– Прибавь звук. – Что? Парни в спортивных куртках покосились на него, но теперь это не имело значения. – Звук, – пробормотал он снова, показав на пульт. Луна наконец поняла, о чем он. – Сейчас мы находимся у средней школы Хедрум в Ларвике, – сказала женщина с логотипом ТВ-2 на куртке. – Где работает главный подозреваемый, по словам полиции. На экране побежала строка, белый шрифт на красном фоне. Реймонд Грегер. Сука. Сучий местный полицейский участок. Кто-то проболтался. Мунк будет в ярости. – Что такое? – взволнованно спросила Луна. В отдалении снова зазвонил его телефон. – Мне надо на работу, – промямлил он, садясь мимо барного табурета. Он видел, как падает на пол, попытался удержаться, но руки не слушались. – Все нормально? Красивое лицо Луны склонилось над ним, парни в спортивных куртках поднялись с мест. – Мне надо в участок, – прогундосил он, пытаясь встать, но ноги тоже не подчинялись. – Я все же позвоню Катрине. Серая тень. Шепот. Со дна океана. А потом музыка вдруг исчезла, оставив Карри одиноко лежать на холодном полу. 26 Приходской священник Пол Мэллей сидел в исповедальной кабинке в соборе Святого Олава и размышлял о том, что, может быть, это все же была не такая уж и хорошая идея. Утренняя служба закончилась, и, видимо, прихожанам было уже не до исповеди, им нужно еще добраться до работы. В большом помещении церкви стояла абсолютная тишина. Звук тишины отвлек его от этого прекрасного одухотворяющего пространства, которое так много для него значило. Собор Святого Олава. Для него, без сомнений, это был самый красивый собор в стране. Именно здесь пять лет назад его посвятили в дьяконы, а шесть месяцев спустя – в священники. После непродолжительной работы администратором прихода в Лиллехаммере его позвали назад, и теперь он и приходской священник, и ректор в общине собора. Пол Мэллей не мог желать для себя лучшего пути, чем тот, что избрал для него Господь. Исторически католическая община в Норвегии не могла сравниться с протестантской, но в последние десять лет все немного изменилось. Во многом благодаря мигрантам, теперь у них были собственные еженедельные службы на польском и вьетнамском, но и количество норвежских прихожан значительно возросло. Теперь Пол Мэллей вел, конечно, с помощью дьяконов и капелланов, целых три мессы каждый день: в восемь, в одиннадцать и в шесть. И примерно неделю назад у него возникла идея внести в эту программу изменения. Не в самих службах, нет-нет, для них время было выбрано очень верно. Утренняя служба, обеденная и служба после работы. Так его ученики могли сами решать, когда в их плотном графике рабочего дня им удобнее посетить Господа. Нет, конечно, ученики – неправильное слово. Пол Мэллей слегка улыбнулся самому себе. Только у Иисуса были ученики, и тем не менее так ему иногда казалось – что паства принадлежала ему. Теперь уже редко случалось, чтобы он не узнал кого-то из прихожан, и если он видел новое лицо, то всегда стремился лично познакомиться с новоприбывшим. Как бы то ни было, он ведь божий избранник, он – врата к Господу, и было важно выполнять свое дело, максимально сближаясь с прихожанами. И, опять же, именно поэтому он и решил произвести изменение в ежедневной программе. Не в самих службах, нет, они прекрасно выполняли свою функцию, но в возможности исповедания. В прежней программе исповедальня была открыта только полчаса каждый день, с 17:15 до 17:45. Туда не было особенного наплыва, и у Пола Мэллея складывалось ощущение, что это происходило из-за неудачно выбранного времени. Признаваться в своих грехах вечером? Нет, это кажется не вполне правильным. После долгого дня на работе это неудобно – Пол хорошо это понимал. Все, чего хочется после работы, – это пойти домой к близким, сесть за накрытый стол и, может быть, немного помолиться Господу дома. И однажды ему пришло в голову: почему бы не открыть исповедальню после утренней службы? Ведь ночь – темное время, когда