрес. Не в маленький же кабинетик журналиста меня вести на его рабочее место, который он еще делит с парой товарищей по творчеству наверняка. Ну, с ними, этими оскорблениями и прочими наветами будет разбираться суд и очень не быстро, а сейчас я оказался в дурацком положении. Вместо извинений получил новые оскорбления и это все выглядит как мое моральное поражение. Ведь завтра газетчики додумают еще чего-нибудь и с чистой совестью выпустят в печать. Означая мой нравственный разгром, как самодура и узурпатора свободной мысли на всю необъятную страну. Поэтому я взмахиваю своей верной тростью, рассекая воздух, потом стремительно, почти как стрела, перемахиваю через разделяющий нас широкий стол. Вот я уже оказался всей своей решительной фигурой перед самим Цыбиным, а никто из его товарищей еще с места не успел стронуться. Он успел отшатнуться назад от меня под общий протяжный полувздох-полукрик и прижавшись спиной к окну, рывком вытащил из бокового кармана маленький револьвер, который направил на меня. Вот почему он постоянно держал руку рядом с карманом, на самом деле считает пистолет своим главным аргументом для защиты! Сейчас между нами всего пара метров, револьвер смотрит мне в грудь и будь на моем месте обычный человек, я бы сам развернулся и оставил Цыбина без возмещения морального ущерба. Отступил бы, пусть и под угрозой оружия, но, все равно проиграл бы по явно пристрастному мнению собравшейся публики. Теперь ко всем моим оскорблениям в газетах обязательно добавится слово «трус». До этого таких намеков не было, все же я пережил два покушения, застрелил сам лично четверых боевиков и ни разу не дал повода так меня называть. — Ну, что же парень, ты сейчас сам выберешь свой дальнейший путь! Или получишь трепку, суровую и беспощадную, или поедешь на каторгу, как убийца! — успеваю я подумать за пару секунд специально устроенной мной драматической паузы, пока щелкаю пальцами в давно не применявшемся мной жесте и вливаю ману в заклинание. Заложив руки с тростью за спину, я решительно шагаю прямо на журналиста грудью и стараюсь не дергать головой, не убирая ее от вспышек пламени почти в лицо, принимаю на себя шесть выстрелов из револьвера. Глава 18 Да, этот чертов придурок Цыбин начал стрелять! Прямо, как безумец какой-то выпалил весь барабан револьвера! Хотя, не такой уж он и дурак, суд вполне мог бы встать на его сторону. Наверняка, этот вариант он успел обдумать, когда вся редакция узнала, как нелегко пришлось заплатить с процентами первому журналюге за свой дерзкий язык. Ведь я явно обозначил в скором будущем Цыбина нанесение телесных повреждений особо циничным способом. Как уже только что сделал это с другим провинившимся журналистом, так что его право на самозащиту могут вполне даже принять в суде, как важную и оправдывающую его частность. Тем более, что он застрелил такого хамоватого и борзого полковника, слишком уж ретивого пса при самодержавном троне — так что общественное мнение, сочувствие и хорошие деньги от спонсоров вполне помогут признать его невиновным. Ну, или получит небольшой срок за превышение норм самозащиты и будет сидеть героем! Да, все могло случиться именно так, только пули скользнули по обратному острому углу моей защиты и улетели ко мне за спину. Улетели с вполне понятным результатом, позади послышались вскрики и стоны очень даже теперь пораженных в самое сердце зрителей. Я остался на ногах перед стрелком и когда рассеялся пороховой дым, оказался все так же стоящим с выдвинутой грудью и заложенными за спиной руками. Прямо, как денди лондонский. Ни один волосок не дрогнул на моем проборе модной прическе, ни одна крупинка сгоревшего пороха меня не коснулась. Правда, этого никто не смог заметить. Цыбин в состоянии аффекта продолжает щелкать спусковым крючком револьвера, не понимая, что патроны уже закончились. Патроны в барабане закончились, а я все так же стою перед ним и насмешливо смотрю на его бледное лицо. И это он еще не понял, что пули не просто куда-то там делись. Его смелый и независимый поступок привел к нескольким раненым и, возможно, уже убитым. Может еще тем, кто умрет вскоре. Пока он ничего не видит, все так же уставившись полубезумным взглядом на мою грудь, ожидая, когда у меня на лице появится гримаса боли, а из отверстий в груди на моем легком светлом пальто покажутся ручейки багровой крови. Ведь он же стрелял в упор с двух метров и не мог промахнуться ни одного выстрела. Тут за моей спиной кто-то упал на пол, заголосили сразу несколько голосов. Я отшагнул назад и в бок, давая стрелку возможность увидеть то, что он только что натворил. Просмотрел сам, кажется, ни одна пуля не пролетела мимо плотно сбившейся толпы народа. Двое уже на коленях стоят, трое с потрясенными лицами что-то у себя нащупывают на груди и животах. Почти каждая пуля нашла свою жертву, как я вижу. Потрясенное молчание зрителей, некоторые из которых теперь стали сами жертвами вместо меня. Стрелок Цыбин из народного героя мгновенно превращающийся в безнадежного придурка-убийцу своих братьев по ремеслу. Стрелял в упор в ненавистного всем полковника и умудрился промазать всеми шестью пулями. И не только промазать, а еще случайно подстрелить кучу сочувствующего ему до этого момента народа! После такого апломба можно только повеситься от стыда и разочарования в самом себе навсегда.