Дуффу многое в ней нравилось, порой он даже не мог решить, что именно, но за что он действительно боготворил ее, так это за молодость. В пламени расставленных на полу свечей ее глаза, красные губы и белые зубы влажно блестели. Однако сегодня вечером всего этого было ему мало. Он еще не пришел в себя. После случившегося сила, которую он ощущал в себе утром, покинула его. Впрочем, не исключено, что это можно исправить. – Снимай это, – скомандовал он. Она рассмеялась: – Я только что это надела. – Это приказ. Стой там и раздевайся. Медленно. – М-м… Ну, не знаю. Приказы обычно звучат немного иначе. – Инспектор Кетнес, я, как лицо вышестоящее, приказываю вам повернуться ко мне спиной, через голову снять то, что на вас надето, нагнуться и положить руки на дверные косяки. Она изумленно охнула – изумленно, совсем как девчонка. Возможно, притворялась, а может, и нет. Ему было все равно. Настроение у него постепенно улучшалось. Геката вышагивал по заляпанному полу вокзала, поглядывая на обшарпанные стены и прислушиваясь к тихому бормотанью торчков. Он поймал на себе взгляды двоих обитателей вокзала – они колдовали над ложкой и шприцем и явно делили зелье. Они его не знали. Его, по большому счету, никто не знал. Может статься, они раздумывали, не стрясти ли им пару монет с этого крупного холеного мужчины с неестественно черными, тщательно уложенными волосами, одетого в кашемировое пальто горчичного цвета и с дорогим «Ролексом» на руке. Возможно, он казался им мышью, забежавшей в логово льва. А возможно, его уверенная походка и трость с золотым набалдашником вселяли в них совершенно иные чувства. Тук-тук – постукивала трость в такт каблукам высокой широкоплечей женщины, которая следовала за ним. Если это вообще была женщина. Может, дело было в троих мужчинах в серых плащах, явившихся на вокзал немного раньше и сейчас стоявших наизготове возле стены. Возможно, именно поэтому торчкам показалось вдруг, что это они попали в его логово. И что львом был именно он. Геката приостановился и пропустил Стрегу вперед, к узкой, пропахшей мочой лестнице, ведущей в туалет. Он видел, что торчки вернулись к самому важному в их жизни занятию и принялись варить зелье и заливать его в шприц. Подсевшие. Геката не испытывал ни злости, ни отвращения. Именно за счет таких он и жил. Стрега открыла дверь внизу и растолкала еще одного спящего торчка. Чтобы тот не сомневался в серьезности ее намерений, она оскалилась, а чтобы понял, куда ему свалить, показала пальцем. Геката шагал за ней мимо протекающих раковин и кабинок. От невыносимой вони ему на глаза наворачивались слезы. Но и вонь эта была полезной: она отгоняла любопытных, и даже самые опустившиеся наркоманы старались не засиживаться в туалете. Стрега с Гекатой зашли в последнюю кабинку, на двери которой висела табличка с надписью «Не работает». Внутри оказался унитаз, до краев полный фекалий. Лампочка над кабинкой была вывернута, так что толком уколоться здесь не удалось бы ни одному наркоману – он просто-напросто не разглядел бы вен. Стрега сняла доску с бачка, повернула ручку и толкнула его. Стена отодвинулась, и они шагнули внутрь. – Закрывай быстрей! – закашлялся Геката. Он огляделся. Потайная дверь вела в железнодорожное депо, а там имелся второй выход к южному перрону. Геката перенес сюда производство зелья спустя два года после того, как с вокзала перестали уходить поезда. Территорию пришлось очистить от бомжей и наркоманов, и, хотя комиссар Кеннет всегда благоволил к Гекате и защищал его, тот приказал установить в туннеле и на лестнице в туалет скрытые камеры. Сейчас, в вечернюю смену, здесь работало двенадцать человек, все в белых