– Гита Ягг, я знаю тебя всю свою жизнь и знаю тебя как облупленную. Твои ответы меня не особо интересуют. Но все же ответь. – Пожалуй, я бросилась бы спасать Грибо. Матушка кивнула. – Потому что это показывает, какая я добрая, заботливая и вся из себя ответственная, – продолжала нянюшка. – Вовсе нет, – отрезала матушка. – Это как раз показывает, что ты относишься к людям, которые стараются дать наиболее правильный, положительный ответ. Тебе вообще нельзя верить. Это самый что ни на есть ведьмовской ответ. Уклончивый и лукавый. На лице нянюшки появилось горделивое выражение. Храп перешел в быстрое хлюпанье. Носовой платок зашевелился. – …Пудинг из патоки, пжлста, и побольше перчицы… – Эй, он что-то говорит, – подняла палец нянюшка. – Разговаривает во сне, – ответила матушка Ветровоск. – Он давно уже болтает. – Надо ж, а я ни разу не слышала! – Ты большей частью отсутствовала в дилижансе. – О. – На последней остановке он говорил о блинчиках с лимоном, – сказала матушка. – И о картофельном пюре с маслом. – От твоих описаний у меня слюнки потекли, – ответила нянюшка. – Слушай, где-то в мешке должен был заваляться пирог со свининой… Храп резко оборвался. Вверх взлетела рука, отбросившая носовой платок в сторону. Открывшееся лицо оказалось дружелюбным, бородатым и… маленьким. Человек одарил ведьм робкой, намекающей на свиной пирог улыбкой. – Желаешь кусочек, господин хороший? – предложила нянюшка. – У меня и горчичка найдется. – О, неужели, милая дама? – визгливым голосом отозвался толстяк. – Ну надо ж, уж и не припомню, когда последний раз ел пирог со свининой. Ой… Толстяк скорчил гримасу, как будто сказал что-то не то, но тут же его лицо снова радостно расплылось. – А еще есть бутылка пива, если хочешь промочить горло. Нянюшка принадлежала к той категории людей, которым зрелище того, как едят другие, доставляет почти такое же удовольствие, как и сама еда. – Пиво? – отозвался мужчина. – Пиво? Знаете, обычно мне пиво не позволяется. Якобы оно мне вредит. А на самом деле я бы отдал что угодно за бутылочку пива… – Простого «спасибо» будет достаточно. – Нянюшка передала ему бутылку. – И кто ж тебе не позволяет пить пиво? – полюбопытствовала матушка. – По сути, я сам виноват, – донеслось сквозь облако крошек. – Сам угодил в эту ловушку… Звуки снаружи изменились. Мимо замелькали огни города. Дилижанс замедлил ход. Толстяк судорожно затолкал в горло последний кусок пирога и влил туда же остатки пива. – О, чудо… – произнес он, после чего откинулся на спину и снова закрыл лицо носовым платком. Но тут же отогнул один уголок. – Только никому не говорите, что я с вами разговаривал, – предупредил он. – Однако знайте: отныне и вовек Генри Лежебокс ваш верный друг. – И чем же ты занимаешься, Генри Лежебокс? – осторожно осведомилась матушка. – Я… ну, можно сказать, я работаю горлом. – Понятно. Мы так и подумали, – кивнула нянюшка Ягг. – Нет, я имел в виду… Дилижанс остановился. Захрустел гравий – с крыши дилижанса полезли вниз путешественники. А затем дверь открылась и… Взору матушки предстала огромная толпа. Люди взволнованно таращились в дилижанс. Рука матушки автоматически потянулась поправить шляпу, но в этот самый момент несколько других рук протянулись к Генри Лежебоксу. Тот сел, нервно улыбаясь, и безропотно предоставил вывести себя наружу. Несколько раз толпа начинала скандировать некое имя. Но это было не имя Генри Лежебокса. – А кто такой Энрико Базилика? – спросила нянюшка Ягг. – Понятия не имею, – ответила матушка. – Может быть, это человек, которого так боится наш толстяк? Постоялый двор представлял собой полуразвалившуюся хижину с двумя гостевыми спаленками. Как беспомощным, путешествующим в полном одиночестве старушкам, ведьмам выделили одну из комнат. Очень разумное решение, иначе последствия были бы непредсказуемы. Лицо господина Бадьи обиженно вытянулось. – Может, для всех вас я просто какая-то шишка из сырного мира, – сказал он. – Вы, наверное, считаете, что я самый обычный тупоголовый деляга, который не распознает культуру, даже если она будет плавать в его чае. Но я много лет подряд покровительствовал оперным театрам. И могу почти целиком пропеть… – Я абсолютно не сомневаюсь, что вы посещали Оперу не раз и не два, – перебил