– В тот раз «Аромат Деревни» особенно удался!.. – Так мне рассказывать о наших несчастных случаях? – По-моему, именно это ты и собрался сделать. Не важно, понравится это мне или нет. – Портниха пришила себя к стенке. Потом заместителя главного декоратора нашли с картонным мечом в груди. А о том, что случилось с рабочим, который открывал люк в сцене, лучше вообще не упоминать. А еще с крыши таинственным образом исчезло все свинцовое покрытие. Хотя насчет последнего я не уверен – вряд ли это работа Призрака. – И что, вы… упорно называете это… несчастными случаями? – Ну вы же, например, хотели и дальше продавать свой сыр, верно? Так и у нас. Вряд ли наших работников обрадовало бы известие, что Опера действует на людей, как мухомор на мух. Вынув из кармана конверт, Зальцелла положил его на стол. – Призрак любит оставлять небольшие сообщения, – сказал он. – Вот это было на органе. Первым послание прочел маляр, и… с ним едва не приключился несчастный случай. Бадья понюхал конверт. Бумага отдавала скипидаром. Внутри оказался фирменный бланк Оперы, а на листке каллиграфическим почерком было написано: «Ахахахахаха! Ахахахахаха! Ахахахахаха! БЕРЕГИТЕСЬ!!!!! Искренне Ваш Призрак Оперы». – Каким же человеком надо быть, – терпеливо продолжал Зальцелла, – чтобы отправлять письмом свой маниакальный хохот? Я не говорю уже об этих восклицательных знаках. Вы обратили внимание? Целых пять штук! Верный признак, что написавший это послание вместо шляпы носит подштанники. Впрочем, Опера еще и не такое с людьми творит. Послушайте, давайте, по крайней мере, обыщем здание. Подвалы тут те еще. Но на лодке мы вполне… – На лодке? В подвалах? – О! Так о подвалах вам тоже не рассказывали? Бадья улыбнулся радостной, полубезумной улыбкой человека, который и сам уже приближался к состоянию двойных восклицательных знаков. – Нет, – покачал головой он. – О подвалах мне тоже не сообщили. Предыдущие владельцы все наши встречи только и делали, что не рассказывали мне о загадочном убийце и о том, что люди здесь мрут как мухи. И никаких подозрительных фраз типа: «О, кстати, в последнее время в Опере участились смертельные случаи, а еще в подвалах повысился уровень влажности…» – Там настоящий потоп. – Замечательно! – отозвался Бадья. – И чем их затопило? Кровью? – А вы разве не осматривали помещения? – Предыдущие владельцы сказали, что подвалы в отличном состоянии! – И вы поверили? – Ну, после всего того шампанского, что мы вместе выпили… Зальцелла вздохнул. Бадья воспринял этот вздох как личное оскорбление. – Я, между прочим, весьма горжусь своей способностью распознавать характер человека с первой же встречи, – уведомил он. – Загляни человеку в глаза и крепко пожми ему руку – и сразу будешь все о нем знать. – Воистину так, – согласился Зальцелла. – О, проклятье… Послезавтра сюда прибудет сеньор Энрико Базилика. Как ты думаешь, ему тоже грозит какая-нибудь опасность? – Ну, если и грозит, то небольшая. Максимум перережут глотку, делов-то… – Как-как ты сказал? Глотку? Но с чего ты это взял? – Просто выдвинул предположение. Однако есть и другие варианты развития событий. – Так что же мне делать? Закрыть заведение? Насколько я понял, вряд ли мне удастся сделать деньги на этом похоронном бюро. И почему никто не сообщил о происходящем Городской Страже? – Это лишь усугубило бы положение, – покачал головой Зальцелла. – Сюда ворвались бы здоровущие тролли в ржавых доспехах, они бы топали повсюду, всем лезли под руку и задавали глупые вопросы. Нет, только троллей нам в Опере не хватало. Это стало бы последней каплей. Бадья сглотнул. – Ты прав, этого мы допустить не можем, – произнес