халатах и с повязками на лицах. Стеклянная стена делила зал на два отсека, в одном из которых семеро работников толкли, взвешивали и упаковывали зелье. За стеклом, возле двери в туннель, сидели двое вооруженных охранников – они присматривали за работниками и наблюдали в мониторы, подключенные к камерам. В самой глубине располагалась святая святых, то есть то, что на их языке называлось кухней. Там стоял котел, а доступ в кухню разрешался только сестрам. Дверь в кухню была герметичной, и на то имелось несколько причин. Во-первых, по гигиеническим соображениям, а еще чтобы никакому придурку не вздумалось чиркнуть там зажигалкой или бросить окурок и взорвать к чертям весь вокзал. Но в основном, чтобы никто не вдыхал молекул, которыми был насыщен воздух кухни, – иначе все быстро подсели бы на зелье. Геката нашел сестер в опиумном притоне в бангкокском Чайна-тауне, где эти двое держали небольшую лабораторию по производству героина из опиума, который привозили из Чианграя. Он знал о них довольно немного: они бежали из Китая вместе со сторонниками Чан Кайши, болезнь, изуродовавшая им лица, была обычным делом в их родной деревне, и, покуда Геката исправно платил им, сестры изготавливали как раз то, о чем их просили. Ингредиенты были им знакомы, пропорции тоже, а за процессом они вполне могли следить через стекло. И тем не менее была какая-то тайна в том, как они смешивали и варили зелье. Поэтому ходили слухи, которые Геката даже не пытался пресечь, что в зелье намешана шерсть с крысиных хвостов, истолченные пчелиные крылья, жабья кровь и даже слюни самих сестер. Такие слухи наделяли зелье зловещей волшебной силой, а если измученные безысходностью люди и соглашались за что-то заплатить, так это за волшебство. И в виде зелья они получали его сполна. Прежде Геката никогда не думал, что на наркотик можно подсесть так быстро и основательно. Впрочем, Геката знал, что, если сестры вдруг сварят что-то менее стоящее, ему придется тут же избавиться от них. Такова жизнь: все движется по кругу и всему свое время. Как те двадцать лет, пока Кеннет сидел в кресле комиссара полиции. Хорошие годы. А сейчас его место занял Дункан, и если он продолжит своевольничать, то их волшебной кухне несдобровать. Ведь если боги решают, хорошие нас ждут годы или плохие, если они управляют нашей короткой жизнью и судьбой, то нам остается одно – самому стать богом. Это легче, чем кажется, и если божьей силой наделены в нашем мире лишь единицы, то это оттого, что все остальные просто поддались страху и предрассудкам. Они прикрывают свою трусость моралью и пытаются навязать всем остальным целый набор заповедей. Однако эти заповеди придумали как раз те, кого тебе велено считать богом, и именно этим богам такие заповеди на руку. Однако оно и неплохо: не всем суждено стать богом, а каждому богу нужна паства. Рынок. Город. Или несколько городов. Опершись обеими руками о трость, Геката остановился в конце зала. Его фабрика. Здесь он был хозяином, промышленником. Основоположником развивающейся отрасли. И вскоре можно будет расширяться. Если он не сможет удовлетворить спрос, то найдется кто-нибудь еще, таковы простые правила капитализма. Поэтому он уже давно вынашивал планы выкупить одну из разорившихся фабрик и запустить там для вида какое-нибудь небольшое производство, а в цехах открыть еще несколько кухонь. Охрана, колючая проволока, собственные разъезжающие по городу грузовики. Он сможет изготавливать в десять раз больше и отправлять в другие города. Вот только в этом случае ему понадобятся могущественные покровители в полиции. И прикормленный комиссар. Новый Кеннет. Что делать теперь, когда Кеннет мертв? Надо