— Это бешеная тварь, которую надо пристрелить! Стычка разгоралась, но я слышал ее лишь краем уха, занятый тем, чтобы не ушибить ребенка о косяк и благополучно миновать все углы на пути в подвал. На лестнице взвинченные голоса были чуть слышны. В кухне Бетти грела воду; она уже принесла одеяла и подушки и теперь, по моей указке, расчистила кухонный стол, застелив его оберточной бумагой. Я уложил девочку, укутал ее одеялами и проверил свои инструменты. Собираясь закатать рукава рубашки и вымыть руки, я с удивлением увидел, что на мне смокинг, а не привычный твидовый пиджак. Поглощенный делом, я совсем забыл, где нахожусь. Вообще-то подобные несложные операции я делал довольно часто — в своей амбулатории или на дому у пациентов. Мне было чуть за двадцать, когда меня вызвали к молодому деревенскому парню, угодившему в молотилку. Вот на таком же кухонном столе я ампутировал раздробленную ногу — пришлось отнять до колена. Через несколько дней семья пригласила меня отужинать, и мы сидели за тем же столом, с которого уже отскоблили кровавые пятна. Парень сидел с нами, он был бледен, но с аппетитом уплетал пирог и шутил, что теперь сэкономит на сапожнике. Но то были крестьяне, привыкшие к тяготам, а вот Бейкер-Хайды, думаю, ужаснулись тому, что руки я оттирал овощным скребком, а иглу с кетгутом окунул в карболку. Да и сама необъятная кухня с ее викторианской утварью и каменным полом наверняка их угнетала. После непомерной иллюминации зала она казалась чрезвычайно мрачной. Пришлось послать мистера Бейкер-Хайда в буфетную за керосиновой лампой, которой он мне подсвечивал. Будь девочка постарше, я бы заморозил рану хлорэтилом. Но я опасался, что она станет дергаться, и дал ей легкий общий наркоз, после того как обмыл водой и промазал йодом ее лицо. Однако я знал, что боль она все же почувствует, а потому отправил миссис Бейкер-Хайд обратно в зал. Как я и ожидал, всю операцию девочка поскуливала, из глаз ее безостановочно струились слезы. Слава богу, артерии сшивать не пришлось, но рваная рана заставила попотеть — главной задачей было сделать так, чтобы шрам остался минимальный. Но я понимал, что даже при самой аккуратной штопке он будет весьма заметен. Отец сидел рядом и крепко держал дочь за руку, морщась всякий раз, когда иголка протыкала кожу; он не сводил глаз с моих пальцев, словно хотел взглядом предотвратить оплошность. Вскоре в кухне появился его шурин, багровый после стычки с Каролиной. — Уроды! — бубнил он. — Сумасшедшая баба! Морли увидел, чем я занят, и краска сбежала с его щек. Сев в сторонке, он закурил. Потом велел Бетти заварить чай и достать чашки, что стало его единственным разумным поступком за весь вечер. Наверху все пытались успокоить миссис Бейкер-Хайд. В кухню заглянула миссис Айрес — узнать, как у нас дела; то, что она увидела, ее расстроило. Питер Бейкер-Хайд к ней даже не повернулся. Работа заняла почти час; закончив, я сказал, что девочку, пока она в забытьи, надо отвезти домой. Я поеду следом, но по дороге заскочу к себе за лекарствами и потом в Стэндише прослежу за ее состоянием. На мой взгляд, опасность заражения крови или инфекции была невелика, и я не стал лишний раз тревожить родителей. Бетти побежала уведомить миссис Бейкер-Хайд, а Питер с шурином осторожно вынесли девочку наверх и уложили на заднем сиденье машины. Наркоз понемногу отходил, Джиллиан жалобно заплакала. Щадя родителей, я прикрыл ее лицо марлей — свежие швы на измазанном йодом лице выглядели жутковато. В зале, куда я заглянул попрощаться, царило ошеломленное молчание, словно после бомбежки. Пятна крови на ковре и диване, по которым кто-то уже прошелся мокрой тряпкой, превратились в бурые разводы. — Скверная история, — промолвил мистер Росситер. — Бедный, бедный ребенок! — всхлипнула Хелен Десмонд. — Наверное, останется ужасный шрам?.. Отчего так вышло? Ведь Плут вовсе не злой… — Конечно не злой! — Напряженный голос Каролины по-прежнему казался неестественным и чужим. Она сидела в стороне от других и гладила дрожащего пса. У нее самой сильно тряслись руки. На мертвенно-бледном лице горели пятна румян и помады, у виска болталась отстегнувшаяся заколка. — Наверное, его что-то испугало, — сказал Билл Десмонд. — Может, что-нибудь