По правде, было не так уж холодно, однако на пути в малую гостиную у меня создалось впечатление, что в доме, как и в погоде, что-то слегка, но определенно изменилось. Высокий коридор, где в летнюю жару веяло живительной прохладой и так легко дышалось, всего за два дождливых дня стал каким-то промозглым. В гостиной оконные шторы были задернуты, возле камина, в котором потрескивали хворост и еловые шишки, стояли кресла и диван, но они казались всего лишь островком света и тепла на неуютной шири потертого ковра в озерах тени. Видимо, одно кресло занимала миссис Айрес, в другом сидел Родерик, одетый в мешковатый летный свитер. Мы не встречались всего неделю, однако его нынешний вид меня обеспокоил. Он тоже недавно подстригся, и на фоне подголовника его лицо казалось ужасно худым. Увидев меня, он будто нахмурился и, помешкав, ухватился за подлокотники, собираясь встать и уступить мне место. Я махнул рукой, дескать, не надо, и прошел к дивану, где сидела Каролина. Плут улегся у моих ног, издав тот выразительный собачий вздох, что так удивительно похож на человечий. Все молчали, никто даже не поздоровался. Каролина была скованна и угрюма; подобрав под себя ноги, она теребила шов на носке шерстяного чулка. Родерик нервно скручивал сигарету. Миссис Айрес поправила на плечах шаль и, опустившись в кресло, сказала: — Надеюсь, доктор Фарадей, вы понимаете, что мы напрочь выбиты из колеи. Вы были в Стэндише? Умоляю, как там девочка? — Насколько я знаю, ей лучше, — ответил я и, заметив непонимающий взгляд, добавил: — Я ее не видел. Теперь ее врач Джим Сили. Утром он был там. — Сили? — переспросила миссис Айрес. Ее презрительный тон меня удивил, но потом я вспомнил, что отец Сили был врачом маленькой Сьюзен, ее умершей дочери. — С тем же успехом можно было позвать цирюльника Крауча. Что он говорит? — Ничего особенного. Состояние девочки стабильное. Родители хотят отвезти ее в Лондон, как только она окрепнет. — Бедный, бедный ребенок. Весь день я о ней думаю. Знаете, я им звонила. Трижды, но к телефону подходит лишь горничная. Я хотела им что-нибудь послать — цветы или, может, подарок. Ведь таким людям деньги не предложишь… Помню, как-то очень давно пострадал один мальчик… Дэниел Хиббит… помнишь, Каролина? В наших угодьях его лягнула лошадь, и с ним случилось что-то вроде паралича. Кажется, тогда мы все уладили. А вот сейчас прямо не знаешь… Голос миссис Айрес угас. Рядом со мной заерзала Каролина, не оставлявшая в покое шов на чулке. — Я не меньше других переживаю за девочку, — сказала она. — Но я бы точно так же переживала, если б она сунула руку под бельевой каток или обожглась о раскаленную плиту. Ведь это просто невезенье, да? Цветами и деньгами не поможешь. Ну что тут поделаешь? Она уткнулась подбородком в грудь, голос ее звучал глухо. — Боюсь, Бейкер-Хайды ждут каких-нибудь действий, — помолчав, заговорил я, но Каролина меня перебила: — Таким людям ничего не докажешь. Знаете, что сказал этот шурин? Они не только содрали почти все панели, но хотят целиком снести стену южного крыла, чтобы устроить для друзей что-то вроде кинотеатра! Оставят портик, и все! Будет «дешевая киношка», как он выразился. — Что ж, перемены неизбежны, — уклончиво ответила миссис Айрес. — Когда мы с твоим отцом поженились, мы многое поменяли в этом доме. Очень жаль, что в Стэндише не сохранились гобелены. Вы их видели, доктор Фарадей? Агнес Рэнделл этого не пережила бы. Я не ответил, и они с Каролиной еще минут пять мусолили эту тему; у меня возникло подозрение, что они, умышленно или безотчетно, уклоняются от более важного предмета. Наконец я сказал: — Знаете, сейчас Бейкер-Хайды меньше всего думают о переделке дома, им хватает забот с Джиллиан. Миссис Айрес страдальчески сморщилась: — Боже мой, боже мой, если б они не привели с собой ребенка! Зачем они это сделали? Наверняка у них есть няня или гувернантка. Им это вполне по средствам. — Видимо, гувернантка способствует развитию комплексов, — шевельнулась Каролина и, помолчав, раздраженно буркнула: — Теперь-то комплекс определенно будет. Я был ошарашен. — Каролина! — в ужасе воскликнула миссис Айрес. К чести Каролины, она сама испугалась своих слов. Рот ее искривила нервная усмешка, она как-то дико на меня взглянула, но в глазах читалась мука. Каролина отвернулась. Я заметил, что на лице ее ни следа косметики — напротив, кожа казалась высохшей, а губы слегка припухли, словно их грубо оттерли фланелью. Затягиваясь сигаретой, Родерик посмотрел на сестру. От каминного жара его лицо раскраснелось, и гладкие розовые следы ожогов казались дьявольскими отпечатками. Странно, он опять ничего не сказал. Видимо, никто из них не понимает, насколько серьезно настроены Бейкер-Хайды, подумал я. Похоже, семейство сомкнуло ряды и повернулось к проблеме спиной… Как в первый визит, во мне снова шевельнулась неприязнь к ним. Когда улеглось волнение, вызванное репликой Каролины, я прямо выложил все, что утром слышал от Питера Бейкер-Хайда. Миссис Айрес молча