– Селфи в моем аккаунте, сечешь фишку? – произнесла она, расставив ударения. Фишку я пока не сек. Рассматривал фото и так и сяк, искал подпись к фотографии, но подписи не было. – А что тут напишешь? Автор собственной методики медитации, йога-инструктор, учитель жизни, бухает, жрет мясо и фоткает свою красную от удовольствия физиономию с помощью селфи-палки, поит кришнаитского монаха медицинским спиртом так, что тот утром возвращается на четвереньках с палкой колбасы в зубах? Инна вздохнула, крутанула ленту и действительно показала фотографию, где кришнаитский монах нес в зубах палку колбасы. – Да, это мы на Грушинском фестивале – давно дело было. Уж лет семь назад, – с грустным смешком пояснила Инна последнюю серию экстравагантных фотографий. – Мы тогда еще и день группы отметили. Представляешь, один наш парень увлекается парапланами, так он придумал в баластную канистру, которая крепится под сидушкой параплана, налить медицинского спирта. Как раз получилось ровно двадцать литров. Радиус поражения этой бомбы был около пятидесяти метров. Ну и этот махаражда случайно попал. Я присмотрелся к женщине внимательнее. Хорошо сложенная, не толстая, не худая, все еще довольно интересная, несмотря на возраст. Немного одутловатое лицо и припухшие веки выдавали любительницу вкусно и нездорово поесть и выпить, но организм, стилисты и фотошоп пока легко справлялись с этими особенностями. Другое дело, если выкладывать фотографии без редактуры. Тогда да, беда. – Ладно, еще не было таких фотиков в телефонах в девяностые, когда мы студентами были. Однажды мы с ребятами из группы прошлись по центральной улице города с панк-парадом, неся огромный макет презерватива, на котором было написано «СПИДу нет! СПИДа нет!» – вспомнила вдруг Инна не без нотки ностальгии в голосе. – Да, это было не особенно скрепно, – ответил я, снова пытаясь разглядеть в лице этой необычной женщины ответы на вопросы о ее судьбе и в том числе о том, что с ней сейчас происходит. «Простая секретарша, говоришь?» – подумал я, рассматривая татуировку в виде картины Рене Магрита «Сын человеческий» на ее запястье. Картина была набита на удивление искусно: человек в строгом костюме и котелке, лицо которого закрывало яблоко. Символ вечного искушения со времен Адама был не просто узнаваем, восприятию картины не помешала даже двуцветность тату. – Это мне подруга набила. У нее тату-салон, – объяснила Инна, проследив за моим взглядом. Ей наконец заменили чай. Теперь принесли в обыкновенной непрозрачной кружке. Собственно, если бы нас не задержали с заказом, можно было уже вставать и уходить. Юристы до меня не были дураками. Дело безнадежное. Еще и Лимончик на Майорке. Где судиться – вообще не ясно. Однако эта дама не зря раскрутила инстаграм с нуля до сотен тысяч подписчиков, которые, если бы не злой умысел того, кто проплатил антирекламу, до сих пор верили бы в ее репутацию правоверного йога и духовного учителя для широких масс. Было в Инне то ли какое-то потустороннее везение, то ли действительно особая энергетика. Во всяком случае, искру в моей голове она зажгла случайно оброненной фразой. И не только в моей. – Инстаграм – это вообще не про писать, – вздохнула Инна. – Инстаграм – это чтобы другие увидели тебя и захотели: тебя, с тобой и как у тебя. Ну ладно, я вижу, зря мы тут… – Хочешь баланс, как у нее! – проговорил кто-то на бекстейдже. Повернув голову, я встретился с горящими глазами одного из креативщиков. Другой уже записывал слоган в блокнот. Третий описывал девушку, которая должна быть запечатлена на рекламном фото и иметь не меньше третьего номера на своем балансе. Оказывается, пока мы с Инной разговаривали, даже не заметили, что они прислушивались к нашему разговору. – Вот так всегда. Всех вдохновляю! – Инна сделала большие глаза и поднялась, не отпив и глотка своего чая, из-за которого было столько шума. – Дарю, мальчики, – небрежно бросила она. Ее белый полушубок уже маячил в дверях кофейни, а я все крутил в памяти барабан с разрозненными цитатами, наугад, наудачу выхватывая всякий раз не то. Чтобы другие захотели тебя, как у тебя. Желание человека получает свой смысл в желании другого. Жан Лакан. Нет, не то. Бытие для другого. Жан Поль Сартр. Снова мимо. Много слов. Взгляд Другого постоянно сопровождает нас. Не помню, кто сказал, может быть, тот же Лакан, на него похоже, надо перепроверить. Но потом, потом… Мы смотрим на себя глазами Другого. Всегда глазами другого. Образ в зеркале видим только мы и больше никто. Зеркало – ложь. Фотография – правда… Документальная правда. Нет, не то. Фотография – образ, увиденный чужими глазами. Мысль была уже так близко, осталось