Боул наблюдала за погромом со стороны. По задумке операция должна была пройти с хирургической чистотой и точностью – удар был нанесен вскоре после заката, когда бдительность намеченных целей будет практически усыплена. Ха! В данном случае разница оказалась невелика. Как догадывалась капитан, серый человек был истинным мастером единоборств. Как-то раз ей довелось стать свидетелем дуэли, в которой сражался один из преторианцев князя Ффлэна, воин из гарнизона Пути Забытых Техник, и в его движениях было что-то от проворства и грациозности пепельного великана. Но Эшер к тому же сражался голыми руками. Казалось, он был сразу везде и всюду. Да и девку, Манфрикс, завалить оказалось не проще. Как бишь информатор описал ее в донесении? «Не имеющий важности деятель науки». Бедняга сильно пожалеет о своих словах, когда до него доберутся те наемники, кому удалось пережить жгучие поцелуи ее кинжалов. Капитан отказалась принимать участие в каком бы то ни было кровопролитии. И только совершенно безумное количество монет, обещанных маркизой за сегодняшнее предприятие, убедило Боул вообще присоединиться. Она согласилась принять участие в деле, но когда головорезы, заплатив дорогой ценой, вытащили тело из дома, приняла груз, но не пустила ни одного из них на борт своего корабля, баржи «Яркой». «Судна», – поправила себя капитан, покачав головой. Многое изменилось с тех пор, как долгие жизни назад она была адмиралом, но некоторым правилам Боул осталась верна. Этические принципы. Как бы их ни потрепало время… Колокола, их действительно сильно потрепало. Мысли о столь неумелом похищении улетучились, едва баржа свернула за изгиб канала и перед глазами Боул выросла конечная цель маршрута. Высокое белое здание – наполовину крепость, наполовину дворец; при виде его сверкающих в ночи стен у капитана всякий раз перехватывало дыхание. Правда, раньше у нее никогда не было повода остановиться здесь и поглазеть, не говоря уже о том, чтобы причалить к обросшей тиной мраморной пристани, выдававшейся в канал бледным пальцем. – Наконец-то, – облегченно вздохнул Тэм. – С радостью поменяю баржу на бордель. Ля Джокондетт был не просто борделем – он служил напоминанием о тех днях, когда проститутки Неоглашенграда правили, словно королевы, своим собственным районом, Покабогатом. Когда-то печати, делавшие шлюх пленницами сутенеров и владелиц притонов, ничем не отличались от тех, что носили нынешние правители. Аристократы, губернаторы и куртизанки – их жизни были слишком важны для города, чтобы быть прерванными такой неприятной мелочью, как смерть. С глубочайшим почтением они принимали знаки, привязывавшие их к телам, к городу, к исполняемым ими обязанностям. Времена изменились. Куртуазность давно вышла из моды, знать выродилась в кучку семейств, цепляющихся за последние крупицы былой роскоши, а шлюхи в эти дни стали просто шлюхами, были ли они привязаны к своим телам или работали по старинке. Но Ля Джокондетт сохранял чуть большую искру давешнего величия, и монументальное здание напоминало городу о том, что когда-то проститутки стояли не ниже прочей знати этой реальности. Мужчины и женщины, привлекательные и душой, и телом, делали чуть легче путь Умирающих и прочих паломников – даже для мертвых святых, прибывших, дабы присоединиться к Развеянным, обитавшим в пещерах, скрытых под улицами. Ля Джокондетт не забывал напоминать мирам о своем прошлом – все поверхности ежедневно натирались до блеска и украшались цветами, в узких оконцах всегда горели свечи. Ля Джокондетт возвышался на задворках Покабогата. Вся округа страдала от давнего отсутствия ремонта, самозахвата земель и заводского чада, но белокаменная крепость по-прежнему могла похвастаться ухоженными лужайками – как под защитой кованых железных ворот, так и охватывающими, будто бы в поцелуе, берег канала. Как и двуликое божество порталов, чья статуя поддерживала один из самых больших мостов, перекинутых через водные пути, Ля Джокондетт смотрел сразу в две стороны – одним входом он был повернут к лежащему в руинах кварталу, а другим – к каналу. Когда-то заведение принимало посетителей с обеих сторон; теперь же гости если и