– Не совсем. – Понятно, – сказала она, довольная, что ей удалось его задеть, но он не стал продолжать разговор. А просто взял багаж, оставив черную сумку с отражателем нести ей, и направился к выходу из отеля. Большую часть обратного пути он просматривал почту на телефоне, отвечал на письма. Фиона пыталась слушать подкаст, но не могла сосредоточиться. Она чувствовала еле уловимый аромат духов Юми на рубашке Гейба – тот же самый, что и вчера. Как мужчины после бурной ночи умудряются выглядеть хоть и помятыми, но сексуальными? И как она вообще могла считать его сексуальным, когда он недавно был в постели с другой женщиной? Отвратительное чувство ревности сжималось кольцом внутри нее. Фиона упорно смотрела в окно, однако с ужасом обнаружила, что одинокая слеза все же предательски вырвалась и скатилась по лицу. Она сердито ее смахнула и шмыгнула носом, жалея, что у нее не хватает смелости высморкаться – Гейб предупреждал, что это здесь считается крайне невежливым. – Ты как? – одними губами спросил Гейб, отрываясь от писем. – Прекрасно, – одними губами ответила Фиона. Он наклонился ближе, и, к счастью, запах его лосьона после бритья перебил легкий аромат духов. Только ничего нельзя было поделать с ее внезапным влечением к нему, отчего у нее участился пульс, когда он прошептал ей на ухо: – Прости за вчерашний вечер. Не надо было тебя бросать. Это было невежливо… Но… Юми сейчас очень тяжело. У нее не так много друзей. А мы очень давно знакомы. Мне ее отчаянно жаль. Ее муж все время в отъезде, особо не уделяет ей внимания. Она часто бывает сама по себе. – Тебе не нужно оправдываться передо мной, Гейб, – яростно прошептала она в ответ, не в силах скрыть свой гнев от этих извинений. – Это все меня не касается. Его глаза сузились, он понял, к чему она клонит. – Я не сплю с ней, – прорычал он. – Ты взрослый человек. – Ее шепот звучал обвиняюще, но мысль о Гейбе и Юми вместе оказалась более болезненной, чем она думала. – Как я уже сказала, это меня совершенно не касается. – Я. Не. Сплю. С. Ней. Она пожала плечами, и его голубые глаза вспыхнули. Он выдержал ее взгляд, и ей пришлось опустить глаза. Откинувшись на спинку кресла, он снова взялся за телефон, а она посмотрела на часы: прекрасно, она успевает вернуться к чайной церемонии. Внезапно она затосковала по безмятежному спокойствию дома пожилой женщины. На Фиону невероятно успокаивающе подействовало то, как Сэцуко облачала ее в кимоно – с таким торжественным вниманием, при этом нежно что-то приговаривая. Ее гнев на Гейба не утихал всю обратную дорогу со станции: неужели этот глупый человек не понимает, что Юми попросту им манипулирует?! Она сжала пальцы, но потом их расслабила. Было что-то умиротворяющее в этом ритуале, неизменном порядке, в котором следует надевать каждый предмет одежды… Что-то в том, когда находишься в просторной комнате, где нет ничего лишнего, а снаружи льется солнце и доносится пение птиц. Сосредоточив внимание на каждом элементе костюма и чуть слышной болтовне Сэцуко, она провела пальцем по вышитому на кимоно журавлику. Когда Фиона наконец была одета, а волосы – собраны в тугой пучок, закрепленный богато украшенным бамбуковым гребнем, они с Сэцуко отправились крошечным шагами в чайную. Благодаря элегантному, но узкому одеянию они двигались неспешно и размеренно по энгаве, огибающей сад деревянной веранде, в тясицу Харуки. Фионе пришло в голову, что, возможно, эта особенность (как и многое другое в японской культуре) была еще одной преднамеренной формой осознанности: замедлиться, делать все неторопливо. В кимоно нельзя спешить, а медленная прогулка по саду приносит ощущение покоя. Хорошо, что Фиона ответила согласием на предложение Сэцуко надеть кимоно, когда вернулась из поездки. Может, она догадалась, насколько Фиона была сердита и расстроена? В комнате была западная пара, еще одна женщина и, к ее удивлению… Гейб. А он что здесь делает? Даже ничего не сказал, что собирается