Элисон стискивает цветы в руках, как будто пытается задушить их. Потом она отбрасывает смятые гвоздики, неверной походкой идет к зеркальному шару и пытается выдернуть его из земли. Шар не поддается, и тогда она начинает молотить по нему кулаками. Я хватаю Элисон за локоть, боясь, что она поранится. – Пожалуйста, – умоляю я. – Перестань. – Ты слышишь меня? – кричит она, обращаясь к серебристому шару и вырываясь из моей хватки. – Ты ее не получишь! Что-то движется в зеркальной поверхности, какая-то смутная тень. Но, если присмотреться, становится ясно, что это всего лишь отражение Элисон, которая вопит так яростно, что вздуваются жилы на шее. То, что происходит дальше, похоже на сон. Над головой спиралью закручиваются облака. Начинается ливень. Я смотрю сквозь дождевые струи и вижу – будто в замедленном действии – как ветер захлестывает косу Элисон вокруг шеи. Она заходится надрывным кашлем и сгибается пополам, вцепившись пальцами в косу, чтобы ослабить удавку. – Элисон! Я бросаюсь к ней, лишь мимоходом заметив, что лодыжка перестала болеть. Элисон падает на раскисшую землю, ловя ртом воздух. Дождь лупит так, как будто нас обстреливают камушками. Ногти Элисон, с забившейся под них грязью, рвут белокурую косу, которая ее душит. В отчаянии она даже обдирает себе кожу на шее. Ссадины наливаются кровью. Глаза у Элисон выпучиваются, взгляд мечется по сторонам. Она отчаянно пытается вздохнуть, колотя ногами в тапочках по грязной земле. – Алиссса… – шипит она, не в силах говорить. Пытаясь бороться с косой, я плачу и от слез не вижу собственных рук. Вдалеке бьет молния – раз и другой. И вдруг пряди волос обвиваются вокруг моих пальцев и стягивают их так сильно, что я боюсь – суставы не выдержат. Против моей воли пальцы стискивают шею Элисон. Кто-то пытается сделать так, чтобы я убила собственную мать! Меня захлестывает горячая волна дурноты. – Нет! Но чем упорней я пытаюсь освободить нас обеих, тем крепче мы оказываемся сплетены. Мои искусственные дреды прилипают к шее, как мокрая половая тряпка. Дождь и слезы смешиваются с макияжем, и на грязный фартук Элисон падают черные капли. – Отпустите! – кричу я волосам. – Элли… перестань… – Голос Элисон звучит чуть слышно. Он похож на свист воздуха, который выходит из проколотой шины. Коса снова обвивает мои пальцы. – Прости, – рыдая, шепчу я. – Я не хочу… Гром отзывается в моих костях. Он похож на издевательский смех злого духа. Как бы я ни старалась, пряди только сильней припутывают мои пальцы к шее Элисон и стягиваются всё туже. Руки у нее обмякают. Она синеет, глаза закатываются так, что радужка исчезает… – Помогите, кто-нибудь! – кричу я что есть мочи. Прибегают садовники. Две пары мясистых рук обхватывают меня со спины, и в ту же секунду коса безжизненно повисает. Элисон делает глубокий хриплый вздох, наполняя легкие, и кашляет. Садовник помогает мне устоять на ногах. Появлятся сестра Дженкинс со шприцем наготове. Папа бежит следом, и я падаю ему на руки. – Я н-н-не… – заикаюсь я. – Я никогда б-бы… – Я знаю, – говорит папа, обнимая меня. – Ты хотела удержать ее, чтобы она не причинила себе вред. От его прикосновений моя промокшая одежда липнет к телу. – Это не она, – бормочу я. – Конечно, – шепчет папа мне в макушку. – Твоя мама, к сожалению, давно не владеет собой. Я подавляю тошноту. Папа не поймет. Элисон вовсе не пыталась удавиться – ее волосами управлял ветер. Но какой здоровый человек в это поверит? Прежде чем закрыть глаза, Элисон произносит запинающимся шепотом, как пьяная: – Маргаритки… скрывают клад. Спрятанный клад. И впадает в забытье, превратившись в слюнявого зомби. А я остаюсь одна перед лицом бури. 4 Нити бабочки Чтобы устроить