только схватить нить и мотать ее, мотать, как закручивают на руку хвост воздушного змея, приручая непокорного жителя небес. Да! Нить внезапно кончилась, и воздушный змей оказался у меня в руках. Если следовать этой логике, то селфи – это прирученный взгляд. Образ, который мы контролируем полностью. Единственный способ показать другим, какие мы на самом деле, какими видим сами себя. Селфи – это не про фотографирование, селфи – это про честный разговор с миром. Этот мир все время видит нас глазами кого-то другого. Даже зеркало подвирает, меняя право и лево. А уж как лукавят взгляды фотографов и художников! Селфи – это первая возможность показать миру себя таким, каким видишь сам, таким, каким представляешь себя, и, может быть, даже немного таким, каким хочешь быть. И человек имеет на это право. Имеет право быть самим собой. Отнять это право не может никто, а уж тем более какая-то там Лимончик. – Стойте! – крикнул я вслед Инне, уже занесшей ногу над порогом. – Вы никогда не были секретаршей у вашего босса. Вы сейчас соврали мне. Инна прищурилась и резко откинула голову назад. – Эта свинья уже и до этого добралась? – спросила она дерзко. – Нет, я сам догадался. Кое-что в вашей речи вас выдает. Но я не для этого вас позвал. Секретарша, неземная любовь, это только образ. Образ, который вы создали для каких-то своих нужд. Не важно для каких. Меня это не особенно интересует. Но, знаете, я думаю, что смогу вам помочь вернуть ваш бизнес. Во всяком случае, мы можем попытаться взыскать часть ущерба. Белый полушубок стремительно приблизился. Белые руки-крылья взметнулись, меня обдало теплом и томно-сладким запахом духов моей новой клиентки. – Видишь? – Она показала за окно, где почти у входа ей удалось втиснуть свою красную «Джетту». – Если все получится, – твоя. Глава 3. Глупая сова Утреннее сообщение по Всесоюзному радио: «Уважаемые товарищи! Сообщаем, что общероссийский эксперимент, длившийся семьдесят два года, закончен… Здравствуйте, дамы и господа!» Я уже привык к тому, что Филипп живет так, будто снимается в шоу «За стеклом» или работает на скрытую камеру по делу о жестоком обращении с животными. Всеми доступными представителям кошачьих актерскими средствами он демонстрировал миру, что на общей с ним жилплощади постоянно проживает настоящий кошачий маркиз де Сад. К сожалению, гости, особенно те, кто приходил впервые, охотнее верили коту, чем мне. – Вика у тебя? – поинтересовался следователь Следственного комитета майор Борис Краснов, проходя в комнату и оглядываясь по сторонам. Филипп вжался в диван, распластал уши и зарычал, точно зная, что этот звук в его исполнении больше похож на жалобный скрип несмазанной двери. Приемчик он уже не раз опробовал на тетке и был уверен – сработает. На этот раз реакция последовала мгновенно. – Ты его бьешь, что ли? – без обиняков поинтересовался следователь Краснов. – Скорее наоборот, – заметил я, сгоняя кота на пол. – Это он почувствовал руководящий императив и воплощенные в вашем лице властные полномочия, поэтому, пользуясь удобным случаем, решил жалобу составить. Он у меня по характеру такой – кверулянт. Майор нахмурился, наверняка подумал, что умничаю намеренно. Сам Краснов сложных слов не любил и старался их лишний раз не употреблять, но не успел я открыть рот, чтобы поправить самого себя, заменив благородного кверулянта на обыкновенного жалобщика, как майор удивил меня. – Кверулянт, говоришь? Знаем-знаем мы одного кверулянта. – Краснов старательно выговорил сложное слово, которое, судя по осторожному обращению, сам выучил недавно, и вдруг подмигнул с таким видом, будто я тоже должен непременно знать этого таинственного человека с такими же наклонностями к доносительству, как у моего кота. – Надо же, какое совпадение, – добавил Борис. Но я не нашелся, что ответить, потому что, во-первых, был не в теме, во-вторых, если честно, равных Филиппу не встречал. Майор Краснов усмехнулся какой-то кривой подозрительной улыбкой и глянул на меня совсем недружелюбно. Видимо, к животным суровое сердце майора имело особую склонность. Естественно, Вику Борис не обнаружил ни у меня, ни в ее собственной квартире – благо далеко бегать не пришлось, она живет в этом же доме через подъезд. Официальная версия исчезновения Виктории звучала так: «расстроились нервы после трансатлантического перелета и невероятных нагрузок на последнем деле». Именно эту версию я и озвучил. – Сухим языком трудового кодекса это называется «прогул». – Борис Краснов еще раз глянул на кота, который сидел теперь прямо напротив него, обернув лапки хвостиком, и, склонив голову немного набок, смотрел с грустной