почудилось. Я все пытаюсь вспомнить: в тот момент никто не вскрикнул, не дернулся? — Мы тут ни при чем, — ответила Каролина. — Скорее всего, девочка его дразнила. Не удивлюсь… Она смолкла, потому что в коридоре появился Питер Бейкер-Хайд. Он был в пальто и шляпе, на лбу его рдел алый мазок. — Мы готовы, доктор, — глядя в сторону, тихо сказал Питер. Не знаю, заметил ли он Плута. Миссис Айрес шагнула к нему: — Пожалуйста, известите нас о самочувствии девочки. Мистер Бейкер-Хайд нервно натянул автомобильные перчатки и, не поднимая глаз, ответил: — Хорошо, если вам угодно. Миссис Айрес сделала еще шаг, слова ее звучали искренне и мягко: — Мне очень жаль, что все это произошло… в моем доме. Питер мазнул по ней взглядом: — Мне тоже, миссис Айрес. Следом за ним я вышел в темноту. Мотор, отсыревший под долгим дождем, завелся не сразу. Никто еще не знал, что эта ночь стала рубежом для начала мрачной зимы. Я развернул машину и пристроился за Бейкер-Хайдом; ухабистой аллеей он мучительно медленно пробирался к выезду из парка, но после того, как его шурин закрыл за нами ворота, придавил газ, и я тоже добавил ходу. Сквозь стекло с ползающими «дворниками» я вглядывался в яркие хвостовые огни его дорогой машины, которые словно плыли над темными извилистыми проселками Уорикшира. 4 От Бейкер-Хайдов я ушел около часа ночи, обещав завтра наведаться. С девяти до десяти я вел утренний прием и в Стэндише появился, когда на часах было почти одиннадцать. Первое, что я увидел, — заляпанный грязью малиновый «паккард» моего коллеги-соперника доктора Сили. В общем-то, он был врачом Бейкер-Хайдов, и те имели полное право его вызвать. Но всегда возникает неловкая ситуация, если пациент принял подобное решение, не уведомив о нем конкурирующих врачей. Кто-то вроде дворецкого или секретаря провел меня в дом, где я увидел Сили, выходившего из детской. На узкой лестнице шестнадцатого века этот рослый здоровяк казался еще крупнее. Он не меньше моего смутился, увидев меня с саквояжем в руке. — Они позвонили рано утром, — сказал Сили, отведя меня в сторону. — Я приезжаю уже второй раз. — Он закурил сигарету. — Стало быть, вы были там, когда все произошло? Это большая удача, хотя девчушке крупно не повезло. — Да уж. Как она вам? Как рана? — Все хорошо. Я бы не сумел так чистенько залатать. Да еще на кухонном столе! Конечно, шрам останется жуткий. Весьма паршиво, особенно для аристократки. Родители хотят показать ее лондонским косметологам, но даже те вряд ли чем помогут. Хотя кто его знает? За последнее время пластические хирурги вдоволь напрактиковались. Сейчас ей нужен покой. Скоро придет сиделка, девочке же я назначил люминал, чтобы еще на день-другой ее оглушить. Ну а там поглядим. Переговорив с хозяином, Сили кивнул и уехал. Все еще не оправившись от неловкости, я переминался в вестибюле, надеясь, что смогу осмотреть девочку. Однако отец ясно дал понять, что лучше ее не тревожить. Казалось, он искренне благодарен мне за содействие. — Слава богу, что вчера вы там оказались! — сказал мистер Бейкер-Хайд, обеими руками пожимая мою ладонь. Однако потом его рука переместилась на мое плечо и мягко, но решительно подтолкнула меня к выходу. Я понял, что бесповоротно отлучен от дела. — Пожалуйста, пришлите счет, — попросил хозяин, провожая меня к машине. Я сказал, что платы не возьму, и тогда он сунул мне в карман пару гиней. Потом обеспокоился тем, что за две поездки в Стэндиш я сжег много горючего, и велел садовнику принести канистру бензина. Этот щедрый жест оставил неприятный осадок — казалось, от меня хотят откупиться. Мы молча стояли под моросящим дождем, садовник заливал мой бак, а я сожалел о том, что не удалось напоследок осмотреть девочку. Это было бы лучше денег и бензина. Уже садясь в машину, я вспомнил про Айресов и спросил, знают ли они, что девочке полегчало. Бейкер-Хайд набычился. — Ах, эти! — дернул он подбородком. — Они еще услышат о нас. Не сомневайтесь, так мы дело не оставим. В общем-то, я этого ожидал, но злость в его голосе меня ошеломила. Я выбрался из машины. — То есть? Вы сообщили в полицию? — Еще нет, но собираемся. Во всяком случае, потребуем, чтобы от собаки избавились. — Помилуйте, Плут всего лишь старый глупый