он. – Все и так на нервах. Нельзя допускать, чтобы люди… окончательно были на нервах. Зальцелла откинулся на спинку стула и, такое впечатление, немного расслабился. – На нервах? Господин Бадья, – улыбнулся он, – это опера. Здесь на нервах все и всегда. Вы когда-нибудь слышали о кривой катастрофичности? Нечаст Бадья напряг все свои умственные способности. – Ну, насколько мне известно, на пути к Щеботану есть место, где дорога ужасным образом изгибается… – Кривая катастрофичности, господин Бадья, – это именно та кривая, по которой движется оперная жизнь. И опера удается благодаря тому, что невероятное множество вещей чудесным образом не случается. Опера живет на ненависти, любви и нервах. И так все время. Это не сыр, господин Бадья. Это опера. Если вам хотелось спокойного времяпрепровождения, лучше бы вы не покупали Оперу, а приобрели что-нибудь более мирное, спокойное, навроде стоматологического кабинета для крокодилов. Нянюшка Ягг любила вести активный образ жизни, поэтому заставить ее скучать ничего не стоило. Зато и развеселить ее никакого труда не составляло. – Интересный способ путешествовать… – заметила она. – Знакомишься с новыми местами. – Ага, – ответила матушка. – Примерно каждые пять миль ты с ними и знакомишься. – Правда, иногда бывает скучновато. – По-моему, эти клячи еле плетутся. К данному моменту в дилижансе не осталось никого, кроме ведьм и огромного толстяка, что продолжал храпеть под своим платком. Все остальные предпочли присоединиться к путешествующим на крыше. Главной причиной этого стал Грибо. Руководствуясь безошибочным кошачьим инстинктом выбирать людей, которые терпеть не могут кошек, он тяжело прыгал на чьи-нибудь колени и устраивал путешествующему веселую жизнь типа: «Ура-ура, молодой масса вернулся на плантации!» Таким способом он приводил свою жертву в состояние безропотной покорности, а потом засыпал, с когтями не настолько глубоко запущенными в кожу, чтобы пошла кровь, но достаточно, чтобы жертва понимала: вздумай она вздохнуть или пошевелиться – и эта кровь немедленно прольется. После чего, убедившись, что человек полностью смирился с ситуацией, Грибо начинал вонять. Откуда исходил запах, было совершенно непонятно. Во всяком случае, не из какого-либо видимого отверстия. Просто минут через пять кошачьего «сна» воздух над Грибо насыщался всепроникающим ароматом унавоженных ковров. В данный момент нянюшкин кот обрабатывал толстяка. Однако ничего не получалось. Первый раз в жизни Грибо нашел брюхо, слишком большое даже для него. Кроме того, от беспрерывных волнообразных подъемов и спусков его уже начинало подташнивать. Раскаты храпа сотрясали дилижанс. – Да, не хотела бы я оказаться между ним и его пудингом, – заметила нянюшка Ягг. Матушка смотрела в окно. По крайней мере, матушкино лицо было обращено в ту сторону, тогда как глаза ее сосредоточились на бесконечности. – Гита? – Что, Эсме? – Можно задать тебе один вопрос? – Обычно ты не спрашиваешь моего разрешения, – удивилась нянюшка. – Тебя не удручает, что люди не умеют думать как следует? «О-хо-хо, – подумала нянюшка. – Похоже, я вовремя выдернула ее из привычной среды обитания. Да здравствует литература». – Ты это о чем? – О том, что люди постоянно отвлекаются. – Честно говоря, Эсме, не могу сказать, что когда-либо всерьез задумывалась над этим. – Например… ну, например, если бы я спросила тебя: Гита Ягг, вот представь, в твоем доме пожар, какую вещь первым делом ты кинешься спасать из огня? Нянюшка закусила губу. – Это что, ну, как его, один из личностёвых вопросов-ловушек? – Именно. – То есть из моего ответа ты хочешь узнать, что я за человек…