душа томится в одиночестве. И потребность исповедоваться в своих грехах – разве она не сильнее по утрам? Сидя один в тишине, он все же не хотел сдаваться, но вдруг заметил, что проголодался. Он приподнял рясу и, завязывая шнурки, ощутил запах только что вымытого пола и хвои в маленькой комнатке. Кажется, сегодня он уловил еле заметную нотку лимона? Он даже улыбнулся от этого приятного аромата и в то же время почувствовал разочарование, поняв, что совершил ошибку. Исповедь по утрам? Очевидно, ни у кого нет ни времени, ни нужды в этом. Он решил, что посидит еще несколько минут. У него вообще-то есть еще дела, кроме того, чтобы сидеть в тесной комнатке и вдыхать аромат пола. Он ошибся, и пора это признать. Пол Мэллей вздохнул и приподнял рясу, чтобы встать, когда вдруг в гулком помещении раздались шаги. Кто-то идет?.. Неужели Святая Дева проявила к нему милосердие? Он быстро сел и перекрестился. Легкие, осторожные шаги по твердому полу достигли кабинки. Пол Мэллей широко улыбнулся, когда открылась дверь и чья-то фигура проскользнула в крошечную кабинку. Он подождал пару секунд, пока пришедший успокоится, и открыл окошко. – Благодатная Мария, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь. Он снова перекрестился, услышав голос человека за перегородкой. – Аминь. Прозвучало робко. Молодой человек. Священник мог только различить очертания за решеткой, но, конечно, не видел пришедшего, именно в этом и смысл такой кабинки. Близость и в то же время конфиденциальность, чтобы исповедоваться было проще. – Простите меня, отец, я согрешил. Я… я впервые пришел на исповедь. – Впервые? Мэллей почувствовал, как в груди заколотилось сердце. Ничто не может сравниться с обретением нового члена общины. – Я даже не знаю, как сказать, – произнес молодой человек. Очевидно, ему непросто было решиться открыть душу. – Не торопись, сын мой, – умиротворенно сказал Мэллей. – Здесь нет никого, кроме тебя и Господа. Он никого не осудит, Он хочет выслушать тебя, что бы ты ни решил рассказать. – Спасибо, – пробормотал незнакомец и на мгновение снова замолчал, пока наконец не овладел собой. – Я не знаю, грех ли это или нет, это касается не меня, но я свидетель этого. – Так-так? – спокойно произнес священник. – Я могу спросить, кого это касается? – Моего брата, – наконец ответил тот. Молодой человек говорил так тихо, что Мэллею пришлось наклониться ближе к маленькой решетке. – Твоего брата? Ты имеешь в виду кровного брата или брата из общины? Показалось, что этот вопрос привел молодого человека в замешательство, но вскоре последовал прямой ответ. – Нет-нет. Он мой родной брат. Старший. Мы живем вместе. Остались только мы вдвоем. Наших родителей уже нет. – Мне жаль это слышать, – участливо сказал Мэллей. – Свидетелем чего ты стал? Ты хочешь чем-то поделиться с Господом? За решеткой снова наступила тишина. – Могу я кое о чем спросить? – тихо сказал молодой человек. – Конечно, сын мой. – Я даже не знаю, зачем я здесь. Мне просто нужно было с кем-то поговорить. Может быть, стоило пойти к психологу или к кому-то еще, я не знаю, уместно ли это говорить здесь, я не хочу помешать и все такое… Мэллей никогда не перебивал сидящих в кабинке, но на этот раз почувствовал, что это будет правильно. – Сын мой. Большие проблемы или маленькие – это не имеет значения. Если ты пришел сюда поговорить, добро пожаловать. Ты не должен ощущать стыд или вину, здесь ты чист, и я охотно тебя выслушаю. – Спасибо, – с облегчением ответил тот. – Так что с твоим братом? Чему ты стал свидетелем? – Я его боюсь, – сказал незнакомец. – В каком смысле боишься? – Он перестал быть самим собой. Я боюсь, что… он что-то делает. – О чем именно речь? Мэллей начал ощущать любопытство. – Он больше не разговаривает со мной. Где-то пропадает ночами. Когда приходит домой, запирает дверь. Не хочет впускать меня в свою комнату. Я думаю, он там что-то скрывает. – Вот как. Я могу спросить, сколько ему лет?