— Мам, а сахара нету? — спросила я, хотя все знают, что ромашковый чай с сахаром — ужасная гадость. — Сахара? — удивилась мама. — Ты же… ну хорошо, я поищу. Только прими таблетку. И впихнула ее мне в рот. Уж не знаю, как у меня получилось спрятать таблетку за щеку и не проглотить, запивая ее водой. Как только мама отвернулась к буфету, я незаметно выплюнула таблетку. Она выскользнула из руки и беззвучно упала на стол. — Нет тут никакого сахара, зато вот, конфеты какие-то у Валентины есть… Мама уже поворачивалась, а я все никак не могла незаметно взять со столешницы таблетку. Вот подхватила, но тут она снова выскользнула и упала в чашку с маминым чаем. Она пьет ройбуш. Без всяких фруктовых добавок и без сахара. Я закусила простенькую карамельку (ужас до чего кислая, скулы тут же свело), исподтишка подглядывая за мамой. Вот она сделала из чашки глоток, потом другой. На миг я испугалась — что я делаю? Зачем я подсунула ей неизвестно какую таблетку? А вдруг ей станет плохо? С другой стороны, я-то их принимаю. И ничего, кроме сонливости, не испытываю. Так и с ней ничего не случится. После ужина я мыла посуду, поглядывая на часы. Время неумолимо бежало к девяти. Пора. Очень тихо я подкралась к маминой двери и открыла ее, стараясь не скрипеть. Телевизор работал без звука, а мама спокойно спала прямо в одежде. Я выключила телевизор и укрыла ее пледом, при этом едва успела подхватить выпавший из ее руки телефон. Мама писала сообщение, и тут ее настиг сон. Телефон включился сам собой, он работал без пароля. Конечно, нехорошо читать чужие письма, но я вспомнила мамино странное поведение. И эта ненависть в глазах, а потом страх… я должна понять, в чем дело! Ага. Вот они, последние… «Надо поговорить, — писала мама, — это срочно». И ответ: «Завтра я не могу, вечер у меня занят». Снова мамино: «Это очень важно! Не терпит отлагательств!» «Ну хорошо, тогда утром перед работой». «На нашем месте?» Я посмотрела на того, с кем мама переписывалась, в контактах он был обозначен одной буквой В. Вот как, стало быть, все секретно. Но почему? Мы с мамой живем вдвоем, и она прекрасно знает, что я не читаю чужие письма. При этой мысли в самой глубине души шевельнулся стыд — как раз сейчас я этим и занимаюсь. Но я придушила чувство стыда в зародыше, потому что решила узнать, кто же такой этот В, которого мама так тщательно скрывает от меня. Потому что мне очень не понравились ужас и ненависть в ее глазах. Итак, мама заснула буквально на полуслове, не успев написать ответ. Интересно, где это — на нашем месте? И я рискнула ответить сама. «Да, в кафе». Ведь я видела маму в торговом центре, так что вполне вероятно, что и в этот раз они встречаются в том же кафе. Я ждала недоуменного вопроса — какое еще кафе, ты о чем вообще? Но мне пришел симпатичный смайлик, стало быть, все в порядке. Мама шевельнулась во сне и что-то пробормотала. Я бросила телефон и скакнула к двери испуганной антилопой. Время поджимало, я едва успею на встречу. Я натянула темные джинсы и серую флиску с капюшоном, чтобы быть как можно незаметнее, и ушла, постаравшись не хлопнуть входной дверью. Без четверти девять я подходила к Михайловскому замку. Было еще светло, но на город постепенно опускались розоватые полупрозрачные сумерки, какие бывают летом в нашем городе. Я обошла замок и приблизилась к боковому фасаду. Действительно, возле стены замка стояла полосатая черно-белая будка, в каких до революции стояли часовые. Я подошла к этой будке… и попятилась: в будке стоял рослый усатый солдат в гвардейском мундире. Ну, дает Леокадия Львовна! Говорила, что здесь никого не будет, а тут часовой… правда, часовой какой-то странный. Ненатуральный какой-то. Я пригляделась к нему. Он стоял, глядя прямо перед собой, не моргая. На меня он даже не покосился… да он даже не дышал! Я