– Где? – Пойду узнавать, что случилось с нашими родителями. – Шани? Ну-ка рассказывай, – не хуже клеща в попу вцепился в меня братец. Пришлось объясняться. – Я не знаю, на какой корабль сели родители, но знаю, что трей Сирант хорошо заплатил капитану «Буревестника» за двоих людей. Мужчину и женщину. Я знаю, что «Буревестник» шел в Раденор. А мамы с папой до сих пор здесь нет… Корс побледнел, словно я его мелом посыпала. – И ты мне только сейчас об этом говоришь? – А когда мне надо было сказать? – Я искренне не понимала возмущения брата. – Это же не факты, так, подозрения. – У тебя? Простые подозрения? – У меня, – вздохнула я. – Знаешь, магия разума решает далеко не все проблемы. Даже половину не решает… Корс смотрел все так же обиженно, и я не удержалась. Притянула братца к себе, чмокнула в макушку, потерлась щекой о непокорные вихры. – Солнышко, ну что я могла сказать? Вот если сегодня все выяснится, тогда мы поговорим уже всерьез. А пока… подозрения к делу не пришьешь. – Ты уже говоришь, как расследователи. – Мне нравится эта работа. – Правда? – Да. – И я не лгала. – Она жестокая, грязная, кровавая, но для меня – в самый раз. Мне нравится останавливать подонков и негодяев. Мне это нравится. А что не всегда получается – дайте опыта набраться. Я буду стараться. Буду очень стараться – и я справлюсь. Обещаю. * * * Корс не хотел отпускать меня одну. Но… куда ему со мной? Как маг разума, я способна вывернуться там, где мы можем вляпаться вместе. С треском и блеском. Довод разума был принят, и братик нехотя отпустил меня. Я завернулась в длинный кожаный плащ и вышла из дома. Темнота. Ночь, кое-где горят масляные фонари, скорее подчеркивая темноту, чем рассеивая ее. Я шла по улицам Алетара и слушала город. Ветер приносил мне обрывки чужих мыслей, чужих слов, радости и боли, печалей и улыбок… я не должна ни во что вмешиваться, но я живая. Здесь и сейчас я чувствовала себя как моллюск, которого вытащили из надежной раковины, и, когда из одного дома на меня несется волна боли, я не выдержала. Оттуда не кричат, не шумят, двери и ставни надежно сдерживают внутри шум, но не боль, нет, не боль. А болью от домика просто тянет. Еще вчера я прошла бы мимо. Что поменялось сегодня? Что? Я не знаю. Но делаю три шага. Мокрая трава в палисаднике хлещет по плащу, бронзовое тяжелое кольцо уверенно ложится в руку. И я стучу в дверь. Открывают мне не сразу. А когда открывают… Здоровенный мужик стоит на пороге. Он пьян от собственной безнаказанности, от злой силы, от удовлетворенной ярости… на меня словно волна накатывает. Как сегодня, на берегу. Я вижу все в его разуме. Богатая семья, жена – из семьи бедной, выдали замуж, чтобы с голоду вовсе не помереть, год все было хорошо, как затяжелела, так мужик сына ждал, продолжателя. А получил девку. Как тут жену не поучить? Да и непослушлива она, не услужлива, сапог не снимет, ноги мужу не вымоет, а он ведь благодетель, он ее из нищеты, почитай, с помойки вытащил… Ну и учить стал. То кулаками, то плеткой, а как девчонка второго ребенка скинула, так и, считай, каждый день. Мысль, что это по его вине произошло, не приходила в дурную голову. Даже в гости. А сейчас-то и вовсе распоясался, подонок. Дите, оно ведь лезет везде, не понимая. Вот и скинула малышка вазу, доброй тещей подаренную. Папаша за ремень, жена его за руки хватать, вот и получила. И за дочь, и за себя… Получила бы полной мерой, но тут я постучала. – Тебе чего надо, девка? Я улыбаюсь. И знаю, что сейчас из моих глаз смотрит смерть. – Ничего. Уже – ничего. Я не отнимаю у него жизнь. Это слишком легко, выжечь разум, убить… Вместо этого я вытаскиваю из его разума самое худшее детское воспоминание. Все негодяи когда-то были маленькими, все… и этот – тоже. Когда-то он мучил щенка. Мальчишки поймали его за этим делом и сильно поколотили. Так, что он кровавые сопли месяц размазывал. Жаль, урок пошел не впрок. Сейчас я верну ему эту боль. Эту беспомощность, это отчаяние жертвы… В пальцах рассыпается пеплом небольшой аметист. Надолго ли хватит воздействия? На месяц. Если он за это время сойдет с ума, пусть так и остается. А если нет… чтобы снять мое заклинание, он должен осознать лишь одно: другим тоже больно. А когда понимаешь, что все живые, что другим людям так же больно, как и тебе… нет, ты уже не причинишь вреда. Ты не сможешь никого обидеть. Тебе тоже будет плохо от причиненной боли. – Стин? Голос раздается за спиной бородача. Я резко опускаю капюшон так, что на виду остаются лишь губы. Из комнаты появляется молодая женщина… почти девчонка. – Все в порядке, – тихо шепчу я ей. – Он тебя больше не обидит… – Ты?.. Я знаю, что она хочет спросить, но смысла разговаривать и уговаривать не вижу. – Он больше тебя не обидит. Я поворачиваюсь и ухожу, не слушая ни слов, ни вопросов. К чему? Меня еще в порту ждут. А это… это так, побочно. Я просто не смогла пройти мимо отчаяния женщины. Уж очень ей было плохо и больно. И не за себя она боялась, за ребенка. Она понимала, что рано или поздно… чем кончаются такие семейные разборки? Смертью. Она бы умерла, а ребенок… она не за себя боялась, за дочь. Может, в другое время я и прошла бы мимо. Но сегодня… Родители волнуются за детей, это верно. Родители, а вы никогда не задумывались, как за вас волнуются дети? Я волнуюсь. И тяжко, тоскливо бьется сердце. Мама, папа, где вы? Что с вами? Одно я знаю точно. Если кто-то посмел причинить вам вред…