Зальцелла. – Но… много ли вам известно о нашем производственном процессе? – Я бывал за кулисами многих театров… – Вот именно. Театров. – Зальцелла вздернул голову. – Но театр даже близко не похож на оперу. Опера – это не просто театр, где поют и танцуют. Опера – это опера. Вам может показаться, что пьеса вроде «Лоэнлебдя» полна страсти. Но по сравнению с тем, что происходит за сценой, это так, детские шалости. Все певцы не переносят друг друга на дух, хор презирает певцов, и те и другие ненавидят оркестр, и все вместе боятся дирижера; суфлеры с одной стороны сцены не разговаривают с суфлерами противоположной стороны, танцоры, вынужденные поддерживать форму, сходят с ума от постоянного недоедания, и это только цветочки, а вот ягодки начинаются, когда… В дверь постучали. Серии стуков были мучительно нерегулярными, как будто стучащему приходилось изо всех сил концентрироваться, чтобы выполнить свою задачу. – Уолтер, ты можешь зайти, – отозвался Зальцелла. Подволакивая ноги, вошел Уолтер Плюм. В каждой руке у него болталось по ведру. – Пришел наполнить ведерко для угля, господин Бадья! Бадья неопределенно помахал рукой и вернулся к разговору с главным режиссером. – Так на чем мы остановились? Зальцелла, не отрываясь, следил за движениями Уолтера, пока тот аккуратно, кусок за куском, перекладывал уголь из одного ведерка в другое. – Зальцелла? – Что? О! Прошу прощения… так о чем я говорил? – Что-то насчет цветочков и ягодок. – Гм? Ах да. Да. Так вот… видите ли, обычные актеры очень отличаются от актеров оперы. В обычной театральной постановке и млад и стар найдет себе соответствующую роль. Главное – талант. Поэтому театральным актером можно быть всю жизнь. И с возрастом человек лишь оттачивает свое мастерство. Но если ваш талант кроется в танцах или пении… Время крадется за тобой, как вор, все… – Он развел руками, подыскивая подходящее слово, но, так и не обнаружив оного, неловко закончил: – Все время. Время – это яд. Зайдите однажды вечером за кулисы и понаблюдайте. Вы увидите, что танцовщицы постоянно крутятся перед зеркалами, выискивая первые признаки грядущего возраста, а следовательно, несовершенства. Понаблюдайте за певцами и певицами. Все постоянно на взводе, каждый знает, что сегодняшнее выступление может стать последним идеальным выступлением и завтра все будет по-другому. Именно поэтому все так ищут удачи. Понимаете? Все эти разговоры о живых цветах, которые приносят несчастье, они из той же серии. То же самое с зеленым цветом. И с ношением настоящих драгоценностей на сцене. И настоящими зеркалами на сцене. И свистом на сцене. Оттуда же пошло это подглядывание за зрителями через дырку в главном занавесе. И использование только новых коробочек с гримом в вечер премьеры. И вязание на сцене, даже во время репетиций. Желтый кларнет в оркестре – это к несчастью, и не спрашивайте меня почему. А если представление еще до своего окончания вдруг прервалось – хуже этого и быть не может. Лучше разбить тысячу зеркал или несколько месяцев просидеть под лестницей. За спиной Зальцеллы Уолтер аккуратно положил в ведерко последний кусок угля и тщательно обмел его щеточкой. – О боги, – выдохнул Бадья. – Я думал, с сыром было трудно, а тут!.. Он махнул рукой в сторону кипы бумажек и того, что выдавало себя за бухгалтерские отчеты. – Я заплатил за это заведение тридцать тысяч! – воскликнул он. – Здание в самом центре города! Первоклассное место! Я думал, что отлично сторговался! – Полагаю, предыдущие владельцы согласились бы и на двадцать пять. – Да, а что там с этой восьмой ложей? Стало быть, формально она принадлежит Призраку? – Да. И в дни премьер ее лучше не занимать. – Но как он туда пробирается? – Этого не знает никто. Мы много раз обыскивали ложу в поисках каких-нибудь потайных дверей, но… – И этот Призрак не платит нам ни цента? – Ни единого цента. – Тогда как место в ложе стоит пятьдесят долларов за представление! – Но если в премьерную ночь вы его продадите, то будет беда. – Боже мой, Зальцелла, ты ведь образованный человек! Как ты можешь спокойно сидеть на этом вот стуле и мириться с подобным безумием? Какое-то создание в маске правит бал в Опере, занимает лучшую ложу, убивает людей, а ты тут разговариваешь о какой-то беде!