– Ну что ж, поставим записывающий аппарат поближе, а там посмотрим, что выйдет. – Когда вы сможете это сделать? – Да хоть сейчас, если хотите. Я возглавил троицу идущих к могиле Эммы. Офелия завершала строй. – Это здесь, – сказал я, останавливаясь. Караманте посмотрел на фотографию, он был поражен их сходством. – Когда она умерла? – Не знаю, – произнесла Офелия медленно и следом чуть слышно продолжила: – И, возможно, никогда не узнаю. – Это важно для эксперимента? – Да нет, просто дополнительное сведение, которое неплохо иметь. Офелия подошла к памятнику и рукой провела по фотографии. – Место, похоже, идеальное, – сказал Караманте, устанавливая аппарат на цементной плите возле могилы Эммы. Он проделал все манипуляции, которые я уже знал. – Здесь даже микрофон защищен, – сказал он довольным голосом. Открыл свою тетрадку, пометил место, время, погоду, поставил какую-то закорючку. Включил запись. – Можем идти. – А здесь нельзя подождать? – спросила Офелия. – Лучше не стоит, создадим помехи звукам, каждый наш звук, дыхание могут исказить запись. Караманте пошел вперед, я последовал за ним. Через несколько метров мы остановились. Офелия продолжала смотреть на вращающиеся бобины. Я дождался, пока она повернется, и знаком показал ей присоединяться. Когда она оказалась за мной, мы двинулись дальше. – Получается? – спросила Офелия. – Если бы всегда получалось, это была бы наука, но, к сожалению, это не совсем так. В данный момент я не знаю, что там происходит, что будет записано на ленте: я лишь приоткрыл дверь, но не я решаю, кто и когда в нее войдет. Природа состоит из звуков, некоторые мы слышим, а некоторые нет… но голоса существуют, даже сейчас, над нами, вокруг нас, только мы их не слышим. – Когда можно будет узнать, получилось там что-нибудь или нет? – Наверное, послезавтра, если сумею закончить. – Что закончить? Разве нельзя послушать сразу после записи? – Нет, сперва должен послушать я, в абсолютной тишине, и определить места, где слышится голос. Чтобы быть посредником, я должен прослушать запись несколько раз. Это не так-то просто, как может показаться. Иногда голоса и фразы звучат отчетливо, но чаще всего нужно слушать натренированным ухом: попадаются плохо различимые голоса, фразы, произнесенные слишком быстро, часто они переходят на другой язык, время от времени надо регулировать скорость пленки… Офелия выглядела разочарованной. – Послезавтра… Я посмотрел на Караманте умоляющим взглядом. – Постараюсь успеть к послезавтра, это значит, что отложу текущую работу. – Утром или вечером? – Утром, – сказал я, потому что хотел сам присутствовать. – Но попозже, я должен сперва покончить с записями для работы. – Жду вас послезавтра перед полуднем. – Вы помните голос своей матери? – спросил Караманте. Офелия потупила взгляд, и выражение ее лица изменилось. Он посмотрел на меня с сожалением: – Думаю, можем возвращаться на базу, – сказал он шутливым тоном, чтобы развеять неловкость. Караманте остановил запись и перемотал бобину. – Можно послушать хотя бы минутку? Он взглянул на меня. В обычных условиях он никогда бы не согласился, но, возможно, сказалось чувство вины из-за опрометчиво брошенной фразы, возможно, захотел оказать любезность мне, как бы то ни было, он надел наушники и другую пару протянул Офелии: – Но только минуту, не больше. Не знаю, что там происходило в то короткое время, которое мне показалось вечностью, не представляю, что проникало в слуховые каналы любимой женщины, какие звуки щекотали ей слух, но я пытался представить, следя за метаморфозами ее лица, от которого не мог оторваться, ожидая, как оно вытянется от удивления. Этого не случилось. На шестьдесят первой секунде Караманте остановил запись и снял наушники. Офелия последовала его примеру. – Ну что? – спросил я нетерпеливо. Она посмотрела вокруг: – Поверить не могу, что эти шумы, шорохи, свисты окружают нас… – Я вам говорил, – сказал Караманте, собирая свой чемодан, – это не слышимые ухом звуки, тут нужен специальный инструмент. Все в мире, каждая вещь издает звук, надо только правильно определить его частоту. Он перекинул через плечо свою сумку и перед уходом огляделся вокруг: – Надеюсь, что все прошло хорошо, в этом месте, как ни в каком другом, есть что-то особое. Я хотел его проводить, но он меня остановил: – Я знаю дорогу, – сказал и улыбнулся. – По-твоему, получится? – спросила Офелия, когда он был уже далеко. – Послезавтра узнаем. Мы повернули за угол и остановились напротив фотографии Эммы. – Ты когда-нибудь слышал его записи? – Пару раз, как раз до того, как ты подошла. – И там действительно слышны голоса? – Да, но не совсем человеческие, не такие, как наши, скорее звуки, напоминающие голоса, не очень ясные и вразумительные… – Это был мужской или женский голос? – Мужской. Я улыбнулся ей. – Послезавтра у меня день рождения, – сказала она просто, без вычурности. – Голос матери был бы нежданным подарком. Колокола прозвонили двенадцать. – Пора идти, – сказала она и растаяла, как эхо сказанных слов. Я и на этот раз стоял как вкопанный – смотрел, как она исчезает, и думал обо всех вопросах, которые хотел ей задать, но они так и остались не произнесенными мыслями. Вопросы, на которые я и сам мог дать ответы, провоцируя цепь фантастических реакций, которые заполняли время и были жизнью наподобие открытых ворот или переставленной с места на место книги. Ибо жизнь, которую мы проживаем, или думаем, что проживаем, происходит на нескольких квадратных сантиметрах нашей черепной коробки; памятные и единственные в своем роде события происходят в нашей голове; жизнь, которую, как нам кажется, мы прожили, которую нам дано вспомнить, когда наступает пора подведения итогов, эту жизнь мы прожили в потаенности своих мыслей, никому не ведомых во всей Вселенной. Мы – то, что мы прожили: то, что думали, воображали, надеялись, чего желали и что забыли. Вселенная никогда не узнает, чем была наша молчаливая и потаенная жизнь, никто не узнает о наших тайных путешествиях, о воображаемой любви и возлюбленных, о сотне наших жизней, заключенных в необозримых мирах нейрона. 37 Есть книги-самоубийцы, как люди. Стихи ди Перса стали пылью в песочных часах. Я решил, что «Метаморфозы» будут второй книгой, которую я предам земле, но книга сама выбрала свой печальный конец. Два удара шквального ветра. Первый случился в тот день, в семнадцать сорок шесть. Изо всех сил хлопнула дверь в туалет, я перечитывал в это время историю про Аполлона и Дафну и от неожиданности даже вздрогнул. Пошел прикрыть окно и, поскольку находился рядом с туалетом, решил им воспользоваться. Но чтение Овидия меня затянуло и обмануло, я едва успел вытереть руки, как церковные колокола прозвонили шесть вечера. Я выключил свет и запер библиотеку, но в спешке забыл Овидия на холодном мраморном подоконнике полузакрытого окна. Я опаздывал, до закрытия кладбища надо было еще зайти к Марфаро. Едва я вошел, он сразу же отдал мне пакет, изготовленный по моему заказу. Поздоровался со мной встревоженным голосом. Я спросил, что стряслось.