Когда он приехал в Тулузу, моросил мелкий дождик. Сервас поздоровался с охранником, припарковался и пошел к лифтам. На кнопку последнего этажа он нажал в 22.30. Обычно Сервас избегал появляться там. Коридоры слишком сильно напоминали ему то время, когда он только начинал работать в генеральной дирекции. Там было полно людей, которые не воспринимали никакой другой полиции, кроме той, что признавала только их трактовку законов, и относились к любому запросу от низового звена как к штамму вируса Эбола. В этот час многие сотрудники уже разошлись по домам и коридоры опустели. Сервас сравнил здешнюю тишину с той атмосферой непрерывной суеты, что царила на этаже, где работала его бригада. Несомненно, в генеральной дирекции он сталкивался и со многими компетентными и продуктивными людьми. Они редко лезли вперед и еще реже интересовались модой на галстуки. Улыбнувшись, Сервас припомнил теорию Эсперандье. Его заместитель считал, что, начиная с определенных показателей количества галстуков на квадратный метр, попадаешь в пространство, которое он называл зоной разреженной компетенции, а еще зоной абсурдных решений, зоной, где тянут одеяла на себя, и зоной открытых зонтиков. Он посмотрел на часы и решил, что Вильмер запасется терпением еще на пять минут. Не всякий раз предоставляется возможность заставить ждать человека, который проводит время, глядя в собственный пуп. Воспользовавшись случаем, он зашел в кафе, где стоял автомат для напитков, опустил монетку и нажал кнопку «Кофе». Трое посетителей — двое мужчин и женщина — о чем-то оживленно болтали, сидя за столиком. При его появлении разговор стих на несколько децибел, но кто-то еще продолжал отпускать шуточки вполголоса. — Юмор! — пробормотал Сервас себе под нос. Его бывшая жена когда-то сказала, что он начисто лишен чувства юмора. Но разве это доказывает отсутствие ума? Он знал кучу придурков, которые весьма преуспели по части юмора. Несомненно, это был признак какого-то психологического сдвига. Надо будет спросить у Проппа. Психолог начинал ему нравиться, несмотря на напыщенные манеры. Выпив уже которую за день чашку кофе, Сервас вышел из кафе, и разговор за столиком тут же возобновился. За его спиной расхохоталась женщина. Деланый, неестественный смех больно ударил по нервам. Кабинет Вильмера находился в нескольких метрах по коридору. Секретарша приняла Серваса с любезной улыбкой. — Входите, пожалуйста, вас ждут. Сервас подумал, что если уж секретарша осталась сидеть здесь сверх положенного времени, то хорошего не жди. Вильмер был тощий, с аккуратной козлиной бородкой, безупречной стрижкой и с намертво, как герпес, приклеенной к губам дежурной улыбкой. Одевался он всегда с иголочки, и качество его рубашек, костюмов и галстуков, выдержанных в коричнево-шоколадно-лиловых тонах, было такое, что дальше некуда. Сервас считал данного типа живым доказательством того, как высоко может подняться осел, если сверху сидят такие же ослы. — Садитесь, — сказал Вильмер. Сервас опустился в черное кожаное кресло. Вильмер выглядел недовольным. Положив подбородок на скрещенные пальцы, он какое-то время смотрел на Серваса, не говоря ни слова, и его взгляд, видимо, должен был выражать глубокую укоризну. Вряд ли он получил бы самого завалящего «Оскара» в Голливуде, и Сервас с улыбкой взглянул на него. Это вывело дивизионного командира из себя. — Вы полагаете, что ситуация настолько смешна? Как и все в Региональной службе судебной полиции, Сервас прекрасно знал, что свою карьеру Вильмер сделал, сидя в кабинете. Все его выезды на место происшествия ограничились одной вылазкой с полицией нравов в самом начале службы. Для сослуживцев он был посмешищем, козлом отпущения. — Нет, месье. — Трое убитых за восемь дней! — Два человека и одна лошадь, — поправил его Сервас. — Как движется следствие? — Восемь дней непрерывной работы. Сегодня утром