– Двадцать восемь. – А где он работает? – О нет, он не работает. Понимаете ли, он болен. Незнакомец снова замолчал. Мэллей слышал, как тот ерзал на лавке. Молодому человеку явно было не по себе. – Болен? Чем именно? – Не знаю, стоит ли мне говорить это, отец. Я чувствую, что предаю его. Что я… – Речь идет о тебе и о Господе, – прервал его Мэллей. – Ты никого не предаешь. Господь – наш всеобщий отец. – Нет, я не могу. Это была ошибка. Я слишком боюсь. Мэллей уже не мог сидеть на месте спокойно. – Чего ты боишься, сын мой? – Он опасен. – Кто?.. – Мой брат. Он опасен. – Ты боишься, что он… навредит тебе? Наступила полная тишина. Мэллею показалось, он услышал слабый плач. – Сын мой, послушай меня. – Нет, – сказал тот, поднимаясь. – Я не смею. Это слишком больно. Извините, что помешал вам, отец. Мэллей услышал, как рука повернула маленькую дверную ручку, и быстро принял решение. – Сын мой, – сказал он немного строгим голосом. – У меня есть предложение, хочешь его услышать? И это сработало. Незнакомец снова старательно уселся. – Я думаю, сейчас тебе нужно пойти домой, но давай перед этим мы с тобой заключим договор с Богом? – Какой? – спросил грустный голос. – Очевидно, что ты несешь тяжкое бремя, и я понимаю, что для тебя это трудно. Но теперь ты уже побывал здесь и знаешь, кто я такой. Иди домой, и подумай об этом, и возвращайся, когда почувствуешь, что так будет правильно. Завтра, через несколько дней – это не имеет значения, но я хочу, чтобы мы дали друг другу обещание, что увидимся снова. Мы можем договориться об этом? Наступило долгое молчание. Мэллей практически слышал, как больно было душе этого парня, как внутри у него все рвало и метало, но в конце концов тот все же ответил. – Хорошо, отец. Я вернусь. Вы будете здесь? – Конечно, – мягко сказал священник. – Я здесь каждое утро, запомни это. Возвращайся, когда захочешь. – Спасибо, – облегченно произнес молодой человек. – Я очень ценю это. Большое спасибо. – Тогда до встречи, – кивнул Мэллей. – До встречи, отец, большое спасибо. Мэллей улыбнулся, когда шаги снаружи затихли. Значит, идея была все-таки хорошей. Идея исповеди по утрам. Он еще раз с теплом подумал о Пресвятой Деве, затем вышел из кабинки, сложил руки на груди и неторопливо пошел в ризницу. 27 Габриэль Мерк уснул на диване в комнате отдыха, и зашедший за кофе Людвиг Гренли разбудил его. – Что там? – Приехал Крипос. Мунк ведет бриф. Думаю, тебе не обязательно участвовать. В основном все то же, что мы обсуждали пару часов назад. – Нет-нет, я приду, – сказал Габриэль, подавляя зевоту. Ему снились очень странные сны. Он был почтальоном. На яхте. Вез большое письмо. На конверте было написано «Туве и Эмилие». Он видел остров вдалеке, но, как бы он ни пытался направить яхту в нужном направлении, она не приближалась к острову, а только отдалялась. Он мельком увидел грустные лица. Письмо все увеличивалось и увеличивалось и наконец утащило его за собой в волны. Может быть, это знак? Его мать всегда очень волновали сны. Как много они на самом деле означают. Больше, чем мы думаем. Какие картинки как соотносятся с чем-то в реальности, и все такое. Это началось у нее в последние годы, все эти идеи эпохи Нью Эйдж. Сам Габриэль никогда не страдал такой ерундой, в основном просто кивал, да-да, нет-нет, пока мать выкладывала ему все, что видела ночью, но сейчас у него возникло ощущение, что подсознание пытается что-то сообщить ему. Он так много работал в последние дни, что даже не успевал отвечать на сообщения из дома. Не будь как Мунк. Он, конечно же, не мог не подумать об этом, когда ему позвонила Анетте Голи. В отделе экономических преступлений было спокойно. С девяти до четырех, обычная офисная работа. Он завтракал вместе с семьей, вместе с ними ужинал, они прижимались друг к другу каждый вечер. А теперь? Как бы не так. Габриэль потер глаза со сна и ощутил, что взмок за воротником. Почтальон. Реальность в подсознании. Тогда он был еще подростком, но, разумеется, все отлично помнит. Клаус Хеминг. Тот, кто держал своих жертв в плену, играл с ними, словно с куклами, а потом отправлял их семьям фотографии. Национальный шок, люди не верили, что это правда, они впадали в коллективное отрицание, пока подробности этого ужасного дела обрушивались на них с телеэкранов. Наивная Норвегия. Посреди Осло. Нет, этого быть не может. Никто не может быть таким злодеем. Это, должно быть, случилось в Америке. Где-то во внешнем мире. Не кто-то из нас. Не здесь. Его мама впала, как он позже понял, в своего рода депрессию. И соседи тоже. Мрачные лица в коридоре, склоненные головы, они едва смели открыть свои почтовые ящики и сразу же исчезали за запертыми дверями. Неумолимое влияние времени. Все прошло. Все постепенно возвращалось на круги своя. Это так по-норвежски. Мы прощаем. Выбираем веру в добро. Но тьма вернулась. Мерк видел это на лицах всех членов команды, всю ночь, и даже Мунк, будучи обычно добродушным плюшевым мишкой, ходил по коридорам с глубоким мрачным взглядом из-под нахмуренных бровей. Позвони домой.