воспитать нового и расчистить ему дорогу. Он перехватил взгляды нескольких «поваров», которые тотчас закивали и заулыбались ему, но тут же с удвоенным рвением принялись резать зелье и раскладывать его по пакетикам. Они боялись. Вообще-то, именно для этого он сюда и заходил. Не для того, чтобы прервать цикл, а чтобы отсрочить сбой. Рано или поздно каждый в этом зале захочет обмануть его, забрать домой несколько граммов и продать на сторону. Воров немедленно разоблачили бы и наказали. Стрега. Ей нравилось выполнять самые разные обязанности. Например, роль посланца. – Ну что, Стрега, – начал он, – как по-твоему, взойдет ли зерно, которое ты посеяла в душе Макбета? – Честолюбие подобно чертополоху – оно всегда тянется к солнцу, затеняя и убивая все вокруг. – Будем надеяться. – Люди – как чертополох. Они злые и глупые. Когда они видят, что первое предсказание сбылось, они перестают сомневаться во втором. Мы предсказали Макбету, что он станет начальником отдела. Вопрос лишь в том, есть ли в Макбете честолюбие чертополоха. И жестокость, которая понадобится, чтобы пройти весь путь до конца. – В Макбете нет, – ответил Геката, – а вот в ней есть. – В ней? – В Леди, его любовнице и властительнице дум. Пусть я не знаком с нею, я все равно знаю ее самые потаенные секреты и понимаю ее лучше, чем тебя, Стрега. Леди лишь нужно немного времени – и она сама придет к неизбежному выводу. Поверь мне. – И к какому же выводу? – Что Дункана надо устранить. – А потом? – Потом… – Трость стукнула о пол. Тук-тук. – Потом опять настанут хорошие времена. – Ты уверен, что мы сможем управлять Макбетом? Он давно слез с наркоты, не слишком ли он… правильный? – Стрега, дорогая моя, торчки и высоконравственные болваны очень предсказуемы. Но когда торчок или высоконравственный болван влюбляется, тогда он становится еще более предсказуемым. Банко лежал на кровати в спальне на втором этаже и прислушивался к шуму дождя, тишине и гудку паровоза, которых больше не существовало. Дом стоял прямо возле железной дороги, и Банко представил мокрый блестящий гравий на месте рельсов и шпал. Которые кто-то давно уже растащил. Они с Верой были здесь счастливы. Хорошее это было время. Когда он познакомился с Верой, она трудилась в ювелирном магазине «Якобс и сыновья», куда богатеи заходили прицениться к кольцам и другим побрякушкам. Однажды в магазине сработала сигнализация, и Банко, который как раз вышел на дежурство, поддал газу, включил сирену и через минуту уже был на месте. В магазине он наткнулся на испуганную девушку, которая, силясь перекричать сирену, сообщила, что она новенькая, просто запирала магазин и неправильно включила сигнализацию. Слов он почти не разобрал, однако успел неплохо разглядеть ее. А когда она в конце концов расплакалась, Банко заботливо обнял ее. Он словно сжимал в руках теплого дрожащего птенца. Несколько недель они ходили в кино, гуляли по солнцу до туннеля, и, провожая девушку домой, Банко ухитрился поцеловать ее. Она происходила из рабочей семьи, жила с родителями и с самого раннего возраста подрабатывала на фабрике «Эстекс». Пока не начала заходиться в жутком кашле и врач не посоветовал ей сменить работу. Работу у Якобса она нашла через знакомых. – Зарплата хуже, – сказала она, – но зато проживу дольше. – Но ты по-прежнему кашляешь. – Только когда на улице сыро. – Значит, будем чаще солнце включать. Пойдем в воскресенье погуляем? Спустя полгода Банко пришел в магазин и попросил Веру подобрать ему обручальные кольца. Девушка так растерялась, что Банко расхохотался. Поженившись, они переехали в тесный домик на две семьи, первый этаж в котором был уже занят. Накопленных денег