едва не рассмеялась: я приняла за часового очередную восковую фигуру, которую поставили возле замка для воссоздания исторического колорита. Ну, этой иллюзии, конечно, помогли волшебные петербургские сумерки… Тут из-за будки часового выглянула Леокадия Львовна и поманила меня. Я подошла к ней, косясь на воскового солдата, и проговорила: — Можете представить, я приняла его за живого человека! — Тс-с! — Леокадия прижала палец к губам. — Говорите тише, здесь ведь и правда у стен есть уши! Я пожала плечами. Тише так тише… У старушки явная паранойя, но не будем на этом зацикливаться. Тут Леокадия Львовна отступила от стены и показала мне на что-то у себя над головой: — Вы это видите? Я запрокинула голову и проследила за ее взглядом. И ничего не увидела, кроме стены розовато-персикового оттенка. Ну, из этой стены еще выступали какие-то темные шпенечки. — Что я должна увидеть? — На этом месте была раньше сделана надпись. Фрагмент из священного писания. Вы видите, сейчас от нее остались только крепления. Но я расскажу вам об этой надписи позднее, сейчас нам пора идти, если мы хотим успеть вовремя… Она с неожиданной для своего возраста ловкостью юркнула за будку часового, и оттуда до меня донесся шепот: — Идите же за мной! Я пролезла за будку — и увидела в стене небольшую приоткрытую дверцу, из которой выглядывала старушка. Она отступила в сторону, я вошла внутрь и оказалась в маленькой круглой комнате без окон и дверей. Я тут же напряглась: говорила уже, что у меня проблемы с небольшими помещениями, особенно если окон нету. Кстати, мебели здесь тоже не было, зато был красивый резной камин с белой мраморной доской, на которой стоял бронзовый канделябр на три свечи. Я прислушалась к себе: вроде бы паники пока нету, и дышится нормально. Неудобно распускаться перед Леокадией, она-то вон какая бодрая. Леокадия Львовна зажгла свечи, взяла канделябр в руку и повернулась ко мне: — Ну что ж, пойдемте… Я удивилась: куда она собирается идти, ведь в этой комнатке, как я уже сказала, не было дверей? Однако Леокадия подошла к правой стороне камина, которую украшала мраморная львиная морда. Старушка решительно вложила свободную руку в мраморную пасть, как цирковой укротитель, и что-то там повернула. И тут же часть камина со скрипом отодвинулась в сторону, и перед нами открылся темный проход. Так вот в чем дело: оказывается, из этой комнаты есть еще один выход! Так что моей клаустрофобии можно показать большой кукиш. — Вы знаете, — проговорила старушка вполголоса, — Павел Петрович очень любил всевозможные тайники, секретные проходы и потайные комнаты, и по его приказу в нашем замке сделали их очень много. Сейчас мы с вами пойдем тем путем, каким в ночь убийства сюда проникли заговорщики. С этими словами Леокадия Львовна подняла канделябр повыше и шагнула вперед. Я последовала за ней. Дверца за нами закрылась, и если бы не канделябр, мы остались бы в полной темноте. При колеблющемся свете свечей мы несколько минут шли по узкому коридору. Затем перед нами оказалась винтовая железная лесенка, по которой мы поднялись на несколько оборотов и снова пошли по прямому коридору. На этот раз мы шли недолго и снова оказались перед лестницей, на этот раз ведущей вниз. Мы спустились на один этаж, Леокадия Львовна толкнула дверь — и мы вошли в уже знакомое мне помещение. Это была спальня императора Павла. За прошедшее время здесь успели навести порядок — столбики кровати починили, и балдахин установили на прежнее место, труп Верещагина убрали, кровь смыли. Только восковой персоны самого Павла не было, и группа заговорщиков выглядела дико — с угрожающими лицами они толпились над пустым местом. — Фигуру императора так и не нашли! — вполголоса проговорила Леокадия Львовна. — А зачем мы сюда пришли? — спросила я. — Чтобы попасть в тайную часть замка!