пес. — И явно выжил из ума! — Насколько я знаю, он совсем не кусачий. — Для нас с женой это слабое утешение. Мы не успокоимся, пока собака жива. — Бейкер-Хайд взглянул на верхние узкие окна со средником, одно из которых было открыто, и понизил голос: — Вы же понимаете, что жизнь нашей дочери исковеркана. Доктор Сили сказал, это чистая случайность, что обошлось без заражения крови. И все потому, что эти Айресы, черт-те кем себя возомнившие, не привязывают свирепую собаку! А если она укусит другого ребенка? Я промолчал, но по моему лицу было видно, что я сомневаюсь в вероятности подобного случая. — Я знаю, вы вроде как друг семьи, и не жду, что вы встанете на мою сторону, — продолжил Бейкер-Хайд. — Однако я вижу то, что ускользает от вас: как всякие помещики, они считают, им все дозволено. Вполне возможно, собака натаскана против чужаков! Лучше бы они посмотрели на помойку, в которой живут. Они устарели, доктор. Честно говоря, я начинаю думать, что устарело и все это паскудное графство. Я чуть было не сказал, что именно старомодность графства поначалу так ему глянулась. Вместо этого я попросил не вмешивать полицию, а прежде повидаться с миссис Айрес. — Ладно, я съезжу к ним, когда буду уверен, что Джилли вне опасности, — ответил он. — Если в них есть хоть капля уважения к людям, они избавятся от собаки еще до моего визита. На утреннем обходе я навестил шесть-семь пациентов, но о происшествии в Хандредс-Холле никто не заговаривал; однако слухи у нас распространялись быстро, и к вечернему приему зловещий рассказ об увечье Джиллиан уже курсировал по лавкам и пивным. Больной, которого я посетил вечером, правдиво изложил инцидент во всех деталях, но только в его версии девочку зашил не я, а Сили. Этот пациент страдал застарелым плевритом, и я делал все возможное, чтобы хворь не превратилась во что-нибудь более грозное. Однако условия, в которых он жил — тесный сырой домишко с каменным полом, — были против него, к тому же он, как большинство рабочих, без меры вкалывал и так же пил. — Говорят, куска щеки как не бывало, — между приступами кашля поведал работяга. — И нос почти откушен. Вот вам эти собаки. Я всегда говорил: любая собака может загрызть. Не важно, какой породы. Любая. Вспомнив разговор с Бейкер-Хайдом, я спросил, следует ли избавиться от пса. Нет, без тени раздумий ответил работяга. Коль все собаки кусачи, чего ж наказывать тварь за то, что ей на роду написано? А как считают другие? Да все по-разному. — Одни говорят, пса надо высечь, другие — пристрелить. Оно конечно, и семью следует взять в расчет. — В смысле, Айресов? — Нет, этих, хлебопеков.[10] — Работяга зашелся булькающим смехом. — Но ведь хозяевам будет тяжело расстаться с собакой. — Ничего, у них случались потери тяжельше. — Вновь закашлявшись, он сплюнул в холодный камин. Его слова меня растревожили. И без того я весь день думал, какое настроение царит в Хандредс-Холле, а теперь, оказавшись поблизости, решил туда заглянуть. Первый раз я явился без приглашения; опять лил сильный дождь, машину мою никто не слышал. Я дернул звонок и, не дожидаясь ответа, вошел в дом; меня встретил сам бедолага Плут: стуча когтями по мраморному полу, он вышел в вестибюль и вяло гавкнул. Наверное, пес чувствовал нависшую над ним беду: притихший и подавленный, он был совсем не похож на себя. Плут напомнил мне одну давнюю больную — пожилую учительшу, которая впала в маразм и разгуливала по улицам в тапочках и ночной сорочке. На секунду возникла мысль: может, и он оскудел рассудком? В конце концов, что я о нем знаю? Но когда я присел на корточки и потрепал его за уши, он стал прежним: дружелюбно разинул пасть, высунув меж желтоватых зубов чистый розовый язык. — Натворил ты дел, псина, — тихо сказал я. — Где ж были твои мозги, парень? А? — Кто здесь? — раздался из глубины дома голос миссис Айрес. В сумраке коридора замаячил ее силуэт: она была в своем обычном темном платье и черной кашемировой шали с узором пейсли. — Доктор Фарадей? — удивилась она, запахнув шаль. Ее сердцевидное лицо напряглось. — Что-то случилось? — Я волновался за вас, — выпрямляясь, просто сказал я. — Правда? — Лицо ее разгладилось. — Как мило с вашей стороны. Идемте, вам надо согреться. Нынче зябко, да?