Питеру показалось, что у маленького констебля сейчас пойдет дым из ушей, — такое у мистера Шнапса было выражение личика. — Ппдххвм!!! — издал он нечленораздельный вопль и натянул цилиндр по самый подбородок. — Я могу быть еще чем-то полезен? — Корнелиус посмотрел на очередь. — Клиенты ждут. — Та! — встрял опять Швейцарский сыр. — Фам слетофало бы прояфить уфашение. Пряничный человечек по-прежнему пыхтел и бурчал, а Колючка пытался разглядеть собственные ушки, посему Питер решил воспользоваться ситуацией: «Что это за место?» — написал он на блокнотике и даже прищурился, и расправил костистые плечи, дабы лучше соответствовать виду детектива (хотя вопрос, как легко догадаться, был продиктован чистейшим и беззастенчивым любопытством). — Магазин разрушенных надежд, как ты, Питер, и прочитал на вывеске, — чуть улыбнулся старый пингвин и, предупредив новый вопрос, объяснил. — Я собираю мечты. Освобождаю от них людей, потерявших веру, и продаю тем, кто не научился грезить о несбыточном. Или, хотя бы, сможет все сделать правильно. Один шиллинг — и мечта твоя. Вот, смотри, — подозвал он мальчика и указал на один из снежных шаров. Колючка припрыгал следом, но почесав ножкой ухо, отправился обратно и стал разглядывать перо-улику (при этом смешно принюхивался). — Желание Дианы Гилпин из Ланкастера: купить 242 пары отменных шерстяных подштанников выпуска 57 года от ткацкой фабрики Спелсса и Шелдона. К несчастью, предприятие разорилось, и грезы Дианы растаяли как дым, — внутри игрушки все было наоборот: счастливая пожилая женщина развешивала бесчисленные подштанники на бельевой веревке. — Вот, — кивнул Корнелиус на соседний шар, — мечта Грегори Уайтхеда: стать приходским священником. Поверь, быть адвокатом у него выходит гораздо лучше, — тут молодой человек читал проповедь перед кафедрой. Лица прихожан, да и самого викария, казались до умиления одухотворенными. — А вот Энтони Хармс, лелеявший надежду изобрести умный унитаз. Сейчас он… «Вы чудовище! Вы отнимаете у людей самое главное!» — зло чёркая бумагу, написал мальчик. Корнелиус застыл — он, очевидно, не ждал такой реакции — и медленно поправил очки: — Вы странные существа, люди. Любое чудо отвергаете, если оно нарушает привычный порядок вещей, но в душе тянетесь, как дети, ко всему необычному. Хотя, — горько усмехнулся пингвин, — в сущности, вы и есть дети. Только у каждого свои игрушки. «Но мечты — не игрушки!» — Питер и сам бы не сказал, почему его так задели слова пингвина, однако не мог остановиться. — Не игрушки. Но я помогаю людям. Забираю все, что тяготило бы и отравляло их души и отдаю нуждающимся. Ты здесь есть, кстати. Хочешь посмотреть? Мальчик в ужасе отступил и замотал головой. И тут же возникла свербящая мысль: отныне всегда будет чего-то не хватать. Некой мечты, которую и вспомнить даже не получится, но его, Питера, родной! «Как вы могли?» — Позже ты поймешь. Всему свое время. Мальчик все мотал ошарашено головой; тут из-под цилиндра мистера Шнапса раздалось: — Постойте-ка! Есть в этом балагане Семицветик, Пдимус Падабеллум или Глинтвейн? Кактус запрыгал на месте и поднял лапки — прямо как прилежный школьник: одну на уровень груди, а вторую — перпендикулярно вверх. Но никто, кроме Питера, не обратил на Колючку внимания. — Было бы странно, если бы господин Парабеллум оказался на моих полках, — сложил крылышки на груди пингвин. — Он всегда хотел сына, и с появлением Семицветика мечта Примуса осуществилась. Глинтвейна тут также нет, он привык в жизни действовать сразу. А сын Примуса… — Корнелиус вздохнул и снял очки, — боюсь, с ним могло случиться несчастье, так как снежный шар цветка вчера опустел. У Питера холодок прошел по спине, да и остальные — включая крайне возмущенного «пофедением фиситеров» Швейцарского сыра — разом смолкли. — Ой, ой, ой! — Кактус устал прыгать и тянуть лапку, так как все равно на него не смотрели. — Ну, послушайте же меня! Я, кажется, знаю владельца пера! Подсмотрел в одной энциклопедии и с тех пор запомнил. Постоянно такую чепуху запоминаю. Непонятно зачем, ибо потом она никогда не пригождается. Или пригождается, но