прибывали, то только по воде, ведь прилегающие к крепости улицы более не были безопасны для сократившегося потока клиентов. И все же бордель продолжал поддерживать атмосферу утонченности, какие бы унижения ни обрушивались на него за последние годы. Ля Джокондетт ни за что бы не позволил осквернить свои подсвеченные фонарями стены – замок встречал все невзгоды с гордостью приговоренной к казни королевы, отказывающейся склонить голову до тех пор, пока палач сам не прижмет ее к плахе. У конца причала, стоя на фоне сверкающего Ля Джокондетт, дожидалась Леди, облаченная в одеяния из белой кисеи. Они были так похожи – и здание, и женщина казались лучом света посреди окружавшей их грязи, храня царственное величие при любых обстоятельствах. Леди встала так, чтобы ее силуэт выгодно обрисовывался светом фонарей и факелов, придававших особый шарм стенам борделя и изгонявших тьму, поглощавшую остальные здания. Фруктовые деревья обрамляли дорожку, ведущую от замка к пристани, и меж их ветвей витали подобные ленивым светлячкам мерцающие огоньки заклинаний. От этого зрелища капитан Боул едва не разинула рот. – С возвращением, друг, – окликнула женщина Тэма, и он поспешил нацепить на лицо победоносную улыбку. – Как и всегда, Леди, я чувствую себя так, словно бы никогда и не покидал вашего гостеприимного дома. Если мужчина хоть раз побывал в чертогах Ля Джокондетт, то в сердце своем он их никогда уже не оставит. – Тэм согнулся в столь глубоком поклоне, что волосы его коснулись деревянного палубного настила, и Боул, пожалуй, даже рассмеялась бы, если бы только не мечтала как можно скорее сойти на сушу с полным карманом монет и забыть навсегда об этом похищении. Женщина в белом кивнула и одобрительно улыбнулась лакею, но не сделала и шагу навстречу, когда тот ступил на причал. Она сохраняла все ту же идеально грациозную позу, оставаясь царственной во всем, пока Тэм следил, как экипаж Боул торопливо спускает их груз. – Ну вот и все, – прошептала капитан, когда два ее матроса уложили закутанное в брезент тело на мрамор. Хозяйка Ля Джокондетт словно бы и не замечала ничего – ни привезенного ей человека, ни баржу, ни даже матросню, успевшую наследить канальной грязью на ее ухоженном причале. Боул дернулась, когда Уолтер вдруг подошел к борту судна и поставил одну ногу на швартовную тумбу, прижимая шляпу к груди, точно томимый любовью воздыхатель. – Всякий миг света иль тьмы есть чудо, – почтительно обратился он к Леди. К изумлению капитана Боул, та грациозно поклонилась престарелому впередсмотрящему и ответила ему в том же духе: – Рыбы, камни, волны, корабли с людьми на них. Какие чудеса могут быть удивительнее? Показалось или Уолтер и в самом деле горделиво надул щеки? Он кивнул – вначале Леди, затем словно самому себе – и ретировался. Боул доводилось слышать и более странные беседы за то время, что она ходила под парусом по водам Неоглашенграда, и капитан нисколько не сомневалась в способностях этих мест преподносить сюрпризы. Тэм же демонстративно закатил глаза. – Иди, юный Тэм Лин, насладись нашим гостеприимством, – произнесла Леди, и его раздражение вдруг как рукой сняло. Он удивленно моргнул. – Благодарю, великая Леди. Ваши достоинства не знают числа, как и удовольствия, что дарит Ля Джокондетт, в какой бы час и при каких бы обстоятельствах я ни заглянул к вам. – Не сводя глаз с женщины, Тэм указал на широкую полосу ухоженного газона позади нее. – Но я вынужден как можно скорее возвратиться к своей госпоже. Леди одарила его загадочной улыбкой – словно бриллиант сверкнул на потаенной грани. У Боул сложилось впечатление, что у хозяйки борделя столько же улыбок, сколько и клиентов, а то и поболее. – Мы занесем гостя маркизы к себе и окружим его заботой, – заверила Леди, беря Тэма за руку и ведя его по направлению к безупречно чистому зданию. – Что же до тебя, то мы снарядим самый быстрый экипаж. Под их ногами ломались хрупкие стебли травы, пробившейся между плитами дорожки. Леди, так ни разу и не посмотрев на тело Купера, ушла вместе с Тэмом в сад и скрылась за фруктовыми деревьями и розовыми и голубыми пушистыми шарами гортензий. На Боул, ее судно и