хватило на кровать – на ней они занимались любовью, и на ней же Банко сейчас лежал. Во время оргазма Вера кричала, поэтому, смущаясь соседей, она обязательно дожидалась поезда. Когда тот проезжал мимо их дома, колеса так стучали по рельсам, что стены тряслись, а лампочки покачивались, и тогда Вера кричала и впивалась ногтями в его спину. Флинса она тоже рожала на этой кровати и тоже дождалась поезда, а когда тот пришел, зашлась в крике, вцепилась Банко в руку и выпустила на свет божий сына. Еще через год они выкупили первый этаж, и места стало больше. Теперь их было трое, и они надеялись на дальнейшее пополнение. Однако спустя еще пять лет их осталось лишь двое – мальчик и мужчина. Ее подвели легкие. Врачи грешили на грязный воздух, выхлопные газы с фабрики, окутывающие город ядовитой пеленой. А ее легкие и так уже немало перенесли. Банко обвинял себя. Что он не смог скопить достаточно, чтобы перевезти семью на другую сторону от туннеля, в Файф, да куда угодно, главное, чтобы там было солнце и воздух, которым можно дышать. Теперь места было слишком много. Снизу доносились звуки радио, и Банко знал, что Флинс готовится к занятиям. Мальчик был способным и старательным. Банко успокаивал себя, говорил, что те, кто все на лету схватывает, быстро перегорают, когда сталкиваются с трудностями. И тогда приходит черед таких, как Флинс, привыкших к усердию и кропотливой работе. Ничего, все наладится. Кто знает – может, мальчик скоро познакомится с хорошей девушкой и обзаведется семьей. А поселятся они, например, в этом доме. Может, настанут времена еще лучше. Может, они еще принесут пользу Дункану, теперь, когда Макбет станет руководить отделом по борьбе с организованной преступностью. Узнав о назначении, Банко удивился не меньше всех остальных. Один из гвардейцев, Рикардо, напрямую сказал, что не представляет, как Макбет и Банко вырядятся в костюмы с галстуками и запрутся в кабинетах. Будут планировать бюджет и рисовать стрелочки. Начнут расхаживать по вечеринкам с комиссарами, чиновниками и другими богатеями. Впрочем, поживем – увидим. Во всяком случае, надо попытаться. Возможно, пришел черед таких, как Макбет, привыкших бороться, чтобы получить желаемое. Кроме Дуффа, в Главном управлении никто не знал, что в юности Макбет «сидел» на амфетаминах и на каком дне оказался из-за этого. Однажды, патрулируя залитые дождем улицы, Банко наткнулся на мальчишку – тот был без сознания и, свернувшись калачиком, лежал на автобусной обстановке. Банко растолкал его и хотел было выгнать, но в темных глазах мальчика светилась такая мольба, и такое отчаяние сквозило в каждом жесте, когда мальчишка вскочил с лавки. Возможно, именно в тот момент решалась его судьба. И, возможно, его еще можно было спасти. В тот вечер Банко привел пятнадцатилетнего дрожащего парнишку домой, дал ему сухую одежду, попросил Веру накормить его и уложил спать. На следующий день, в воскресенье, Вера, Банко и парнишка сели в машину и отправились на другую сторону туннеля. Они гуляли по залитым солнцем зеленым горным пустошам, и Макбет рассказал, сперва заикаясь, а затем уже более уверенно, что вырос в детском доме и мечтал выступать в цирке. Он показал, как жонглирует, а потом отмерил пять шагов от большого дуба, взял у Банко складной нож и метнул его так, что лезвие вонзилось глубоко в ствол. Показать шрамы и рассказать о них мальчишка согласился лишь намного позже, поняв, что Банко и Вера не предадут его. Но даже тогда он сказал лишь, что подсел на амфетамин, сбежав из детского дома, а о причине умолчал. Были и другие воскресные дни, другие разговоры и прогулки. Но то, первое, воскресенье Банко запомнилось особенно