прийти. Последние его слова были: «Может, придешь потом в студию, посмотрим фотографии Кена?» Теперь она не знала, как поступить: часть ее жаждала увидеть эти снимки и снова насладиться той профессиональной близостью, которая у них возникла до того, как появилась Юми, а другая (разумная) часть знала – это будет ужасной ошибкой. Лишь усилит чувство безнадежности и сердечной боли. Гейб все так же недосягаем, как и тогда, когда ей было восемнадцать… Вот только тогда, по крайней мере, это было просто глупое увлечение. Сейчас эмоции были гораздо глубже, мысли о поцелуе с ним постоянно заползали в ее голову, как пауки, что целенаправленно ищут трещины и пробираются внутрь. Еще она боялась, что выдаст себя: в поезде ей пришлось заставить себя меньше поглядывать в его сторону, иначе он мог бы заметить, как жадно она рассматривала его скулы и губы. Вчера, в мгновение ока, она будто сошла с ума, ей отчаянно захотелось привлечь его внимание. Она жаждала, чтобы он ее заметил. Несмотря на сумятицу в мыслях, Фиона пристально на него посмотрела, и он ответил кивком. Харука приветствовала ее легким поклоном и, если можно так выразиться, триумфально ухмыльнулась, когда Сэцуко проводила ее в комнату и подвела к одному из матов татами. Фиона поклонилась другим присутствующим в комнате и опустилась в сидячее положение; ее предупредили, чтобы она не пыталась встать на колени, как Харука, поскольку для того, чтобы долго находиться в такой позе, требовались годы практики. Стараясь не думать о Гейбе, который, к сожалению, сидел прямо напротив нее, Фиона села на коврик и сосредоточилась на Харуке, стоящей на коленях за небольшим, удивительным в своей простоте чайным столиком. Фиона подумала, что ей уже следовало бы привыкнуть к тому, что японцы ко всему подходят с такой простотой: для них меньше определенно значит больше. Она почувствовала, что в этой комнате, где нет ничего лишнего, у нее получается глубже дышать, как будто в этом пространстве было достаточно места ее эмоциям. Ее внимание привлек дымящийся черный котел, установленный на маленькой газовой конфорке, затем она рассмотрела ряд аккуратно расположенных котелков разного размера. В комнате воцарилась тишина, все затаили дыхание в ожидании, а Фиона, устроившись поудобнее, посмотрела за Харуку сквозь широко открытое окно на зелень, розовые и красные тона сада, который служил идеальной декорацией для церемонии. Вдруг почувствовав себя счастливой, Фиона разгладила мягкий шелк, и еще раз порадовалась, что надела кимоно – на нее одобрительно взглянула невозмутимая в остальном Харука. Теперь, когда она начала церемонию, стало понятно, что это очень серьезное дело. Судя по тому, что Фиона узнала от Маю, которая явно очень гордилась и своей бабушкой, и мамой, чтобы стать мастером чая, требуются годы практики. Случайно она поймала взгляд Гейба, про себя взмолившись, чтобы он не заметил, как в ней вспыхнул жар. Она вдруг стала так хорошо чувствовать Гейба, хотя все еще на него злилась. Он спокойно и внимательно изучал ее лицо, отчего ей даже стало щекотно, почти как если бы он к ней прикасался. «Дыши!» – сказала она себе и сосредоточилась на Харуке, с облегчением отметив, что волнение начало рассеиваться. Харука взяла маленькую красную салфетку, которая была заправлена в ее оби, и вытащила ее с четким, слышимым щелчком, который сигнализировал о начале церемонии. Элегантным движением длинных пальцев она разгладила ее по всей длине, а после сложила осторожно и четко. Быстро стало понятно, что каждая, даже незначительная, часть церемонии была осмысленна и отрепетирована, каждый переход выполнялся плавно и точно. Фиона наблюдала за разворачивающимся перед ней ритуалом, полностью поглощенная его мельчайшими деталями. В комнате было так тихо, что она вдруг почувствовала, как кровь пульсирует по телу, как ноги прижимаются к полу и как ритмично она дышит. Всеобщее внимание было приковано к Харуке: она зачерпнула испускающую