Рэйко продолжала говорить — слова срывались с ее губ, словно вода из переполненного сосуда. — Это началось, когда я в позапрошлом году бросила работу. Мы оба были уверены, что это правильное решение, но, наверное, мое стремление забеременеть слишком сильно давило на него. Из-за этого ничего и не выходит, несмотря на все мои походы к врачам. Я надеялась, что если буду стараться, то и Рёске воодушевится, но… Чем больше я прикладывала усилий, тем больше он отдалялся от меня. Представляешь, он делал вид, что даже если секса у нас нет, все равно что-то может выйти. Наверное, он думает, что ложь, как в сказке, может стать правдой, главное, притвориться получше… Не мне смеяться над патологической лживостью Манако, если рядом со мной живет не менее лживый человек. В итоге все стало казаться таким фарсом, что я перестала ходить в клинику… Рика замерла. Это явно не тот разговор, где можно поддакнуть — мол, «понимаю» или «нелегко тебе». Сочувствие, разгорающееся у нее в груди, наверняка ранит Рэйко. — Понимаю, Рёске тяжело. Я слишком давила на него своим желанием завести ребенка с тех пор, как бросила работу… Мы много разговаривали и сейчас разговариваем. Обычно говорят, что все проблемы от нехватки общения в семье, но в нашем случае это не так. Но здоровы ли наши отношения? Стал ли Рёске плохим мужем? Или это я схожу с ума? Ведь у нас все должно получиться, если вернуть близость… Правда, я уверена… Рэйко горько усмехнулась, дыхание стало прерывистым, как будто она сейчас заплачет, голос звучал все тише — казалось, вот-вот растворится в воздухе. — Я не люблю обсуждать такое, ты и сама знаешь. Я не умею проявлять инициативу… Мне все это сложно. Твоя Манако просто поражает — свести с ума такое количество мужчин… А я вот как ни стараюсь, даже одного-единственного мужа не могу соблазнить. Рика не могла поверить. Рэйко всегда так отчаянно противилась сложившимся в обществе порядкам, и в итоге стала их пленницей. Стены комнаты начали сжиматься, давить на плечи. — Ты была права. Не надо было мне так легко отказываться от любимой работы. Но я никого не слушала… Вот и наделала глупостей… Сидя спиной к подруге, Рика чувствовала, что та плачет. Это были тихие, без всхлипов слезы. Слезы сожаления и отчаяния. — А ведь времени остается так мало… Мне уже за тридцать. Годы идут, идут, идут, и ничего не происходит. Кадзии Манако не отказалась от планов выйти замуж и родить детей… А ведь ей пожизненное грозит. Как ей удается сохранять такой оптимизм? Я так устала ждать Рё с работы, сидеть в пустом доме, вот и увязалась с тобой… Я правда не хотела тебе мешать. Прости. Завтра я подожду тебя тут, не пойду с тобой. — Рэйко, я… И почему в последнее время Рике было так страшно прикасаться к Рэйко? Ведь потерять ее куда страшнее. Рика присела рядом и, крепко обняв подругу, зарылась лицом в ее волосы. Они пахли так сладко, сама Рэйко была такой теплой, что ее монолог казался придуманным. — Спасибо, что попросила увлажнитель воздуха. И за то, что приготовила мне ванну. Если б не ты, я бы точно простудилась. Ты так заботишься о других… находиться рядом с тобой — это счастье, и для Рёске тоже. Тело Рэйко казалось таким хрупким, почти бесплотным — сложно было поверить, что оно способно зачать новую жизнь. Какое-то время они лежали в обнимку, пока Рэйко не пробурчала: «Фу, ты такая тяжелая», на что Рика фыркнула: «Да ну тебя», и обе рассмеялись. * * * Когда Рика проснулась, Рэйко уже не было в номере — на тумбочке лежала написанная торопливым почерком записка: «Я пошла завтракать». Рика умылась, почистила зубы, привела в порядок волосы и накрасилась. По давней привычке пробежалась глазами по ленте новостей в ноутбуке и проверила почту. С удивлением обнаружила письмо от Китамуры — тот хотел о чем-то с ней посоветоваться (надо же!), — но пока решила не отвечать. В ресторане на первом этаже Рэйко невозмутимо пила кофе. Все остальные посетители были мужчинами — скорее всего, в Ниигату приехали по делам. Рика с гордостью отметила, что на ее подругу то и дело с интересом поглядывают. Завтрак за тысячу двести иен по типу шведского стола был самым обычным — разве что разнообразие приправ и соусов к рису шло в плюс. Рис в рисоварке сверкал в лучах утреннего солнца. Усевшись напротив Рэйко, Рика