мы почти поймали убийцу, но ему удалось уйти. — Не ему удалось уйти, а вы его упустили, — уточнил начальник и вдруг прибавил: — Следователь Конфьян на вас жалуется. — Что? — Сервас вздрогнул. — Он прислал жалобу в канцелярию. Оттуда бумагу передали заместителю начальника управления внутренних дел, который направил ее мне. — Вильмер выдержал короткую паузу. — Вы ставите меня в очень неловкое положение, майор. Сервас был ошеломлен. Конфьян жаловался через голову д’Юмьер! Ого, малыш времени не теряет! — Вы меня отстраняете? — Конечно нет, — ответил Вильмер, словно эта мысль его даже и не посещала. — Должен сказать, что Катрин д’Юмьер отстаивала вас весьма красноречиво. Она считает, что вы и капитан Циглер хорошо делаете свою работу. — Вильмер посопел носом, словно ему было трудно произносить подобные нелепости. — Но я должен вас предупредить, что это расследование на контроле у вышестоящих инстанций. Мы в самом центре циклона. Пока все спокойно, но малейший неверный шаг — и ждите последствий. Сервас не смог удержаться от улыбки. Пустяки, Вильмер, с его шикарным костюмчиком, просто трусит. Он ведь прекрасно знает, что упомянутые неприятности отразятся только на следователях. — Не забывайте, что дело весьма деликатное. «По части коня, — подумал Сервас. — Больше всего их волнует лошадь». Он с трудом подавил гнев и спросил: — Это все? — Нет. Этот тип, последняя жертва, Перро, обратился к вам за помощью? — Да. — Почему именно к вам? — Не знаю. — Вам не пришло в голову убедить его не подниматься наверх? — На это у меня не было времени. — А что там за история с самоубийствами? Какое отношение она имеет к следствию? — На данный момент мы пока не знаем. На самоубийства намекнул Гиртман, когда мы к нему приходили. — Как это? — Он мне, скажем так… посоветовал поинтересоваться самоубийствами. На этот раз начальник ошеломленно посмотрел на Серваса и спросил: — То есть вы хотите сказать, что Гиртман дает вам указания, как вести следствие? — Это несколько… ограниченный подход к делу, — нахмурился Сервас. — Ограниченный? — Вильмер повысил голос. — У меня вообще сложилось впечатление, что дело разваливается! У вас есть ДНК Гиртмана? Что вам еще надо? Если он сам не имеет возможности выйти из института, значит, у него есть сообщник! Так ищите его! Удивительно, насколько просто все кажется издалека, когда не видны детали и ты вообще практически ничего не знаешь. Но Сервас понимал, что, по сути дела, Вильмер был прав. — Какие у вас есть версии? — Несколько лет назад была жалоба на Гримма и Перро. Их обвиняли в сексуальном шантаже. — Что дальше? — Для них это был уже не первый подобный опыт. Не исключено, что с другими женщинами они заходили гораздо дальше. Или с девочками-подростками… Именно здесь может крыться мотив, который мы ищем. Сервас понимал, что они ступили на очень зыбкую почву и у них мало информации, но отступать было поздно. — Думаете, месть? — Что-то в этом роде. Его внимание привлекла афиша, висевшая за спиной у Вильмера. Писсуар. Сервас его узнал: работа Марселя Дюшампа, выставка искусства «Дада» в центре Жоржа Помпиду, 2006 год. Само собой разумеется, посетители должны сразу понять, что за этим столом работает человек культурный, любящий искусство и не лишенный чувства юмора. Начальник на секунду задумался. — А при чем тут конь Ломбара? Сервас помедлил с ответом. — Если исходить из гипотезы мести, то можно предположить, что все эти люди, то есть жертвы, совершили нечто очень мерзкое. — Он почти слово в слово повторил слова Александры. — Действовали они заодно. До Ломбара убийцы просто не могли добраться, потому и взялись за коня. Вильмер внезапно побледнел и начал: — Не говорите мне, что вы подозреваете Эрика Ломбара в… — В сексуальном насилии, — помог ему выговорить Сервас, понимая, что заходит слишком далеко. Однако страх, отразившийся в глазах патрона, подействовал