пар воду бамбуковой чашкой с длинной ручкой, и после того как налила воду в чаван, поставила ее под определенным углом. Затем она тщательно вытерла длинную палку, которая использовалась для того, чтобы высыпать порошок матча в чаван. Как только горячая вода была налита в чашку и взбита специальным бамбуковым венчиком, Харука несколько раз повернула чашу, а затем передала ее Сэцуко, которая отнесла ее ближайшей к ней женщине. Она несколько раз повернула чашу, прежде чем передать ее женщине, которая приняла ее с поклоном. Последовал всеобщий вдох, когда женщина взяла чашу и поднесла ко рту, отпивая жидкость, а затем, когда она одобрительно кивнула, коллективный выдох. Затем Харука стала проделывать весь этот кропотливый процесс заново. Фиона наблюдала за каждым регламентированным движением, поражаясь, как невозмутимо и терпеливо, с вниманием к каждой мельчайшей детали работает Харука. В ее движениях чувствовалась почти балетная дисциплина и строгость, и Фиона обнаружила, что ее мысли перестали блуждать. Раньше ее голова была забита, ей владели гнев и отчаяние, а теперь она словно стала видеть все яснее, как будто эта спокойная обстановка помогала ей мыслить более рационально. От кипящей воды в воздух мягко поднимался пар, и Фиона представила, как ее боль рассеивается, подобно этому пару. Она не могла изменить своих чувств к Гейбу, но ей надо быть благодарной, что она их испытывает. Она должна наслаждаться кратким временем, проведенным с ним, и максимально его использовать, радуясь тому, что она в нем любила: его нежное уважение к Харуке и ее семье, заботу, которую он проявлял к ней в баре темпура, то, как он обращался с ней как с равной на съемках, его сохранившуюся страсть к фотографии, которую он пытался скрывать. То, как ее сердце начинало петь, когда он к ней прикасался, и то, как он помог ей угомонить маму. Как он заставил ее почувствовать себя красивой тем вечером в студии. Как он вернул ей немного самоуважения. Если он не понимает, что Юми им манипулирует, то это его проблема. Быстрое помешивание венчика в чае вернуло внимание Фионы: Харука быстрыми, уверенными движениями взбила воду в густую темно-зеленую пену. «Взбалтывание!» – подумала она. Иногда нужно встряхнуться. У нее была еще неделя здесь, и она собиралась наслаждаться каждым моментом. Мелкими медленными шажками к ней подошла Сэцуко, и, повернув чашу, с поклоном предложила ее Фионе – и ту озарило! Она взяла чашу и вместе с ней приняла все, что с ней происходит и, хотя это доставляло такую боль, будто у нее откололся кусочек сердца (чтобы его починить, потребуется нечто большее, чем золотой клей), про себя Фиона улыбнулась. Теперь она знала себя. Знала, кто она такая и на что способна. В восемнадцать лет она думала, что влюблена, но это было всего лишь подобие любви. В восемнадцать лет она потеряла самооценку и чувство собственного достоинства; теперь оно постепенно возвращалось, и это повод для радости! Она сделала глоток чая и кивнула, произнося про себя молчаливый тост; она вдруг почувствовала в себе силу, как будто только что завершила круг. Этим вечером она пойдет к Гейбу в студию. Гейб был очарован игрой эмоций на лице Фионы: она сидела в лучах солнечного света, такая царственная и элегантная в роскошном кимоно. Эти великолепные волосы… он вспомнил их шелковистость, скользнувших сквозь его пальцы, и то, как сжалось все внутри, когда он чуть ее не поцеловал. Боже, как бы он хотел, чтобы у него была камера. Он мог бы сделать дюжину снимков с интервалом в несколько секунд, и каждый получился бы разным. Его терзало сожаление. О том, что не поцеловал ее, и о том, что у него не было фотоаппарата. Уже давно он себя так не чувствовал. Да и на чайной церемонии он был давно, и в воспоминаниях сохранилась только скука. Он приходил с Юми и ее несколькими знакомыми (сейчас он даже не мог вспомнить их имен, хотя регулярно проводил с ними время), и они ерзали, теребили одежду, шептались