с наслаждением принялась за завтрак: рис оказался ароматным и вкусным, а тамагояки — сладкими и хорошо подрумяненными. Поднимаясь за добавкой, она бросила Рэйко: — Ты ведь поедешь со мной? Пожалуйста. Я уже спросила, могу ли взять с собой фотографа, и сестра Манако ответила, что не против. — Забудь про вчерашний разговор, ладно? Я позволила себе лишнего… — Не в этом дело. Мне кажется, ты действительно способна заметить то, что я сама могу упустить. Прошу как журналист. Репортаж — моя ответственность, так что и в редакции не будут возражать. Рэйко коротко кивнула. Глаза у нее были немного красные. Она поспешно, словно сбегая, отправилась в номер за камерой. Рика съела еще риса и вызвала такси — до Ясуды так проще всего добраться. Когда они вышли из отеля, водитель такси, мужчина лет пятидесяти, стоял у машины. Сквозь облака над головой проглядывало голубое небо. — Мы не торопимся, можно ехать не спеша, — сказала Рика, садясь в салон. — И по объездной, пожалуйста. Она назвала адрес, и водитель бросил на них любопытный взгляд. — Туристы? В это время года у нас особо нечего смотреть… На мокрый черный асфальт посыпался снег, снежинки тут же таяли. — Как здорово, снег идет, а дороги чистые. — Рике хотелось перевести тему. — Это все благодаря реаген-там, да? Постепенно она задремала — ночью нормально поспать не удалось. Разбудил ее тихий голос Рэйко: — О, а это не школа Кадзии Манако? Вид за окном успел смениться, теперь вместо домов тянулись белые поля. Все казалось необыкновенно ярким и чистым из-за снега, искрящегося в солнечных лучах. Здание школы, на которое указывала Рэйко, уже осталось позади. Впереди вдруг появились причудливо закрученные петли американских горок и колесо обозрения. — Парк аттракционов? — поинтересовалась Рика, и водитель тут же ответил: — Да, «Сантопия» называется. Но с ноября по март он не работает. Когда они проезжали поселки, среди домов встречались старые курадзукури[64] — их темные стены с зарешеченными окнами вызывали тревогу. — Здесь многие используют курадзукури под жилые помещения или магазины, — пояснил водитель. — Пейзаж, как в манге «Аяко» Тэдзуки Осаму, да? Наконец они прибыли к месту назначения — небольшому скоплению домов, с трех сторон окруженных полями. Рика вышла из такси и тут же горестно воскликнула: — Ого, как холодно! У меня сейчас уши и нос отвалятся. — Да уж, токийские девочки те еще неженки, — засмеялась Рэйко. Даже не сравнить с холодом, который продрал Рику до костей, когда она ходила есть рамен. Теперь она могла понять, почему Манако так легко заставила себя выбраться ночью из теплой, согретой мужчиной постели. Токийский холод для нее сущий пустяк. Дом с табличкой Kajii занимал где-то тридцать пять цубо[65]. На площадке перед домом стояла старенькая «Тойота». Затаив дыхание, Рика осмотрелась, стараясь ничего не пропустить. Два этажа, окрашен в бледно-желтый цвет — такие дома есть и в пригородах Токио. На покатом козырьке над дверью скопился снег: кажется, вот-вот соскользнет вниз. Стоило Рике подумать об этом, как за спиной раздался глухой «бух» — пласт снега сорвался с электростолба. Из окна второго этажа на них смотрели мягкие игрушки. Огромный бежевый плюшевый медведь с блестящими глазами-пуговицами улыбался в пустоту. Рэйко тихо заметила: — Какой-то этот дом совсем обычный, да? Курадзукури, что мы по пути видели, и то интересней… Они поднялись на крыльцо и нажали кнопку звонка. Дверь осторожно приоткрылась, и из дома выглянула тихая на вид женщина. Рика представилась первой. Затем настал черед Рэйко: — Саяма Рэйко. Фотограф. Приятно познакомиться, — отчеканила она с коротким поклоном. — Здравствуйте. Проходите… Дорога у вас выдалась длинная… Седзи Анна, в девичестве Кадзии Анна, была совершенно не похожа на свою старшую сестру. Бесцветные губы, слегка припухшие веки, хрупкая фигурка… Черты лица невыразительные, но глаза смотрят живо. Рика знала, что ей двадцать восемь, но в свитере крупной вязки и длинной клетчатой юбке Анна вполне могла сойти за студентку. Только белизной и мягкостью кожи сестры походили друг на друга. Рика и Рэйко разулись и оставили в прихожей верхнюю одежду. В манерах Анны и в том, как она разговаривала с ними, не чувствовалось настороженности, какая обычно бывает у