Элисон в палате, уходит столько времени, что папе приходится самому отвезти меня на работу. Мы останавливаемся у единственного в Плезансе магазинчика винтажной одежды. Он находится в людном торговом комплексе, в историческом центре города. С одного бока с ним соседствует бистро, а с другого ювелирный салон. «Спорттовары Тома» – через дорогу. – Если что, я на месте. Один звонок – и я отвезу тебя домой. Папа хмурится, и в углах рта у него собираются морщинки. Я молчу, по-прежнему пытаясь понять, не померещилось ли мне. Смотрю на розовый кирпичный фасад, на черный железный забор. Мой взгляд то сосредотачивается на витых черных буквах над дверью магазина – «нити бабочки», – то отплывает. Я держу перед глазами освежитель-бабочку. Запах напоминает о весне, прогулках, счастливых семьях. Но внутри у меня зима, и моя семья несчастнее, чем когда-либо. Я хочу сказать папе, что галлюцинации Элисон реальны, но без доказательств он просто решит, что я тоже схожу с ума. – Тебе необязательно сегодня работать, – говорит папа, взяв меня за руку. Даже сквозь перчатку его прикосновение кажется ледяным. – Всего два часа, – отвечаю я охрипшим от крика голосом. – Джен никого не успела найти себе на замену, а Персефона уехала. По пятницам наш босс, Персефона, отправляется на охоту: она ездит в ближайшие города на барахолки и гаражные распродажи в поисках интересных вещей. Что бы там ни думал папа, я вовсе не мученица. С трех до пяти – мертвый час; лишь вечером к нам начинают заглядывать покупатели. Я намерена воспользоваться затишьем, чтобы сесть за магазинный компьютер и поискать тот сайт с бабочкой. – Мне пора, – говорю я, сжав папину руку. Он кивает. Я открываю бардачок, чтобы убрать освежитель, и оттуда высыпается куча бумаг. Мое внимание привлекает оказавшаяся наверху брошюра. На нежно-розовой обложке самым обычным белым шрифтом написано: «ЭШТ. Шоковая терапия – правильный выбор». Я поднимаю брошюру. – Что это? Папа наклоняется, чтобы убрать вывалившиеся бумаги. – Потом поговорим. – Папа, пожалуйста. Он словно коченеет – и смотрит в окно. – Ей пришлось вколоть еще одну дозу успокоительного. Я вздрагиваю, словно от удара. Мне не хватило смелости последовать за Элисон, когда ее в кресле на колесах вкатили в палату с мягкими стенами. Я съежилась на кушетке в вестибюле и стала смотреть какое-то дурацкое реалити-шоу по телевизору, машинально дергая свои испорченные дреды. Нормальная жизнь? Нет, не встречали. – Ты меня слышишь, Элли? Две дозы меньше чем за час. Все эти годы Элисон успокаивали при помощи лекарств. – Папа стискивает руль. – Но ей становится хуже. Она кричала про кроличьи норы, про бабочек… про потерянные головы. Лекарства уже не помогают. И врачи предложили другой вариант. Мой язык впитывает слюну, как губка. – Если ты прочитаешь первый абзац, – продолжает папа и показывает мне какие-то цифры на странице, – то увидишь, что этот метод снова входит в обращение спустя много… Я перебиваю – поспешно и потому слишком громко: – Для этого используют электрических угрей? – Так было раньше. Их оборачивали вокруг головы пациента. Электрический тюрбан. Я слышу слова, но ничего не понимаю. Все, что я могу, – думать о своих домашних питомцах. Я рано выяснила, что завести кошку или собаку у меня не получится. И не потому что животные со мной разговаривают; на моей частоте только насекомые и растения. Но каждый раз, когда кошка Дженары ловила и убивала таракана, я чуть не сходила с ума, слушая его крики. Поэтому я завела угрей. Они такие элегантные и загадочные – и поражают добычу электрическим током. Это тихая, исполненная достоинства смерть. Точно так же умирают от удушья насекомые в моих ловушках.