преданностью. Трещавший и искривший от нерастраченной энергии дисциплинарного взыскания еще минуту назад голос майора неожиданно смягчился. То ли подействовал рассказ о слабом женском организме, то ли котик Филипп добился желаемого результата, вызвав у гостя приступ острой жалости. – Хоть телефон-то можно было с собой взять?! Я пожал плечами, сделав сочувственно-неопределенное лицо, какое бывает у младшего помощника старшего менеджера в фирме, которая должна вам денег и не собирается отдавать. – Передать ей что-то, когда позвонит? – Нет. Борис молчал, стоя посередине комнаты и разглядывая свое лицо, вытянутое и преломленное под сорок пять градусов в зеркальной стенке шкафа для посуды. – Зачем люди закладывают книги куском туалетной бумаги? – спросил он ни с того ни с сего, подхватив с подлокотника свеженького номинанта премии «Нос» и «Большой книги». – Сразу же понятно, где вы их читаете. На подлокотнике, словно делая ласточку, балансировала книга, которую я забрал из квартиры Виктории вместе с телефоном. Закладка была ее, и книга как будто показывала желтый измученный язык, намекая на то, что пора бы уже дочитать произведение и поставить на полку. Но читать после Вики не так-то просто. У современного автора тетка выискивала какие-то коды русской классики, подчеркивая простым карандашом целые абзацы, и это страшно мешало, как будто в мой личный разговор с автором-современником вдруг беспардонно влезали Гоголь, Достоевский, Толстой и сама Виктория, решившая, что пассаж про крах идеи консьюмеризма соотносится с рассказом Льва Николаевича «Много ли человеку надо земли». Точно так же во «Властелине колец» она находила отголоски «Беовульфа», а в фильме «Фантастические твари» умудрилась разглядеть связь с чеховским рассказом «Спать хочется», когда одна из героинь слезно исповедовалась публике, какие причины побудили ее утопить собственного брата. Виктория только упрямо мотала головой, слыша возражения из серии: где Чехов, а где приквел к Гарри Поттеру. Ребенок-убийца, да еще и вызывающий сочувствие читателя и зрителя – это Чехов. Он изобрел. Все, что после него, – это диалог. Такой подход порой нервировал даже меня, и нет ничего удивительного в том, что и сам Борис, и его коллеги посмеивались над странной филологической привычкой Вики видеть мир как текст, который уже совершил насилие над всеми предметами, людьми и событиями, словно отец всех богов Зевс-громовержец, а потому все в этом мире-тексте взаимосвязано, все где-то уже упоминалось и кем-то цитировалось. Сам же текст является самой главной властью в подлунном мире, именно текст, а вовсе не президенты, правительства и тайные масонские объединения. Есть от чего приуныть, если честно. Однако мозг следователя Краснова обладал потрясающими адаптивными свойствами, потому что эту Викину многомудрость, рождающую скорби, он умудрялся рассматривать в романтическом ключе. «Все люди просто смотрят, а ты смотришь на все триста шестьдесят градусов, как сова», – так однажды во время очередного тоста на корпоративе аттестовал следователь умение Вики где надо и где не надо применять методы лингвистического анализа, герменевтики, контент-анализа, нарративной семиотики и прочей беспощадной текстологии. Несмотря на то что сову очень условно можно назвать символом мудрости, потому что большая часть огромной головы этой птицы занята вовсе не мозгом, а глазными яблоками и вестибулярным аппаратом, тетке сравнение понравилось. Что и требовалось доказать – мы все во власти предрассудков, даже если вы детектив с дипломом филолога. Меня же за версию про сову она просто в очередной раз обозвала ветеринаром, до сих пор поминая мне, как после года обучения на филфаке я перевелся на отделение крупного рогатого скота в академии ветеринарии и уехал на практику в деревню. Кстати, я до сих пор с удовольствием хожу в анатомичку и чередую слово с делом, считая это чуть ли не важнейшим условием сохранения нужного мне баланса. Да и язык с его жесткими матрицами рулит уже не так бескомпромиссно. Сова – глупая птица. Правда жизни может поспорить с любой мифологией. Так-то. Как бы то ни было, благодаря умению Виктории вытаскивать из текстов информацию, до которой не доискалось ни следствие, ни адвокаты, Борис смог раскрыть несколько убийств, похищение и кое-что по мелочи вроде оскорблений, разборок в СМИ, призывов, некорректной рекламы, плагиата, угроз и т. п. Словно древний грек, гадающий на удачу, майор Краснов тоже прислушивался к голосу своей персональной священной совы, а потому частенько закрывал глаза на ее причуды. Кстати сказать, главной из причуд оказалось категорическое несогласие ходить на работу даже