людей, невольно ставших мишенью журналистов. Напротив — в том, как спокойно она вела себя, сквозило доверие. Едва ступив в гостиную, Рика почувствовала, как ее охватывает ностальгия. Запах керосинового обогревателя напомнил о зимней часовне при школе для девочек. Просторная комната была хорошо прогрета. Пол застелен ковром с длинным ворсом, из мебели — пианино, стол со стульями, диван под кружевным покрывалом, стеклянный журнальный столик и плазменный телевизор на стене. Не то чтобы в гостиной царил беспорядок, но было пыльно, а стопки журналов тут и там, мягкие игрушки и множество комнатных растений разной высоты наводили на мысль о том, что ни мать, ни младшая сестра Манако не стремились создать уют. Впечатлительная Рэйко тихо кашлянула. — Сестра так часто пишет о вас в письмах, что у меня чувство, будто мы давно знакомы. Я рада встрече. В последнее время журналисты оставили нас в покое, признаться, мы устали от них… Анна усадила Рику и Рэйко за обеденный стол. Выцветшие подушки на стульях казались бесформенными и прохудившимися. Стол покрывала блестящая клеенка в мелкий цветочек. Из огромного поттера женщина налила кипяток в заварочный чайник. — Манако часто неправильно понимали. В нашем сообществе она сильно выделялась. Только я с ней и ладила. — В серьезном голосе Анны слышалась толика гордости. — Но она вовсе не такая, как ее рисуют СМИ. Манако всегда была заботливой, она не могла отказать тем, кто на нее полагается, — привыкла вести себя как старшая. Все те мужчины… они любили мою сестру, и мне кажется, что ей не хватало духу отвергнуть их чувства, вот в итоге все и затянулось. А может, какая-то женщина приревновала Манако и подставила ее? — Крылья носа Анны мелко подрагивали. Отогревшись, Рика подумала, что в гостиной даже жарковато. Несмотря на важность разговора, она никак не могла сбросить с себя сонливость. — Скажите, а ваша мама… — Она спит на втором этаже. Я предупредила ее, что вы придете, но она больше не хочет встречаться с журналистами. В последние несколько лет у нее начались проблемы со спиной, и она редко выходит из дома. Хорошо еще, что я здесь… Рика удивилась. Мать Кадзии Манако — примерно ровесница ее матери — раньше не отказывалась от интервью. Она с удовольствием и даже какой-то гордостью вещала о своих методах воспитания. С чего бы это она вдруг замолчала? Чайный сервиз явно был парадный. На белых стенках чашечек виднелись блеклые коричневатые следы. К чаю Анна предложила рисовые крекеры в целлофановой пачке: такие продаются в супермаркетах по всей Японии. Рика снова оглядела комнату. На пианино давным-давно никто не играл. На крышке беспорядочно громоздились фарфоровые фигурки: видимо, сувениры из поездок, кокэси[66] и прочая мелочь. Ковер на полу выглядел пыльным, ворс протерся и вылез. Тем не менее чувствовалось, что у каждой вещи в этой комнате есть свое место, и малейшая попытка переставить что-то тут же вызовет возмущение. Комнатные растения были здоровыми: густая листва, яркая зелень… Должно быть, за ними хорошо ухаживали, раз они даже в холодную зимнюю пору выглядят прекрасно. В том, как были разложены журналы и расставлены игрушки, тоже проглядывалась какая-то логика…. Рика бросила короткий взгляд на раздвижную дверь из непрозрачного стекла в торце комнаты. Может быть, мать Манако за ней? Затем внимательно рассмотрела большую старую фотографию в рамке на пианино. На ней две девочки в теплых лыжных костюмах — одна постарше, другая еще совсем маленькая — возились в снегу на фоне зимних гор. Взгляд старшей, крепко сбитой и высокой, был устремлен прямо в камеру. — Это вы с сестрой? — Да. Манако тут в третьем классе, а мне всего два года. Сестра всегда была главной во всех наших играх, — с ностальгией улыбнулась Анна. — Выглядит она старше… — Да, Манако очень быстро росла. Кажется, где-то в этом возрасте у нее началась менструация. — В девять лет? Как рано… Рика попыталась вспомнить, сколько ей было, когда пришли первые месячные, но не смогла. Одиннадцать? Двенадцать? В средней школе и бедра, и грудь у нее еще были плоскими, созревание задерживалось, но ее это не слишком беспокоило. Скорее наоборот, радовала возможность подольше оставаться тоненькой, когда девочки вокруг уже обзавелись женственными округлостями.