на него как возбуждающее средство. — Нет, на данный момент об этом речи не идет. Но между ним и другими прослеживается явная связь, и она ставит его в один ряд с жертвами. По крайней мере одного он добился: заткнул рот Вильмеру. Выйдя из здания, Сервас отправился в старый центр города. Домой идти не хотелось. Ему надо было избавиться от напряжения и раздражения, которые у него вызывали типы вроде Вильмера. Моросило, а зонта он не взял, но этот дождик был сейчас как благословение. Сервасу казалось, что его отмывают от грязи, налипшей на него за все эти дни. Ноги безотчетно принесли его на улицу Тор, и он оказался перед ярко освещенной стеклянной дверью картинной галереи, которой заведовала Шарлен, жена его заместителя. Узкое двухуровневое помещение галереи уходило вглубь, и его современный белый интерьер был хорошо виден с улицы, резко контрастируя с соседними старинными фасадами из розового кирпича. Внутри толпился народ. Вернисаж. Сервас уже собрался уйти, как вдруг увидел, что со второго этажа ему машет рукой Шарлен Эсперандье. Он неохотно вошел. Вода стекала с него ручьями и оставляла мокрые следы на светлом паркете, привлекая взгляды посетителей. Сервас был чужаком среди этих людей, поощрявших неординарность, современность и широту взглядов. По крайней мере, им так казалось. Да, с виду они все были современны и открыты новому, а что у них внутри? Сервас подумал, что один конформизм гоняется там за другим. Мартен шел к винтовой лестнице в глубине зала, и глаза ему слепила белизна стен в ярком свете прожекторов. Он уже поставил ногу на первую ступеньку, как вдруг его поразила большая картина, висящая на стене. Строго говоря, это была не картина, а фотография метра четыре высотой, выполненная в блекло-голубых тонах. Огромное распятие, за крестом угадывается грозовое небо, клубящиеся тучи то и дело прорезают разряды молний. Вместо Христа на кресте беременная женщина. Голова ее склонилась набок, по щекам катятся кровавые слезы. Из-под тернового венка над посиневшим лбом тоже стекают капли ярко-красной крови. Ее не только распяли, но и вырвали груди. Вместо них на теле два кроваво-красных пятна. Глаза у женщины, как катарактой, затянуты полупрозрачной белой пленкой. Сервас отпрянул. Какому безумцу пришла в голову мысль создать такой реальный и невыносимо жестокий образ? Откуда берется это любование жестокостью? Откуда такое обилие жути на телеэкранах, в кино, в книгах? Что это? Оберег от страха? Почти все художники соприкасаются с насилием абстрактно, опосредованно, иными словами, они ничего о нем не знают. Интересно, а если бы сыщики, которые ежедневно наблюдают невыносимые картины преступлений, пожарные, смывающие кровь с улиц после дорожных происшествий, или магистраты, день за днем ведущие расследования, вдруг взялись бы за кисти и резец, что у них получилось бы? То же самое или что-нибудь совсем другое? Когда он поднимался по лестнице, ступени тяжело вибрировали под его шагами. Шарлен болтала с каким-то седовласым человеком, одетым в элегантный, прекрасно сшитый костюм. Увидев Серваса, она прервала разговор, помахала ему рукой и представила мужчин друг другу. Сервас понял, что седовласый банкир был одним из лучших клиентов галереи. — Я, пожалуй, спущусь и посмотрю прекрасную выставку, — сказал тот. — Еще раз браво вашему безупречному вкусу, дорогая. Не понимаю, как вам удается каждый раз собрать работы таких талантливых художников. И с этими словами седовласый мужчина удалился. Хотя Шарлен представила ему Серваса, но тот, казалось, вовсе не заметил его присутствия. Такие, как Сервас, для него просто не существовали. Шарлен поцеловала его в щеку, и на него пахнуло малиновым ликером и водкой. Она смотрелась ослепительно в красном платье для беременных, поверх которого была наброшена белая накидка, и ее глаза, как и колье, сияли чересчур ярко.