– Ну, Евгений Савич, голубчик, – сказал Пронин… А Прибытков всё рыдал и что-то говорил, и его невнятные слова нельзя было, разобрать, и вдруг Пронин всё же разобрал, что тот говорит. А говорил он одно и то же. – Я же коммунист… Я же коммунист, товарищ Пронин… Рыдания его стали глуше, он перестал плакать, он снова уходил в себя. – Я же коммунист, – сказал он ещё раз, поднял голову и внимательно посмотрел на Пронина… Ах, кто хоть раз видел истерику, овладевающую большим сильным мужчиной, тот не забудет её никогда в жизни. Это не женские слёзы, легко приходящие по всякому поводу и без повода. Это не слёзы слабонервного слюнтяя. Это не слёзы, вызванные сентиментальной музыкой или трогательными стихами. Нет, не о них моя речь. Я имею в виду слёзы гнева, обиды и бессилия, содрогающие мужчину в безвыходные моменты его жизни. И, возможно, что Прибытков действительно не видел для себя выхода… Но около него оказался Пронин. – Так я слушаю, – сказал Пронин и протянул Прибыткову руку и сказал: – И – верю. – Ах, если бы вы знали, как ужасно жить среди своих, и всё время считаться чужаком, – вымолвил, наконец, Прибытков. – Ведь я честный человек, честный… И захлебываясь, торопясь, теряя слова, Прибытков рассказал Пронину свою историю. Допрос Прибыткова. Рисунок Анны Леон Комсомолец двадцатых годов, он был направлен на учёбу и окончил один из лучших технических вузов страны. В качестве инженера он работал не на одной крупной стройке. В 1936 году Прибыткова назначили директором оборонного завода. В 1937 году он взялся освоить выпуск оборудования, которое еще не производили в нашей стране. Однако выпуск оборудования задержался, в процессе освоения на заводе решили модернизировать изготавливаемые механизмы… В 1938 году Прибыткова арестовали. Во всяком случае, делу обороны его труд не принёс пользы. Его обвинили в создании на заводе контрреволюционной организации. С чего бы он, выходец из бедной крестьянской семьи, старый комсомолец, воспитанник Орджоникидзе, стал вдруг контрреволюционером, ему не объясняли. О том, как обращались с ним следователи, Прибытков не хотел говорить и сейчас. Он признался только в одном, что выражал недовольство тем, что завод принуждали изготовлять машины по готовым образцам. Да, он говорил, что у нас принижают советскую техническую мысль! Этого было достаточно. Его признали виновным в критиканстве. Он осмелился осуждать указания, полученные от правительственных учреждений. Его приговорили к десяти годам заключения в лагерях. Это был снисходительный приговор. За тоже самое других расстреливали. В лагере Прибытков работал и грузчиком, и дровоколом, потом его назначили механиком на шпалозавод. В течение трёх лет завод из месяца в месяц перевыполнял производственные задания. За хорошую работу Прибыткова освободили на четыре месяца раньше срока. После освобождения Прибытков остался работать на том же шпалозаводе. Всё шло хорошо. Но однажды сломалась пилорама. При осмотре было установлено, что кто-то подсунул под пилу железный брус. На Прибыткова стали коситься… Прибытков кое-как уволился и перешёл на работу в леспромхоз. Там тоже всё шло хорошо. Несколько раз он был премирован. Но как-то случилось так, что подряд попались три плохие делянки и леспромхоз не выполнил программы по поставкам. Объективных причин никто, конечно, не признавал. Прибыткову объявили выговор за то, что он не обеспечил вывозку леса. Его обвинили в некачественном ремонте тракторов, хотя никто не осмотрел ни одного трактора. Пришлось уйти и из леспромхоза. Прибытков уехал с Урала и поступил в Улыбинскую МТС. Здесь тоже на него не обижались. Но вот, умер Савельев и опять оказался виноват Прибытков… – Всю жизнь отдавать работе и взамен получать одни плевки, – сказал Прибытков. – Это может вынести только советский человек! – Почему только советский? – спросил Пронин. – Что вы хотите этим сказать? – Потому что только советский человек так любит свою Родину и так предан своему строю, что соглашается терпеть любые оскорбления и обиды и всё-таки не уходит с поста, – объяснил Прибытков. – Другой, менее честный, давно бы переметнулся к врагам… – Но почему же, Евгений Савич, вы молчите? – упрекнул его Пронин. – Почему не пишете? – Куда? – спросил Прибытков. Пронин пожал плечами. – Правительству, в Верховный суд, в прокуратуру… – Бесполезно, – сказал Прибытков. – Никто не любит признавать свои ошибки. – Неправда, – сказал Пронин. – Тысячи