невменяемый экипаж никто не обращал внимания. Капитан уже собиралась окликнуть Тэма, когда увидела полный монет кошелек, брошенный им возле головы Купера. Одним движением мясистой ручищи Боул сгребла свою награду и взбежала на борт, приказывая экипажу отдать швартовы. – Отчаливаем. – Добавлять это было совсем не обязательно, но девушка-матрос, отвязывавшая канат от кнехта, едва заметно кивнула. Они понимали друг друга, капитан и ее экипаж. Понимали, что провернутое ими дельце было хоть и отвратительным, зато прибыльным. Сегодня они лягут спать с набитыми животами, безмятежно покачиваясь в своих гамаках. А Смерть и психическое здоровье могут идти к черту. Когда баржа скользнула в ночь, Уолтер вновь занял позицию на носу и, как всегда, завел свои безумные песни. – Твоя плоть, – прокаркал он, глядя на блистающий великолепием Ля Джокондетт, – сама твоя плоть достойна великой поэмы! Никсон пискнул, угодив в тиски рук Эшера, сдавивших грудную клетку неребенка с такой силой, что тот не мог дышать, не говоря уже о том, чтобы отвечать на вопросы, заданные серым человеком. К тому же Никсон и не знал ответов – он вовсе не шпионил в пользу нападавших, а если бы был их информатором, то и сбежал бы вместе со всеми. Вместо этого, он, оглушенный, валялся у дверей, пытаясь избавиться от гула в ушах и прижимая руки к отбитым ребрам, – бандиты избили его, застав врасплох. Он попытался бы донести все это до Эшера, но серый болван никак не прекращал его трясти, не давая предъявить доказательства невиновности. – Ах, да, да! – осклабился великан, разражаясь язвительной пародией на те объяснения, к которым собирался прибегнуть Никсон. – Ты просто гулял тут неподалеку? И это не ты привел к нам целую банду вооруженных людей? «Конечно же нет, сэр!» – Тут Эшер издал тонкий писк, подражая подлому хихиканью нахального мальчишки. – «Нет, сэр, разве я бы осмелился причинить вред столь благородному господину, как вы, сэр?» Это ты собирался сказать? Думаешь, я такой же зеленый юнец, как тот парень, которого твои приятели умыкнули через окно? За дураков нас держишь, да? Никсон протестующе захрипел, но если Эшер и заметил это, то виду не подал. – Мертвые боги, утонувшие и сгоревшие! Вначале тебе заплатили за слежку, а теперь ты привел их прямо к моему порогу? Ты глуп, немальчик, и если я ошибался насчет Купера… если мы с Сесстри ошибались и ответ действительно заключен в нем, а ты украл его у меня, тогда я вырежу у тебя все кости одну за другой и разгрызу их. Сесстри коснулась пальцем бедра Эшера. Его глаза тут же устремились к ее лицу, такому милому, даже несмотря на брызги крови на припорошенной веснушками щеке. – Пожалуй, если в тебе есть хоть крупица милосердия, я хотела бы услышать, что он скажет, прежде чем ты вырвешь ему руки и подашь их нам на обед. Эшеру хватило здравомыслия сконфузиться и потрясти головой, сбрасывая с себя наваждение. Он опустил неребенка на пол, хотя и продолжал удерживать одной рукой зажатым в углу между дверью и гардеробом. Никсон закашлялся и принялся отплевываться – весь его мир сократился до крошечного сгустка боли там, где полагалось находиться легким. Вдох. Выдох. Вот зачем его постоянно так сильно душат? – Полагаю, ты понимаешь причину нашей озабоченности. Сесстри стояла плечом к плечу с Эшером, глядя на мальчишку сверху вниз. Она предотвратила его случайную гибель от недостатка кислорода, но Никсон был не настолько глуп, чтобы ожидать от нее хоть какого-то сочувствия. Боже Иисусе, пусть эта пташка и хороша собой, но сердце у нее холоднее, чем сиськи у Киссинджера[14]. – Говорю вам, придурки, я тут ни при чем. Какого хрена я, уже получив побои от них, должен терпеть их теперь еще и от вас? – Он сверлил серого человека полным ярости взглядом. – Я всего-то и хотел что новую футболку. – Не думаю, что он к этому причастен, хотя вовсе не из-за его внутреннего благородства. – Сесстри отошла к подоконнику, все еще заляпанному кровью Купера, подняла руки и сцепила пальцы на затылке в замок. – Лица их разглядел? – поинтересовалась она у выбитого окна. – Да. Эшер не мог не заметить в глазах нападавших безумие, проступавшее сквозь жажду крови. Он