— Это восковая фигура Павла Первого, — уверенно проговорила Леокадия Львовна. — Та самая фигура, которая была частью композиции «Убийство императора», представленной в малой императорской спальне. На место этой фигуры убийца поместил труп Александра Павловича Верещагина… — Верно, — полицейский с уважением взглянул на старушку. — Что ж, спасибо вам за ценную информацию. Теперь я вас попрошу больше сюда не входить и ничего здесь не трогать, а также предупредить своих сослуживцев, чтобы не входили до тех пор, пока с этой фигурой не поработают криминалисты. Возможно, на ней сохранились какие-то следы преступника… С этими словами Муравьев вышел из кабинета и дождался, когда оттуда выйдет Леокадия Львовна. Закрыв за ней дверь, он налепил на дверь полоску бумаги и поставил печать. — Вот так вот! Тут на лице Муравьева появилось смущенное выражение, и он проговорил: — Извините, я ведь так и не спросил, как вас зовут. — Леокадия Львовна. Леокадия Львовна Богомолова. — Леокадия Львовна, еще раз извините, вы мне не дадите воды? Во рту пересохло. — Воды? Пойдемте в мой кабинет, там все есть… Через несколько минут они вошли в кабинет Леокадии. Кабинетом эту небольшую комнатку можно было назвать только с натяжкой, но самой ей здесь нравилось, и за долгие годы работы она сделала его удобным и уютным. — Может, не воды, а чаю? — предложила Леокадия полицейскому. Она почувствовала, что ужасно устала и что чашка горячего чая ей самой просто необходима. — Не откажусь! Леокадия достала из шкафчика чайник, коробку с чайными пакетиками и, после недолгого колебания, свой неприкосновенный запас — банку вкусного датского печенья. Чайник уютно закипел. Леокадия разлила чай в две кружки — одна была фирменная, изготовленная по спецзаказу, с логотипом Михайловского замка, вторая — любимая, с изображением единственного родного существа, кошки Маргоши. — Красивая какая! — проговорил полицейский, увидев кошку. Леокадия порозовела от удовольствия, как будто это ей сделали комплимент. Чай действительно помог, и Леокадия почувствовала вдруг симпатию к этому растрепанному полицейскому. — Как жалко Александра Павловича! — проговорила она, отпивая чай. — Такой был славный, интеллигентный человек… вы ведь найдете того, кто это сделал? — Непременно найдем, не сомневайтесь. — А вы… разговаривали с теми, кто делал композицию в императорской спальне? Леокадия понимала, что задавать полицейскому такие вопросы не положено, но горячий чай и летняя полутьма за окном создали между ними какую-то доверительность. — В том-то и дело, что все они пропали, — смущенно признался Муравьев. — Пропали? Как это пропали? — переспросила Леокадия. Она вспомнила вдруг, что давно не видела Костю Бабочкина, художника, специалиста по восковым фигурам, который руководил созданием композиции в императорской спальне. — Что, и Бабочкин пропал? — Бабочкина неожиданно вызвали в Сибирь, в поселок Березово… — Куда? — удивленно переспросила Леокадия. — Поселок Березово в Ханты-Мансийском округе… раньше он был городом, и туда сослали князя Меншикова… — Да знаю я прекрасно, где это! — перебила его Леокадия Львовна, вспомнив знаменитую картину Сурикова «Меншиков в Березове». Надо же, а этот полицейский образованный! — Знаю, просто я удивилась, зачем его туда вызвали. Такое неожиданное место. — Да у них там, в краеведческом музее, сделана композиция из восковых фигур на основе картины Сурикова. И что-то там случилось с фигурой Меншикова, вот Бабочкина и вызвали ее поправить. Самое странное, что до музея он так и не доехал. — Как это — не доехал? — А вот так. Я туда позвонил, хотел хоть по телефону переговорить с Бабочкиным, а мне ответили, что не видели его. Он вылетел из Сургута местным самолетом, самолет приземлился в Березове, и Бабочкин был среди прилетевших пассажиров, но потом исчез. Водитель, который его встречал в аэропорту, так его и не дождался. — Странная история! — Еще какая странная! — А что говорят рабочие, которые устанавливали восковые фигуры под руководством Бабочкина? — С ними тоже странно. Дома ни одного из них нет, все трое, как только закончили работу в вашем замке, попросили несколько дней отгулов и отправились на рыбалку, на Карельский перешеек. И с тех пор о них ни слуху ни духу. — А телефоны? — И телефоны их не отвечают. Но в этом как раз нет ничего удивительного — в том месте, куда они отправились, сигнал сотовой связи не принимает. — Но все вместе выглядит очень странно! — Более чем странно. Ну что ж, спасибо вам, Леокадия Львовна, за чай и за информацию, завтра с утра вызову криминалистов, — Муравьев поднялся с места, — а сейчас могу вас до дома подвезти. Леокадия Львовна обрадовалась и только в собственном подъезде, услышав за дверьми нетерпеливое, возмущенное мяуканье кошки Маргоши, вспомнила, что так не рассказала симпатичному молодому человеку про то, что дверь в кабинет, всегда запертая, была нынче открыта и что замдиректора Попеляев очень хотел туда попасть, чтобы найти планы непосещаемой части дворца. Император вскинул некрасивую голову в черной треуголке, осмотрел плац. — Первая рота — на левый фланг! Гвардейцы развернулись, прусским шагом прошли перед Павлом, встали там, где велено. Неплохо, очень даже неплохо… но все же в них нет того замечательного единообразия, которое так радовало его в оловянных солдатиках! И тут Павел узнал офицера, который командовал ротой. Тот красавец, что стоял в давний день за спиной маменьки… тот красавец, который посмел вступиться за него перед матерью! Ах, не тот, тот был куда выше чином, и вообще, тот уже убит на войне с турками, но этот ничуть не лучше. Такой же статный, самодовольный… воображающий, что мир лежит у его ног… Павел поморщился. — Повторить маневр! — скомандовал он и пристукнул тростью, чтобы показать свое недовольство. Рота вернулась на прежнее место, потом снова промаршировала мимо императора. — Еще раз! Еще! Солдаты маршировали и маршировали. Самодовольство давно уже покинуло лицо красавца-офицера, оно сменилось растерянностью и недоумением, но император все еще был недоволен. — Еще! Еще! Позади императора, в группе приближенных Павла и старших военных начальников, тихо разговаривали два вельможи из окружения покойной императрицы. — Это не государь, это посмешище! — едва слышно говорил статный красавец с кривым шрамом на щеке. — Он позорит Отечество, позорит династию… — И скуп до невозможности! — добавлял второй, поменьше ростом, с физиономией хитрого лиса. — Уж как вспомнишь, до чего щедра была матушка Екатерина… — Чего стоят одни эти уродливые прусские мундиры! И бесконечная муштра… — Раньше, бывало, что ни зайдешь к государыне — без подарка не выйдешь! То перстень с большим бриллиантом подарит, то табакерку, то сотню-другую душ… — Нет, непременно нужно что-то делать! Так продолжаться не может! — А кого на престол посадим? — Известно кого. Цесаревича Александра Павловича, кого же еще? Законного наследника. Его и государыня любила, и народ его полюбит. Если мы постараемся. — А вы с ним, князь, уже разговаривали? — Думаю, у вас это лучше получится. Вы же у нас дипломат, вы умеете обходить острые углы. — Вот именно об острых углах… вряд ли Александр Павлович согласится, чтобы его папеньку… того.