всю церемонию. Сегодня он пришел по наитию, возможно, желая показать Фионе, что в нем есть нечто большее, чем она думала. Что он не из тех поверхностных парней, которые спят с чужими женами. Стыдясь за то, как он вел себя в прошлый раз, он наблюдал, как Харука осторожно ставит бамбуковую чашку обратно точно под тем же углом. Она очень гордилась своим делом; здесь веками учились, и это заслуживало уважения. Но он не очень-то нравился себе, когда был с Юми. Его родители тоже не особенно бы им гордились, если бы знали, какой на самом деле была его жизнь. У Салли и Джима из пригорода Эшера был прочный и надежный брак, как «Тапервер». В отличие от них он разъезжал по миру благодаря своей головокружительной, захватывающей, гламурной карьере. Было легко произвести на них впечатление своим успехом, своими ранними достижениями, но где-то на этом пути он потерял из виду ценности, с которыми вырос. Когда он звонил родителям, то рассказывал о работе, о том, какую кинозвезду он фотографировал в последний раз, вместо того чтобы честно признаться, что потерял страсть к фотографии и вообще устал от жизни. Им было грустно за него, когда он расстался с Юми, но он не рассказал правду о том, как низко пал за это время. Оптимистичная, бесконечно жизнерадостная Салли и прагматичный Джим не занимались самобичеванием. Они не были знакомы с Юми, но в глубине души он знал, что хотя они бы не сказали ему ни слова, но не одобрили бы его выбор. И до сих пор он по-настоящему не понимал, насколько хорош «Тапервер». Харука отполировала деревянную бамбуковую палочку и отмерила идеально ровную порцию чая матча. В каждом ее движении ощущалась четкая цель. Она оттачивала мастерство годами и полностью контролировала все, что делает. Была абсолютно уверена в каждом элементе церемонии. Она абсолютно точно знала, что будет дальше. «Уверенность, – подумал он, – дарит надежду…» И это заставило его еще раз подумать о своей цели. Что он делал со своей жизнью? Ужин с Юми был катастрофой. Она злилась, что Кен к ним не присоединился – сразу стало понятно, в чем была настоящая причина ее поездки в Киото. Когда же он перестанет ее преследовать? Любит ли он ее? Он заботился о ней, беспокоился о ней. А она вышла замуж и была так несчастлива. На публике она храбрилась, но наедине с ним позволяла правде выплеснуться наружу. Как она была одинока, как Мейко никогда не уделял ей должного внимания, его заботили только деньги. На другом конце комнаты Фиона приняла чай от Сэцуко, милая улыбка преобразила торжественную сосредоточенность на ее лице. Его озарило. Последние пару дней с Фионой он был… более человечным. Как будто он возвращался к жизни. Она бросала ему вызов, злила его, заставляла смеяться, заставляла думать. Он был точно уверен, что снимки Кена Акито, которые он сделал, были лучшими за последний год. Благодаря ей? И он сделал несколько отличных ее снимков, на которые ему до смерти хотелось взглянуть поближе. Было что-то притягательное в ее выразительном лице. Прямо сейчас на ее лице было выражение невыносимой печали, за которым быстро последовало смирение. Что их вызвало? Что бы она сказала, если бы узнала, как ему непреодолимо хочется ее обнять и заверить, что все будет хорошо? – Привет, заходи! – Гейб вскочил, когда Фиона осторожно постучала по экрану из рисовой бумаги на двери сёдзи в его мастерскую, а он сразу почувствовал облегчение. Последний час он постоянно поглядывал на часы – боялся, что она не придет. – Я хотела посмотреть фотографии Кена, – сказала Фиона и села на стул рядом с ним, что его слегка удивило. В поезде, когда она большую часть времени глядела в окно, у него создалось впечатление, что она предпочла бы сидеть рядом со скунсом. – Мы тут сделали несколько хороших снимков. – Он наклонился к экрану и щелкнул мышкой по нужной папке. – Мы?.. Его рука замерла над мышкой. Мы. Само как-то вырвалось… – Да! Командная работа! Раньше-то у меня не было ассистента. Ты