– Мне будет легче выдержать этот час, если вы перестанете обращаться ко мне столь официально. Меня зовут Амелия. – Знаю. Миссис Энсон называла вас при мне по имени. Меня зовут Эдуард. – Вы неисправимый формалист, Эдуард. – Ничего не могу поделать. Так меня воспитали. Напряжение спало, и я сразу почувствовал усталость. Судя по тому, как мисс Фицгиббон – простите, Амелия – откинулась в кресле, она устала не меньше моего. Переход на дружескую манеру обращения принес нам обоим облегчение, словно вторжение миссис Энсон упразднило общепринятый этикет. Мы были на волоске от гибели и уцелели, и это нас сблизило. – Как вы думаете, Амелия, миссис Энсон и впрямь заподозрила, что я здесь? Моя собеседница взглянула на меня лукаво: – Заподозрила? Да она прекрасно знала, что вы здесь! – Значит, я вас скомпрометировал? – Нет, это я вас скомпрометировала. Представление с переодеванием – моя выдумка. – Вы очень откровенны, – сказал я. – Право, до сих пор я никогда не встречал таких людей, как вы. – Ну что ж, Эдуард, хоть вы и чопорны, как индюк, но я тоже, пожалуй, не встречала таких, как вы. 5 Теперь, когда худшее осталось позади, а о последствиях можно было до поры не задумываться, я вдруг понял, что необычность ситуации доставляет мне удовольствие. Наши кресла стояли вплотную друг к другу, в комнате царил уютный полумрак, пламя керосиновой лампы отбрасывало на лицо Амелии мягкие, манящие тени. Все это внушало мне мысли, которые не имели ни малейшего отношения к обстоятельствам, предшествовавшим этой минуте. Рядом со мной сидела женщина, которую отличали редкая красота и присутствие духа, и даже подумать о том, что через какой-то час придется с нею расстаться, было непереносимо. Сперва разговором завладел я, рассказав Амелии немного о себе. Я поведал ей, в частности, что мои родители эмигрировали в Америку вскоре после того, как я окончил школу, и что с тех пор я живу один и работаю на мистера Вестермена. – Неужели у вас никогда не возникало желания поехать вслед за родителями? – поинтересовалась Амелия. – Искушение, конечно, немалое. Они часто шлют мне письма, из которых видно, что Америка – замечательная страна. Но я решил, что сначала надо как следует узнать Англию и что, прежде чем воссоединяться с родителями, мне лучше некоторое время пожить самостоятельной жизнью. – Ну и как? Удалось вам узнать про Англию что-нибудь новенькое? – Вряд ли, – ответил я. – Хоть я и живу неделями вне Лондона, но много ли увидишь из гостиниц наподобие этой? Теперь можно было, не нарушая приличий, осведомиться о родственниках самой Амелии. Она рассказала, что росла без родителей – они утонули в море, когда она была еще совсем маленькой, – и что сэр Уильям был назначен ее опекуном. Отец мисс Фицгиббон был его приятелем еще со школьной скамьи и выразил такую волю в своем завещании. – Так вы и живете в доме Рейнольдса? – спросил я. – Это не просто служба? – Мне платят небольшое жалованье, но главное – сэр Уильям отвел мне две комнатки во флигеле. – Как я хотел бы познакомиться с сэром Уильямом! – пылко воскликнул я. – Чтобы он мог примерить очки в вашем присутствии? – съязвила Амелия. – Искренне сожалею, что осмелился обратиться к вам с подобным предложением. – А я рада, что вы это сделали. Вы, пусть невольно, скрасили мой сегодняшний вечер. Каюсь, я начинала подозревать, что в гостинице просто нет никого, кроме миссис Энсон, – так крепко эта особа вцепилась в меня. Между прочим, я совершенно уверена, что сэр Уильям купит у вас очки, невзирая на то, что уже забросил свой самоходный экипаж. Я не скрыл удивления. – Но я слышал, что сэр Уильям – ревностный моторист. Почему же он охладел к своему увлечению? – Он ученый, Эдуард. Его интересы многообразны, и он постоянно переключается с одного изобретения на другое. Так мы беседовали довольно долгое время, и чем дальше, тем увереннее я себя чувствовал. С одного предмета мы перескакивали на другой, вспоминая пережитые прежде события и приключения. Очень скоро я выяснил, что Амелия путешествовала много больше меня – ей случалось сопровождать сэра Уильяма в его заморских странствиях. Она рассказывала мне о своей поездке в Нью-Йорк, а также в Дрезден и Лейпциг, и эти рассказы произвели на меня большое впечатление. Наконец огонь в камине догорел, и мы допили последние капли бренди. Я произнес с сожалением: – Как вы думаете, Амелия, мне, наверное, пора возвращаться к себе? Секунду-другую она молчала, потом слегка улыбнулась и, к моему изумлению, мягко положила пальцы на мою руку. – Только если вы сами решительно хотите уйти. – Тогда я, пожалуй, задержусь еще на несколько минут. Едва я произнес эти слова, как пожалел о них. Амелия вела себя более чем по-дружески, но, право, мы уже потолковали обо всем, что нас интересовало, и теперь откладывать свой уход значило потрафлять своего рода безумию, обусловленному ее близостью. Я не представлял себе, сколько времени прошло с тех пор, как миссис Энсон убралась восвояси, – вытащить часы в создавшихся обстоятельствах было бы непростительно, – но чутье подсказывало мне, что гораздо больше часа, на который мы оба согласились. Задерживаться еще было бы неприлично. Амелия все не торопилась убрать свою руку с моей. – Мы должны продолжить разговор, Эдуард, – предложила она. – Давайте встретимся в Лондоне как-нибудь вечерком. Или вы пригласите меня пообедать. Чтобы можно было говорить, не снижая голоса, сколько захочется. Я спросил: – Когда вы думаете возвращаться к себе в Суррей? – По-видимому, завтра во второй половине дня. – Я буду весь день в городе. Быть может, позавтракаем вместе? Я знаю маленькую таверну по дороге в Илкли… – Хорошо, Эдуард. С удовольствием. – А теперь я лучше вернусь к себе. – Я достал из кармана часы и убедился, что с момента вторжения миссис Энсон пролетело целых полтора часа. – Извините, что так долго задерживал вас своей болтовней. Амелия ничего не ответила, только покачала головой. Я подхватил свой саквояж и сделал шаг к двери. Амелия тоже встала и задула лампу. – Я помогу вам отодвинуть ширму, – сказала она. Единственным источником освещения в комнате оставались догорающие угольки в камине. На их фоне четко вырисовывался силуэт Амелии – она подошла ко мне совсем близко. Вдвоем мы оттащили ширму в сторону, и я нажал на дверную ручку. В коридоре все было тихо и спокойно. Тишина казалась такой глубокой, что я вдруг задал себе вопрос: а могла ли ширма заглушить наши голоса? Не привлек ли наш ночной разговор внимание постояльцев, а не только одной миссис Энсон? Я обернулся. – Спокойной ночи, мисс Фицгиббон. Ее пальцы вновь дотронулись до моей руки, и я почувствовал на щеке тепло ее дыхания. На какую-то долю секунды она коснулась меня губами. – Спокойной ночи, мистер Тернбулл. Она быстро сжала мне руку, потом отодвинулась и беззвучно затворила дверь. 6 У меня в комнате было холодно, постель остыла, и я никак не мог уснуть. Я проворочался с боку на бок всю ночь, и мысли мои без конца возвращались к вопросам, от которых я просто не мог уйти. Утром, на удивление свежий, несмотря на бессонницу, я первым спустился к завтраку, но, едва я сел на свое обычное место, ко мне приблизился старший официант. – Миссис Энсон просила кланяться вам, сэр, – заявил он, – и озаботиться этим сразу же после завтрака. Я вскрыл тонкий коричневый конверт – там лежал счет. Выйдя из столовой, я обнаружил, что мой багаж уже упакован и вынесен в холл. Старший официант принял у меня деньги и проводил к двери. Никто из других постояльцев не видел этой сцены; миссис Энсон также не показывалась на глаза. Я стоял на пронизывающем утреннем холодке, не в силах прийти в себя от внезапности столь насильственного отъезда. Затем, немного подумав, отнес вещи на станцию и сдал их в багажное отделение. Часа полтора-два, не меньше, я крутился в окрестностях гостиницы, но АМЕЛИИ так и не встретил. В полдень я заглянул в таверну по дороге в Илкли, однако новая моя знакомая не появилась и там. С приближением вечера мне оставалось лишь вернуться на станцию и с последним поездом уехать в Лондон. Глава III. В доме на Ричмонд-Хилл 1