выслушала и прижала ко лбу сомкнутые кулаки. В глазах Каролины прыгал ужас. — Убить Плута? — Мне очень жаль, Каролина. Разве можно их в этом винить? Наверное, вы ждали чего-то подобного. По ее взгляду я понял, что так оно и было, но Каролина вспыхнула: — Вовсе нет! Уловив в ее голосе взбудораженность, Плут встал. Он не сводил с нее встревоженных вопрошающих глаз, словно ждал слова или жеста, которые его успокоят. Каролина притянула его к себе. — Чего они этим добьются? — сказала она. — Если б это чудодейственно отменило вчерашний вечер, я бы его отдала не задумываясь. Лучше бы он меня укусил, чтобы не переживать подобного! Но ведь они просто хотят его наказать… и нас тоже. Не верю, что это всерьез. — К сожалению, всерьез. И насчет полиции тоже. — Какой ужас! Кошмар! — Миссис Айрес заламывала руки. — По-вашему, что предпримет полиция? — Полагаю, они отнесутся к делу серьезно, поскольку жалоба исходит от такого человека, как Бейкер-Хайд. К тому же история получила большую огласку. — Я решил втянуть в разговор Родерика: — Что скажете, Род? Он смущенно поерзал в кресле и вяло ответил: — Не знаю, что и думать. — Родерик прокашлялся. — У нас же есть разрешение на собаку? Наверное, оно пригодится. — Конечно есть! — взвилась Каролина. — Но при чем тут разрешение? Речь не о злой собаке, которая безнадзорно бегает по улице. Плут — домашний пес, которого довели до белого каления. Все, кто вчера здесь был, это подтвердят. Если Бейкер-Хайды этого не понимают… Ох, я больше не могу! Лучше бы они не покупали Стэндиш! А мы не устраивали этот проклятый вечер! — Думаю, Бейкер-Хайды сокрушаются о том же, — сказал я. — Эта история по ним крепко саданула. — Естественно, — вздохнула миссис Айрес. — Видно же, что ребенок сильно обезображен. Для любых родителей это трагедия. Затем повисло молчание, и я машинально посмотрел на Родерика, который задумчиво уставился на свои руки; веки его подрагивали, он был какой-то странный. Собираясь что-то сказать, он поднял голову, но поперхнулся и снова откашлялся. Наконец он выговорил: — Я жалею, что вчера меня не было с вами. — Я тоже, Родди, — ответила его сестра. Родерик ее будто не слышал: — Не могу избавиться от чувства, что я в чем-то виноват. — Всем так кажется, — сказал я. — Мне тоже. Он бросил на меня равнодушный взгляд. — Мы тут ни при чем, — вмешалась Каролина. — Это все шурин, дурачившийся с клавесином. И если б эти родители держали ребенка при себе… а лучше бы вообще его не приводили… Вот так мы вернулись к тому, с чего начали, только на сей раз Каролина, миссис Айрес и я заново пересказали всю эту ужасную историю, каждый в своем, слегка разнившемся от других варианте. Иногда я поглядывал на Рода. Он снова закурил, но табак из плохо свернутой сигареты просыпался ему на колени; он беспокойно ерзал, словно его донимали наши голоса. Но лишь когда он вскочил, я понял, насколько ему нехорошо. — Господи, сил моих нет слушать это в сотый раз! — сдавленно проговорил Родерик. — Извините, мама, доктор. Я пойду к себе. Я… прошу прощенья. Его качнуло, и я приподнялся с дивана: — Что с вами? — Все хорошо. — Он поспешно выставил руку, словно удерживая меня на месте. — Не беспокойтесь, я прекрасно себя чувствую, ей-богу. — Родерик выдавил улыбку. — Небольшая слабость после вчерашних событий, только и всего. Я… попрошу Бетти принести мне какао. Хорошенько высплюсь, и все пройдет. Каролина встала и подхватила его под руку. — Я тебе не нужна, мама? — негромко спросила она. — Тогда я тоже распрощаюсь. — Пряча глаза, она повернулась ко мне: — Спасибо, что зашли, доктор Фарадей. Вы очень внимательны. Теперь и мне пришлось встать: — Жаль, что вести неважные. Но все же постарайтесь не волноваться. — Я ничуть не волнуюсь. — Улыбка ее была такой же вымученной, как у брата. — Пусть говорят что угодно. Обидеть Плута я не позволю. Родерик и Каролина вышли из гостиной; пес, ободренный спокойным голосом хозяйки, преданно потрусил следом. Я посмотрел на миссис Айрес: сейчас она казалась невероятно усталой. Мы впервые остались наедине, и я подумал, что лучше мне уйти; тем более день получился длинным и я тоже устал. Но она слабо махнула рукой: — Пожалуйста, сядьте в кресло, а то мне приходится задирать голову. Я подошел к камину. — Боюсь, вся эта история вас ужасно потрясла, — сказал я, опускаясь в кресло. — Да уж, — тотчас ответила миссис Айрес. — Всю ночь не сомкнула глаз и думала о бедном ребенке. Надо же, чтобы такое случилось именно здесь! И потом… В смятении она крутила кольца на пальцах, и мне захотелось взять ее за руку, чтобы успокоить. — Понимаете, еще я очень беспокоюсь о Родерике, — с трудом выговорила миссис Айрес. — Да, он явно не в себе. — Я посмотрел на дверь. — Неужели все это так сильно его расстроило? — Вчера вы ничего не заметили? — Вчера? — Разыгравшаяся здесь драма затмила другие события, но теперь я вспомнил: — Вы посылали за ним Бетти… — Бедняжка, она перепугалась и прибежала за мной. Он был… такой странный. — То есть? Ему нездоровилось?