еще и потому, что по пути домой Вера шепнула ему на ухо: «Давай тоже заведем такого мальчугана?» И когда через четыре года Банко с гордостью вел Макбета по коридорам Полицейской академии, Флинсу было три года, а Макбет давно уже завязал с наркотой. Банко повернул голову и посмотрел на фотографию на тумбочке у кровати. Они с Флинсом под засохшей яблоней в саду возле дома. Флинс в форме студента Полицейской академии, куда только поступил. Раннее солнечное утро, и на них двоих падает тень фотографа. Он услышал, как Флинс отодвинул стул и принялся расхаживать по комнате. Сердится и растерян. Да, иногда все и сразу не осилишь. И нужно научиться вникать. Чтобы измениться самому, изменить мысли и поступки, требуется время и желание. Чтобы отказаться от поработившей тебя наркоты, тоже требуется время. И чтобы восстановить справедливость, изменить город, очистить его от подонков, продажных политиков и преступных группировок, дать жителям воздух, которым они смогут дышать. Внизу все стихло. Флинс вернулся за стол. Вот так, правильно. Надо просто работать, парень. День за днем выполнять то, что от тебя требуется. И тогда возможно даже, что в один прекрасный день здесь вновь будут ходить поезда. Банко опять прислушался. Он слышал лишь тишину. И стук капель. И еще иногда, закрывая глаза, – дыхание лежащей рядом Веры. Всхлипы Кетнес постепенно смолкли. – Мне надо позвонить домой, – сказал Дуфф. Он прижался губами к ее вспотевшему лбу, а потом спустил ноги с кровати. – Сейчас? – вырвалось у нее, и Дуфф заметил, как она прикусила губу, поняв, что вопрос прозвучал чересчур сердито. И кто это там сказал, что он не разбирается в людях? – У Эвана сегодня зуб болел. Нужно узнать, как он. Она не ответила, и Дуфф направился в кабинет. Одеваться он не стал. Квартира располагалась на последнем этаже, так что из соседних домов его никто не увидел бы. Впрочем, пусть бы даже и увидели – он был не против. Своим телом он гордился – возможно, потому, что привык стесняться обезобразившего лицо шрама. Квартира была просторной, намного больше, чем можно ожидать от гнездышка женщины на государственной службе. Дуфф предлагал поделить расходы на квартиру, коль скоро он все равно здесь ночует, но Кетнес ответила, что за квартиру платит ее отец. Войдя в кабинет, Дуфф прикрыл за собой дверь и набрал свой домашний номер. Прямо над его головой капли дождя со стуком разбивались об окно в скошенной крыше. Она ответила после третьего гудка. Всегда после третьего гудка, где бы она ни находилась. – Это я, – сказал он. – Как вы съездили к зубному? – Ему получше, – ответила она, – может, дело вообще не в зубах. – Правда? А в чем тогда? – Болеть много чего может. Просто он плакал, я спросила почему, а он не хотел говорить, и это первое, что пришло ему в голову. Он сейчас уже спит. – Хм. Я завтра приеду домой и поговорю с ним. Как там у вас погода? – Ясно. Луна светит. А ты почему спрашиваешь? – Давай завтра на озеро сходим все вместе? Поплаваем? – Дуфф, а ты сейчас где? Он замер. Что-то в ее голосе насторожило его. – Где я? В «Гранде», где же еще? – И с деланой радостью добавил: – Ну ладно, всем усталым мальчикам пора спать. – Я сегодня звонила в «Гранд». Там сказали, что на твое имя у них номеров не бронировали. Дуфф окаменел. – Эмилия никак не могла решить задачку по математике, я подумала, что ты поможешь ей, и позвонила туда. Ты же знаешь, я даже с самыми элементарными примерами путаюсь. Так где ты? – На работе, – Дуфф тихо выдохнул. – Тут есть диван – на нем и сплю. Просто работы и впрямь невпроворот. Прости, что я соврал – не хотел, чтобы ты догадалась, как мне сейчас тяжело. – Тяжело? Дуфф сглотнул.