– Ох, Джек, всем бы твою доброту. Так я и думала: когда я проснулась, ключ торчал в замочной скважине со стороны коридора. – Вас что-то мучает? Ведь во сне вы ходите, лишь когда на сердце у вас тяжело. – Мучения… Похоже, в этом мире ничего, кроме них, не существует, – вздохнула Леди. – А сны? Вам снова снится тот же сон? – Я же говорила, Джек, это не сон, это воспоминание. – Прошу прощения, мэм, но этого вы не знаете. Вы не можете знать, что все было именно так, как вам снится, поэтому воспоминание превращается в сон. Ведь вам известно лишь, что ребенок умер естественной смертью. – Ты мой вечный утешитель. Вот только утешать меня не нужно. И забывать я не хочу. Как раз наоборот – мне необходимо. Помнить, что мне пришлось преодолеть, чтобы оказаться там, где я сейчас, чтобы поблагодарить судьбу, что я осталась бездетной, что просыпаюсь на шелковых простынях, что рядом со мной спит мужчина, которого я сама выбрала, что я расхаживаю по собственному дому и сама управляю своей жизнью. В которой меня уважают просто так, Джек. – Мэм, никого из нас просто так не уважают. Нас уважают за поступки, которые мы можем совершить. В особенности если мы достаточно сильны, чтобы противостоять тому, чьего уважения хотим добиться. – Ты слишком умен для портье, Джек. – Поэтому, к сожалению, умные портье и не пользуются особым уважением. Они – безвредные наблюдатели, своего рода евнухи, а порой – утешители тех, кто пользуется всеобщим уважением. – Хорошо, что у тебя нет детей, Джек. Ты единственный, кому я могу рассказать, что я убила собственного грудного ребенка, и кто при этом не посмотрит на меня с ужасом и отвращением. Ты мудрый и терпимый и стремишься понять, а не осудить. – Осудить? Молоденькую девчонку, выросшую в ужасающей нищете, которую в тринадцатилетнем возрасте изнасиловали? У которой нет ни поддержки, ни крыши над головой, так что, родив ребенка, она не в состоянии выкормить его? – Может, я просто недостаточно старалась? – Например, не пожертвовали собственной жизнью? Вы об этом? Вам было тринадцать лет, ребенок, но со взрослой душой. Неужели вы должны были пожертвовать будущим ради семечка, которое само не осознавало, что живет? Которое не способно ощущать тоску, стыд, вину, любовь? Это семечко – не человек, а мельничный жернов на шее девчонки, уже достаточно заплатившей за возможность жить. Разве могу я обвинять эту тринадцатилетнюю девчонку в том, что она не смогла сохранить жизнь им обеим, а сохранила лишь себе? Про такое говорят – не было бы счастья, да несчастье помогло. Посмотрите, чего она добилась. Сперва она открыла небольшой бордель. Потом бордель побольше и побогаче – его клиентами были все, начиная от комиссара полиции и заканчивая видными политиками. Затем, продав бордель, она открыла лучшее казино в городе. А сейчас она стала королевой этого города. Леди покачала головой: – Ты преувеличиваешь, Джек. Выставляешь меня в чересчур выгодном свете и оправдываешь мои злодеяния. Что такое казино, что такое мечты в сравнении с жизнью ребенка? Требуй я меньшего от собственной жизни – и, возможно, спасла бы ее. – Неужели вы так много требовали? – Я требовала, чтобы меня принимали. Нет, даже больше – чтобы уважали. Да, даже любили. Такого подарка достойны лишь единицы, но я требовала и его. А цена… Теперь каждую ночь мой ребенок умирает. Джек кивнул. – А если бы вам вновь позволили выбирать, мэм? Леди посмотрела на него: – А может, Джек, все мы, добрые и злые, лишь рабы собственных страстей? Как по-твоему? – Этого, мэм, я не знаю. Кстати, о рабах и страстях – завтра я все разузнаю о Тортелле и его мальчишке. Спустившись на лифте в подвал, Макбет на секунду замер, вдыхая запах кожи, ружейного масла и пота, и посмотрел на флаг гвардии. Красный огнедышащий дракон, а под ним девиз: «Крещены огнем, венчаны кровью!». Господи, с тех пор словно целая вечность прошла. Макбет направился в комнату отдыха. – Олафсон, Ангус! Эй, вы чего это? Да садитесь же, вы чего вскакиваете, как новички? Где Сейтон? – Там, – ответил Ангус своим медоточивым голосом священника. – Ужасно это все, с Банко. Ребята тут на венок скидываются, но ты больше… – Я больше не с вами? Что за чушь! – Макбет вытащил бумажник. – А я думал, ты еще на больничном, Олафсон. Где повязка-то? – Выбросил. – От шепелявости казалось, будто Олафсон говорит с испанским акцентом. – Врач думал, что сустав поврежден и что я никогда больше не смогу стрелять. А Сейтон осмотрел мне плечо, и дело пошло на поправку. – Вот-вот, врачи вечно врут. – Макбет протянул Олафсону несколько купюр. – Что-то многовато, шеф. – Бери-бери. Макбет прошел в свой прежний кабинет, больше похожий на мастерскую, где на полках и верстаках лежали разобранные ружья, а пишущая машинка притулилась на стуле. – Как обстановка? – спросил Макбет. – Ребята в курсе, – ответил Сейтон, на столе перед которым