оказала неимоверную помощь. – Не углубляясь в анализ этой оговорки, он быстро перевел тему: – Так что ты про них думаешь? Она просматривала изображения, а он наблюдал за ее лицом – ему отчего-то нестерпимо хотелось услышать ее мнение. Он не сомневался, что самый лучший снимок Кена был тот, где он, поставив локти на колени и подперев руками лицо, широко раскрыл рот и непринужденно смеялся. Один из тех редких моментов, упусти который, Гейб корил бы себя вечно. – Вот этот, – она указала и тут же опустила палец. – Невежливо тыкать пальцем, но определенно именно этот, – добавила она с несвойственной ей уверенностью. Его распирало от гордости: у нее просто глаз-алмаз! Понимает, из чего состоит картинка, что делает ее необычной. – Согласен… Думаю, Кену тоже понравится. Еще подумываю отправить вот эти. Он пролистал еще пару снимков: на одном Кен улыбается в камеру в той же позе, но уже более серьезный, чем на снимке, где он смеется, но все так же видна его индивидуальность – добрые, участливые глаза смотрят прямо в объектив; на другом Кен откинулся назад, положив руку на спинку дивана, расслабленный и спокойный, как будто ждет, что с минуту на минуту к нему подсядет друг. – И эти очень достойные. – Согласен… Должно быть, ты меня вдохновила! Хотя это было произнесено с игривой улыбкой, он именно это и имел в виду. Ее постоянный интерес к процессу, когда они готовили номер, и то, с какой легкой уступчивостью она согласилась ему позировать – все это придало ему новый импульс. Захотелось не просто качественно выполнить свою работу, а сделать больше. Да, помогло и то, что Кен – свой парень, но живой интерес Фионы – вот что заставило его выложиться по полной. С удивлением он понял, что долгое время работал абы как – просто ему повезло, у него был талант, и это ему сходило с рук… Это что?.. Ему теперь за это стыдно? – Ага, ну конечно! В голосе Фионы чувствовался скептицизм. – Нет, серьезно. – Он положил руку на ее предплечье, почему-то захотелось ее коснуться, пытаясь так успокоить то ли ее, то ли себя. – Это лучшие портретные снимки, которые я сделал за последнее время. – Нажатием мышки он увеличил изображение так, что оно заполнило весь экран. – Вот! Разве Кен не тот человек, с которым ты хотела бы дружить? Фиона кивнула. – Это именно то, чего я хотел. Они вышли гораздо лучше, чем я надеялся. Посмотри! То, как он смотрит прямо на нас. Открытый, теплый, дружелюбный взгляд. – Наверное, потому, что все эти люди не околачивались поблизости, – сказала Фиона, убирая руку и прижимая ее к груди, как будто его прикосновение было опасным. – Я всегда стараюсь от них избавиться, – сказал Гейб, подавляя странное чувство разочарования. – В противном случае это разрушает близость. Он вспомнил те короткие полчаса, которые они провели в номере до того, как все приехали, когда между ними воцарилось такая приятная рабочая атмосфера. Когда она позировала ему и когда у него возникло желание ее поцеловать. Теперь все было по-другому… что бы она сказала, если бы он действительно ее поцеловал? Она будет так же напугана, как и в прошлый раз? Он взглянул на ее лицо. Голубые глаза смотрели настороженно и отстраненно. Если он ее поцелует, появится ли в них улыбка, как это было в номере люкс? Странное чувство тоски, похожее на боль, скрутило его внутренности, и ему пришлось побороть желание поднести руку к ее лицу и провести пальцем по этому странно привлекательному широкому рту. Фиона избегала его взгляда, и он понял, что рискует совершить какую-нибудь глупость. Что он там говорил? Прихлебатели Кена, точно. – В девяти случаях из десяти пиарщики примчатся и скажут, что весь успех только из-за фильма. Он пролистал еще несколько фотографий, и… о, черт! Только бы она не заметила! Он думал, что очистил от них эту папку, но нет, как гончая собака, идущая по следу, она их увидела. – Ты же удалишь это, да? – Что? – Его беспечный тон ее не обманул, она не купилась. – Эту фотографию. Со мной.