при условии наличия собственного кабинета. Виктория работала дома, имела свободный график, время от времени могла себе позволить взять заказ со стороны, слетать на другой конец шарика, закрутить там роман со странноватым миллионером-айтишником, расстаться, сделать вид, что так и было задумано, – все это в рабочее время. Короче говоря, ничего удивительного в том, что Виктория вдруг решила на пару деньков сгонять в какой-то там очередной волшебный лес. Но в этот раз все было иначе. Чары тотемной птички не сработали. Случилось что-то по-настоящему серьезное. – Адрес есть? – поинтересовался Борис таким тоном, что не оставалось никаких сомнений в том, что, даже если Вика забралась в глухую тайгу, он только поинтересуется, где ближайшая вертолетная площадка. Адреса у меня не было, но было кое-что гораздо более информативное – эсэмэски с ее карты в оставленном ею же телефоне. «Форест парадайз», или по-русски «Лесной рай», расположился в тридцати километрах от города и позиционировал себя загадочным слоганом «бутик-отель, где вы забудете обо всем». Отель представлял собой двухэтажный особняк, внешняя отделка которого была выполнена в духе классицизма девятнадцатого века. Внутри нас встретили запах хорошо сваренного кофе и приятная девушка за стойкой, которая, выслушав нашу просьбу, вежливо попросила подождать. Обстановка особняка-бутика напоминала о старинных гостиных, светских салонах и жителях благородных кровей. Стены лобби оклеены бордово-коричневыми обоями со сложным тиснением и украшены портретами кавалеров и дам в нарядах эпохи рококо и барокко. Мимо нас проплыл официант в белой рубашке и бабочке, неся на подносе бутылку вина. Следом за первым официантом вышагивал второй такой же черно-белый, на его подносе гордо плечом к плечу встали два пустых бокала. Третий догонял своих коллег, придерживая за серебряные дужки ведерко со льдом. Борис проводил процессию задумчивым взглядом. – Что это за место? – наконец выговорил он, все еще находясь под впечатлением. А впечатляться было от чего: официанты окружили столик пожилой иностранной пары, судя по виду – немцев, которые сидели в отдалении от бара около камина с настоящими дровами. Первый официант, изогнувшись словно цапля, увидевшая рыбу, начал рассказывать о достоинствах вина этого сорта, старательно улыбаясь и одновременно откупоривая бутылку. Говорил официант на довольно приличном английском, чувствовался уровень если не романо-германского отделения, то каких-то недешевых языковых курсов. Мне самому стало интересно, куда мы попали: новодел соседствовал, как ни странно, с отменно тонким дизайнерским вкусом. Возникло ощущение, будто мы и вправду где-то во Франции или даже в Англии, прародительнице подобных усадеб. Однако высказать своих предположений я не успел. – Господам подготовить снегоходы? – поинтересовалась девушка за стойкой. Это была уже другая сотрудница, бесшумно сменившая ту, что отошла, чтобы предупредить Викторию о внезапных визитерах. – Да, давайте, – то ли поблагодарил, то ли милостиво позволил мужчина средних лет, которого под локоть держала красивая высокая брюнетка в бело-фиолетовом лыжном костюме, похожая на фарфоровую куклу с приклеенными резиновыми губами. Сам мужчина, одетый в красную спортивную куртку и черные штаны с многочисленными карманами, имел вид большого вальяжного бизона. – Господа хотят что-нибудь оседлать? – досадливо проворчал Борис, присаживаясь на кабинетное кресло, какие были в моде в девятнадцатом веке, а сейчас встречаются только в домах-музеях известных писателей. Я был согласен со следователем: после семидесятилетней советской истории «господа» никак не хотели приживаться и звучали диковато. Когда бармен подошел, чтобы уточнить, какой именно кофе желаем мы в качестве комплимента от заведения, Борис окончательно приуныл, а я подумал о том, что размер компенсации за непредвиденные обстоятельства, в результате которых нам пришлось задержаться по предыдущему делу в Эквадоре, превысил мои самые смелые предположения. Впрочем, мне тоже жаловаться грех, свою заранее оговоренную часть я получил в полном объеме и уже выплатил полугодовую сумму за аренду квартиры, оплатил гостиницу кота на те три недели, что мы отсутствовали (кстати, это оказались сопоставимые суммы!) и купил себе, наконец, новый телефон: предпоследняя модель в ай-линейке, практически полноценный комп и видеокамера, умещающиеся на ладошке. Фантастика. В общем, дела мои налаживались, бреши в бюджете были залатаны, и если кто и был недоволен всей этой историей, то только Филипп, который продолжал мстить мне за кошачью гостиницу, как будто я сдавал его на консервную фабрику.