лежала объемистая инструкция, – они готовы. – А наши дамы? – Макбет кивнул на инструкцию. – «Гатлинги» прибудут в четверг около восьми вечера, то есть уже завтра. Я так понял, что ты говорил с капитаном порта? Их пропустят без очереди? – Естественно, не дело это – чтобы дамы опаздывали на вечеринку. Кстати, о дамах – для вас завтра вечером будет работенка. – Отлично. Где? – В Файфе. Глава 20 В четверг вечером Файф купался в лучах солнечного света. Дуфф отправился на озеро. Выбрасывая руки далеко вперед, он медленно пробивал себе путь сквозь толщу холодной озерной воды. Прежде он больше любил купаться в городе, в соленой воде фьорда – там плавать было проще. Вообще-то удивительно, если разобраться: Дуфф читал, что выталкивающая сила у соленой воды больше, а значит, такая вода более плотная, и это, в свою очередь, означает, что такая вода тяжелее пресной. Тем не менее до недавнего времени он предпочитал фьорд, вода в котором была не только ледяной, но и грязной, так что каждый раз, выходя на берег, Дуфф чувствовал себя так, будто вымазался в грязи. Зато сейчас он был чистым. Он рано проснулся, сделал зарядку, стоя на прохладном деревянном полу в гостевой спальне, приготовил завтрак для всей семьи, спел песенку для Эвана, отвез детей в школу, а потом прогулялся вместе с Мередит до озера. Жена говорила о небывалом урожае яблок и о том, что их дочь получила первое любовное послание, но, к ее ужасному разочарованию, от мальчика на три года младше ее самой. Она сказала, что на двенадцатилетие дочка хочет в подарок гитару и что Эван в школе подрался и ему сделали выговор. Мередит договорилась с мальчиком, что тот сам расскажет обо всем папе, но после их маленького семейного праздника сегодня вечером, ведь торопиться особо некуда. Дуфф спросил, не будет ли Эвану тяжело так долго ждать. – Я даже не знаю, расстраивается он или радуется, – улыбнулась Мередит. – Мальчик, с которым Эван подрался, на год старше, и еще Эван сказал, что тот первым полез и ударил Петтера. – Кого-кого? – Лучшего друга Эвана. – А, ну да! – Дуфф сделал вид, будто вспомнил, о ком речь. – Эван сказал, что сожалеет, но что друзей надо защищать, что папа поступил бы именно так. Поэтому ему ужасно интересно, что ты скажешь на все это. – Попробую что-нибудь придумать. За поведение отругаю, а за идею похвалю. Скажу, что лучше не воевать, а подружиться. Примириться с врагами. Что скажешь? – Это ты отлично придумал. Они с Мередит вошли в воду, и в этот момент Дуфф решил, что больше никогда не войдет ни в какое другое озеро. – Я вон туда поплыву! – сказала Мередит откуда-то сзади. Дуфф перевернулся на спину, чтобы одновременно видеть жену и грести. Его бледное тело под водой казалось зеленоватым, ее же, даже сейчас, было золотистым. Он слишком много времени проводит в городе, ему нужно почаще бывать на солнце. Она проплыла мимо и вылезла на берег. На валун. Не просто валун, а их валун. Одним прекрасным летним днем одиннадцать лет назад на этом валуне была зачата их дочь. Тогда, устав от города, они отправились в Файф и совершенно случайно набрели на это озерцо. Они остановились здесь, потому что заметили старую заброшенную ферму, которая показалась Мередит ужасно милой, а неподалеку блеснула вода, и они увидели это озеро. Ни одной живой души на берегу не было, разве что несколько коров, но влюбленные все равно уплыли сюда, на другой берег, к этому валуну, где их точно никто не разглядел бы. Спустя месяц Мередит рассказала, что беременна, и они, пьяные от счастья, вернулись сюда и купили этот дом между шоссе и озером, а после того как на свет появился их второй ребенок, Эван, приобрели и небольшой клочок земли на берегу, где сейчас стояла купальня. Дуфф забрался на валун следом за ней. Отсюда они видели выкрашенный красным купальный домик. Дуфф улегся на спину на нагретый солнцем валун. Тело приятно покалывало, и он решил, что иногда можно слегка померзнуть ради того, чтобы потом как следует насладиться теплом. – Ты вернулся домой, Дуфф? Когда теряешь что-то, а потом находишь, начинаешь больше ценить утраченное. – Да, – ответил он, и на него упала тень ее тела. Поцеловав ее, он подумал, почему именно сейчас – прежде с ним такого не бывало – ему кажется, будто на вкус приятнее целовать женские губы, влажные от пресной воды, а не от соленой. Он решил, будто таким образом тело подает сигнал, что пресная вода пригодна для питья, а соленая нет. Позже, когда они лежали, обнявшись, потные от солнца и любви, он сказал, что ему нужно съездить в город. – Хорошо. Вечером будет картофельный суп, как обычно. – Я вернусь намного раньше. Мне только надо забрать подарок для Эвана, он лежит в ящике стола на работе. – Костюм для маскировки, как он просил? – Да. И мне еще кое-что надо уладить, причем чем быстрее, тем лучше. Она погладила его пальцем по лбу и переносице.