людей реабилитированы у нас за последние годы, – дитя не плачет, мать не разумеет. – Всё равно ничего не выйдет – сказал Прибытков. – Все, кто проходил по моему делу, умерли, я чудом уцелел… – Ну, и что из того? – спросил Пронин. – Ни одного свидетеля, – сказал Прибытков. – Кто мне поверит? – Да сейчас тысячи покойников подняты из могил! – горячо возразил Пронин. – За свидетелями дело не станет! – Не верю, – сказал Прибытков. – Нет, вы не коммунист! – воскликнул Пронин. – Так разувериться! – Я не коммунист? – Честь коммуниста – это честь всей партии, – сказал Пронин. – Вы обязаны думать о себе не для себя… – Но что делать? – спросил Прибытков. – Меня обвиняют в смерти Савельева! – А как вы думаете? – спросил Пронин, – Кто убил Савельева? – А я вовсе не уверен, что Савельев убит, – сказал Прибытков. – Кому могла понадобиться его жизнь? – Тому, кому понадобилась и ваша… И тут Пронин совершил вопиющее нарушение тайны следствия и выдал причину, которая побудила Матвеева заподозрить Прибыткова в убийстве. – Прокурор получил анонимку, в которой недвусмысленно сказано, что это именно вы отравили Савельева, – сказал Пронин. – Что вы на это скажете? – Но я не вижу в этом никакого смысла, – недоуменно сказал Прибытков. – Кому это нужно? – Кому-то, значит, нужно, – сказал Пронин. – Дело тут не только в вашей биографии, указано прямо на вас. – Что же мне делать? – спросил Прибытков. – Что вы посоветуете? – Бороться, – сказал Пронин. – И не вести себя так, как вы повели себя со мною. Отрицать, доказывать, думать, искать вместе с нами хотя бы того, кто написал эту анонимку. – А вы не думаете, что эта анонимка написана спекулянтом, который слышал о моём прошлом и решил на этом сыграть? – высказал предположение Прибытков. – Не знаю, – сказал Пронин. – Возможно и так, но, воз – можно, здесь и другая, более серьёзная подоплёка… – Да, искать, искать, – задумчиво повторил Прибытков. – Но как искать, сидя в этой камере? – Искать можно отовсюду, – сказал Пронин. – И, во всяком случае, идти людям навстречу в их поисках. Прибытков посмотрел на Пронина открытыми глазами. – Хорошо, товарищ Пронин, я вас послушаю… Он помолчал и добавил: – Но и вас я тоже попрошу: я хочу, чтобы вы мне верили. И Пронин, – недаром он был коммунистом и верил в людей – поверил в Прибыткова. Лейтенант Евдокимов Принимая какое-либо решение, Пронин не любил откладывать его выполнение в долгий ящик. На следующее же утро после свидания с Прибытковым Пронин поехал в город к Иванову. Знакомы они были мало, встречались на краевой партийной конференции, на пленумах крайкома, но наслышаны были друг о друге очень хорошо. Иванов тоже был старым чекистом, к безобразиям, имевшим место в органах государственной безопасности, отношения не имел, об этом Пронин не слышал, но уж слишком он был, по мнению Пронина, послушен, с начальством не спорил и никогда его не осуждал, поэтому по служебной лестнице он продвигался быстрее Пронина; но там, где не приходилось перечить начальству, Иванов был силён, он обладал и большим опытом, и проницательностью, столь необходимой разведчику. – Чему обязан? – вежливо спросил он Ивана Николаевича, указывая на кресло в своём кабинете. – Прошу. – Я, знаете ли, без церемоний, – ответствовал ему Пронин. – Приехал посоветоваться. Он высказал Иванову своё недовольство Матвеевым, рассказал о смерти Савельева, об анонимке, поделился впечатлениями о Прибыткове. – Конечно, становлюсь стар, правильно говорят, – признался он Иванову. – Для оперативной работы не гожусь, нервы, вероятно, не выдержали бы, но, поверьте, чутьё старого чекиста мне не изменяет, у меня такое ощущение, что мы столкнулись с незаурядным преступлением. Иванов снисходительно, по-генеральски, усмехнулся. – Я ценю ваш опыт и не сомневаюсь в вашей наблюдательности, но ведь этого недостаточно для выводов, – сказал Иванов. – Ощущения – нечто расплывчатое и неопределённое. Переберём ещё раз факты. Савельев. Отравление. Эксперты утверждают, что отравление. Какой-то яд из группы морфина. Прибытков. Вы считаете, что подозрения против него несостоятельны. Допустим. Допустим, что во время ежовщины он был осуждён неправильно. Тогда почему он не хлопочет о реабилитации? Это вода на мельницу Матвеева. Проверим. Самое серьёзное – анонимка. Здесь, я думаю, какой-то просчёт со стороны неизвестного нам лица… – Значит, вы согласны, что надо искать автора анонимки? – спросил Пронин.