чаще и чаще сталкивался с этой формой сумасшествия на улицах Неоглашенграда. – Зачем нападать именно здесь? Почему им было не похитить Купера, пока он плутал по городу целый день в одиночестве? – Сесстри бросила на Эшера обвиняющий взгляд. – Без понятия. Собеседники, словно падальщики на труп, набросились на вставшие перед ними загадки. – И кто стоит за всем этим? – Эшер обвел взглядом окна, выбитые людьми, врывавшимися в дом. Украшенные каллиграфическими письменами обои были изодраны и забрызганы кровью. Вот вам и сила колдовских печатей. – Кто бы ни сделал это, он знал, когда и где нанести удар, что серьезно сокращает список ублюдков. – Должно быть, они просто не ожидали, что Купера отведут в Неподобие и там бросят. – Еще один взгляд. – Я выслежу их и вырву у них сердца! – Эшер вышвырнул в окно осколок стекла, и тот вонзился в клумбу. – А тебе не приходит в голову мысль, что именно подобной реакции и ждут от тебя наши недруги? – Дикий пес расправится с добычей столь же быстро, как и обученная борзая, но охотнику ничего не оставит. – Какая разница? Разве это повлияет на наши дальнейшие планы? – Возможно, если ты собираешься устроить бездумную резню. Так что мы будем делать? – Послушайте, – встрял Никсон. – Если скажете, в чем ваша проблема, то я знаю пару ребят… – Определенно нет, – заставила его заткнуться ладонь Сесстри. – Что произойдет, – спросил Эшер, – если я потерял нашу единственную путеводную нить? Что если мы проиграем, Сесстри? Ты хоть знаешь? Я – нет. – Приближается сварнинг, – произнесла Сесстри, и на лице ее вдруг возникла печать понимания. – Мы все утонем. Секунда молчания. Затем другая. Сесстри сидела абсолютно неподвижно, парализованная страхом. Эшер медлил, не зная, как ему поступить. Спросить, все ли с ней в порядке? Попытается ли она его пырнуть, если дотронуться до ее плеча? Не будет ли для него эта цена даже слишком низкой? Эта женщина… Скоро их ждала участь в прямом смысле худшая, нежели просто небытие, и одного только факта присутствия Сесстри рядом хватало, чтобы наполнить мысли серого великана образами цветов и рассыпавшихся по подушкам розовых волос. Умирающие более не могли Умереть, а Эшер зациклился на предмете своих вожделений. Он был уже слишком стар – число прожитых им лет, пожалуй, уже перевалило за миллиард – и все же не чувствовал в том своей вины. «Что привлечет ее внимание? Могу ли это быть я?» Из погруженности в собственные мысли их вырвало смачное ругательство Никсона: – Простите мой трахнутый в зад французский, но Маленький Токио, мать его, горит. Сесстри бросилась к окну. Красно-дымное зарево поднималось из-за желтых холмов. Впрочем, она не была уверена, что речь идет именно об огне. Там располагался Бонсеки-сай, район, которому Никсон дал столь странное, ничего не значащее для нее название. Именно там проснулась Сесстри, когда попала в Неоглашенград; там и нашла ее домовладелица Алуэтт. И сколь бы ни казалась абсурдной эта мысль, Сесстри не думала, что это простое совпадение. Тэм выглядел ровно настолько уставшим, насколько себя ощущал. Некогда ухоженную униформу запятнали грязь и кровь, и он стоял, изможденно привалившись к дверному косяку, пока госпожа продумывала свой следующий ход. Лицо его раскраснелось от непрерывной беготни. – Тэм, сгоняй за моими инструментами. Ежедневная рутина уже так надоела, но, может, хоть это утро будет чем-то отличаться от других. Лалловё Тьюи подошла к дверям своего кабинета, задумчиво оглядывая облицованную дубом комнату. Голова маркизы была практически не видна за высоким накрахмаленным воротником и накладными плечами вычурного платья, пошитого из розового шелка; она разглядывала овальную библиотеку, принадлежавшую ее мужу, в поисках чего-то выбивающегося из общего ряда, недостающего или же снабженного тайной пометкой – лицо ее имело такое выражение, словно при первом же намеке на подобное оскорбление она сожгла бы всю эту комнату и заставила потом строить ее с нуля. Может быть, всему виной черная отделка из чапараля – цвета Теренс-де’Гисов, украшенная резьбой в виде персиков и гранатов. А может быть, дело в нефритовой и агатовой плитке, устилавшей пол.