— Мария Сергеевна была человеком умным и уравновешенным. Она не из тех мечтательниц, которые не замечают, что происходит вокруг… — Глазунов помолчал. — Ей незачем было ехать в этот вечер в Рассадино. — Глазунов опять помолчал. — Не нравится мне этот странный звонок, после которого она покинула дом. — Он говорил медленно, веско, каждую фразу сопровождал паузой. — Я не верю в шутки судьбы… — Вы что же — спорите против очевидности? Глазунов развел руками. — Не против очевидности, но у меня нет уверенности, что Мария Сергеевна погибла из-за собственной неосторожности. — Почему? — Я бы скорей поверил, что ее нарочно вызвали, — пояснил Глазунов. — Хотели чего-нибудь от нее добиться и погубили… — А почему именно ее? — Потому что в институте только три человека полностью осведомлены о новом открытии, и те, кто интересуется нашими тайнами, вероятно, знают имена этих людей. Выманить Федорченко или меня сложнее. Мария Сергеевна менее известна, да к тому же могли рассчитывать и на то, что она женщина. Ну а женщин принято считать послабее характером. Легче обмануть, легче принудить… Пронин насторожился. — А ее легче принудить? — Нет, далеко не легче. По-моему, просто даже невозможно… Глазунов плотно сжал губы. — Чего же вы хотите, Георгий Константинович? — Проверки. Марии Сергеевне было не до прогулок по ночам. Повторяю: может быть, это излишняя подозрительность, но я решил высказать вам свои сомнения. Был на похоронах и все время думал, а вдруг здесь… преступление. — Вы правы, — сказал Пронин. — Скажу даже больше. Вы хоронили не Ковригину. Ее подменили. Похитили… Глазунов поднялся. — А где же Мария Сергеевна? — Этого мы еще не знаем, — тихо произнес Пронин. — Но чтобы найти ее, необходимо создать у похитителей полную уверенность в том, что они хорошо разыграли свою игру, что никто не сомневается в том, что сегодня хоронили Ковригину. Если ее не убили, значит, она нужна живая. Но если они почувствуют, что мы напали на их след, они могут избавиться от живой улики. — Понятно, — медленно произнес Глазунов. — Но я надеюсь… — И я надеюсь, — сказал Пронин. — Пусть только побережется Федорченко, да и вы сами будьте поосторожнее. Вернувшись из института, Пронин вызвал Ткачева. — Девица здесь? — Ждет. — Какое впечатление? — Хорошее. — Ну-ну… Пронин был предубежден против дочери Ковригиной. Она сознательно вводила в заблуждение следователя. Кто ее направлял? Пронин осведомился: — Говорили с ней о чем-нибудь? — Нет. — А как реагировала на вызов? — Принеслась как на крыльях. — Спрашивала о чем-нибудь? — Ни о чем… Ткачев ввел Леночку. — Садитесь, — сказал Пронин. Леночка села. Пронин молчал. Леночке стало не по себе. — Как вас зовут? — спросил Пронин. — Ковригина… Елена Викторовна… Пронин пристально наблюдал за Леночкой. И постепенно его предубеждение рассеивалось. Светлые русые волосы слегка пушились над открытым и прямым лбом. Из-под темных, резко очерченных бровей смотрели большие вдумчивые глаза. Настоящие карие глаза, о каких поется в народных песнях. Подбородок был крутоват и свидетельствовал о доле упрямства в характере, но все лицо выражало столько простодушия и непосредственности, что просто невозможно было заподозрить ее в притворстве. — Вы похожи на свою мать? — неожиданно спросил Пронин, спросил неприветливо, сухо. — Говорят… — Леночка смутилась. — Только мама гораздо красивей… — Она совсем смешалась. — Вы не подумайте, будто я считаю себя красавицей, — добавила она. — А мама красивая. Это все говорят… Девушка, которая сидела сейчас перед Прониным, была удивительно прелестна, и он с горечью подумал о том, что наружность бывает обманчива. — Можете идти, товарищ майор, — сказал вдруг Пронин Ткачеву… Ему не хотелось, чтобы в эту минуту рядом с ним находился Ткачев. Вопреки сложившейся предубежденности девушка производила хорошее впечатление, а Пронин не любил ошибаться, он хотел разобраться в этой девушке один на один и затем уже сообщить свое мнение Ткачеву. Пронин и Леночка остались вдвоем. — Значит, так… — сказал Пронин и опять замолчал. Леночка ждала. Он помолчал и вдруг решил сразу задать ей самый главный и самый неприятный вопрос. — Как же так? — откровенно спросил он. — Как же вы пошли на то, чтобы признать чужую женщину своей матерью? У Леночки выступили на щеках красные пятна. Она растерянно посмотрела на Пронина. — Но ведь вы же сами! — сказала она. — Вы сами велели мне это сделать! — Что сделать? — Говорить, что мама попала под поезд, — сказала Леночка. — Что у нее на руке “Люся плюс Боря”. — Кто велел? — озадаченно переспросил Пронин. — Ну не вы лично, но ваш работник. Товарищ Королев. — Подождите, — сказал Пронин. Только многолетний опыт и выдержка позволили ему скрыть свое волнение. Он тут же снова вызвал Ткачева. — Слушайте, Григорий Кузьмич, слушайте! — обратился он к нему. — Оказывается, Еленой Викторовной занимался у нас Королев? — Правильно, — подтвердила Леночка. — Товарищ Королев. Пронин увидел, как округлились у Ткачева глаза. — По-видимому, это прошло мимо меня, — сказал Пронин, потирая лоб. — Это какой же Королев? — Василий Петрович, — сказала Леночка. — Он передавал мне все ваши распоряжения. — Чьи распоряжения? — раздраженно переспросил Пронин. — Какие? — Ну я не знаю, чьи именно, — сказала Леночка. — Которые исходили от органов. Чтобы я охраняла маму и чтобы сделала вид, будто знаю эту умершую женщину, когда вы на некоторое время спрячете маму. Пронин переглянулся с Ткачевым. — Ах, да-да, — сказал он, точно вспомнил что-то. — Было такое распоряжение, но сам я находился в командировке. Расскажите-ка поподробнее, когда и как он с сами встретился и что он там вам передавал, этот Королев… — Капитан Королев, — поправила Леночка. — Капитан? — повторил Пронин, — Он что же, встречался с вами в форме? — Нет, что вы, — сказала Леночка, — но он показал свое удостоверение, чтобы я знала, с кем имею дело. Наоборот, он очень строго соблюдал конспирацию. — Понятно, — сказал Пронин. — Я вас перебил, продолжайте… И Леночка подробно рассказала Пронину о своих встречах с Королевым и о последнем свидании, когда он познакомил ее с планами исчезновения Ковригиной. — Все правильно, — промолвил наконец Пронин. — Не совсем оригинально, но, в общем, — да… Он походил по кабинету.