когда совсем не понимаешь, что вот она пригождается, и… — Ппдхм! — донеслось из-под цилиндра мистера Шнапса. — Ой, ой, ой, простите! Это перо… Глава 4 и последняя, как ни странно, про страусов Страусы, принадлежность пера к которым установил Колючка, обитали на Холодной Пустоши — в нескольких милях от Чудного города. Дороги туда, как таковой, не было, но направление легко угадывалось по следам могучих лап на снегу. «Эх, мне бы такие ноги. Олимпиаду бы выиграл». Еще на выходе из поселения Питер впервые увидел здесь настоящих людей: юношу-мавра; мужчину европейской внешности и пожилого араба. Они шли навстречу и оживленно спорили между собой: — … быть, ладан и смирну как обычно? — почесал затылок самый молодой. — Он и так жалуется, как все провоняло этим ладаном, — ответил европеец. — Галстук? Розовый и с херувимчиками. — Каждый год одно и тоже! — вздохнул старец-араб. — Распродажа в «Маркс и Спенсер»! — вскинул руки мавр. — И никаких споров. Люди прошли мимо напарников, и Колючка обиженно растопырил иглы — еще бы, подарок обсуждали, а именинника не поздравили. — Человеки, — приободрил кактуса мистер Шнапс, — что с них взять! Холодная Пустошь на деле оказалась совсем не такой холодной и пустынной, как ждал Питер: всего лишь заснеженная полянка и чахлые кустики по краям. Страусы стояли кружком на серединке и хлебали чаек: — Хлюп! — Плюп! — Ом! — Глом! — Пошто… — маленький констебль хотел было выдать свою дежурную фразу, но его самым бессовестным образом прервали: — Паллундра!!! — заголосила одна птица, и все они тут же повтыкали головы в снег. — Добдый день! Неповиновение пдавосудию? Ну-ка, пдизнавайтесь, кто укдал Семицветика? Или я всех адестую! — мистер Шнапс ткнул карамельной тросточкой в небо и яростно вздыбил усы. — Я был вчера в доме Парабеллума, но никого не крал, — раздалось из-под снега. — Кто, я? Покажись, виновник! Одна птичка все-таки вытащила голову наружу и затрясла ею, избавляясь от налипших хлопьев: — И вовсе я не виновник! — глаза у страуса были разного цвета и косые (как говорится, один на вас, другой — в Гондурас). — Тогда чем ты там занимался? Птичка аккуратненько отпила чаю, который так и держала в правом крылышке, и поставила чашку обратно на блюдце. — Как «что»? Забирал груз. — Какой еще гдуз? — Бандероль коричневая, 327 грамм. Вчера утром пришло письмо — быть в 16:32 в доме мастера Парабеллума, забрать посылку, — птица развела крылышками с видом «ну что тут может быть непонятного», — и доставить по адресу «Церемониальное графство Девон, Неторный путь, Зеро». — Семицветика ты в доме видел? — теряя терпение, дернул себя за ус мистер Шнапс. — И как ты миновал ботинок? Страус подул на чай и сделал малюсенький глоточек: — Я и вас не особо вижу, — указала птичка на свои косые глаза и изящно втянула левую ножку. — Коробка лежала у двери. А… Ботинок кушал, вы знаете же, они такие милые, когда поедят. Мистер Шнапс позеленел (что, согласимся, было крайне непросто, учитывая его пряничность), и Питер поспешил разрядить обстановку: «Отвезешь нас туда?» — Простите, молодой человек, буквы я плохо вижу, — птичка выпучила глазки и упорно пыталась рассмотреть написанное. — Ой, ой, ой! Доставьте нас туда? Куда посылку доставили, — запрыгал в нетерпении кактус. — С превеликим удовольствием, — страус пожал крылышками. — Вот только чаек до… — но тут маленький констебль так посмотрел на птичку, да так дернул ус, что пернатый икнул и продолжил: — Впрочем, я и по дороге могу… Посылки там, конечно, уже не было: стоял указатель на широкий тракт и ругался с парочкой булыжников. — Нет, Север не там! — столбик в сердцах махнул табличкой с названием дороги. — Как же! Мы тут лежим еще со времен Карла, понимашь, Великого, — ответствовал маленький валун. — Мы лучше знаем! Там Юг! — Да он и присаживался на меня, — не без удовольствия в голосе заявил камень покрупнее, имея в виду, разумеется, не Юг, а Карла Великого. — Карл Великий жил во Франции, остолопы! «Любопытно, это он оставил на камне надпись „Здесь был К.“?» — задался вопросом Питер, но так и не смог прийти к какому-либо окончательному решению.